Она прильнула к возлюбленному. Тонкие пальцы пробежались по простенькой деревянной гривне18 Темира, обводя контур двух украшавших ее позолоченных барсов с крупными ноздрями-спиральками, будто ловящими тонкий запах добычи. Тиылдыс спустила шубу с его правого плеча и осторожно погладила невиданного черного скакуна, который теперь был полностью завершен.
Ночь подбиралась. Уже не зимняя, но все еще зябкая. Холод посеребрил инеем земную поверхность, покрыл тонкой ледяной коркой мелкие болота. Хрупко застыли головки первых цветов. Казалось, дотронься до них – и зазвенят бубенцами.
Но двоим не бывает холодно даже в такую ночь. Брошенная наземь шуба Темира послужила им постелью, а спустившаяся на плато тьма – одеялом. Сами они стали друг другом, стали одним человеком, и раскинулись равниной, и устремились в небо горами, и летели ветром. Белая медленная Ак-Алаха19 шептала им дивные сказки, отражаясь в черной выси, глядя на себя саму – великую Молочную реку, бегущую меж далеких звезд.
Наутро Темир покинул Укок, но ни к зиме, ни раньше он не вернулся.
***
Каан не отпускал сына к кочевникам. Он решил, что Темир уже достаточно взрослый и должен помогать ему в управлении племенами. У Темира было двое старших братьев, чтобы наследовать отцу, но произойти могло всякое.
Темир маялся и упрашивал отца, но тот, узнав, что сын подыскал себе невесту среди «диких», лишь разозлился еще больше. Он считал, что Темиру еще рано жениться, еще есть чему поучиться в отцовском доме.
Юноша чувствовал себя пленником. С ним рядом все время кто-то находился. Даже ночью, когда он просыпался, то видел при свете очага неусыпный взор одной из служанок, готовой тут же разбудить остальных мужчин, если Темир попытается выйти из дома. Отцовы табуны охранялись денно и нощно. Каан не велел давать Темиру лошадь ни под каким предлогом, и он стал забывать, как держаться в седле. Пару раз ему все-таки удалось сбежать пешим, но его быстро поймали, и оба раза каан нещадно выпорол сына плетьми на глазах у всего стойбища. Да так, что Темир потом лежал несколько дней не вставая.
Тогда Темир сделал вид, что смирился. Он целыми днями сидел в аиле отца, принимая просителей, слушая одни и те же нудные жалобы на соседей, пытаясь разобраться, кто прав, кто виноват, совершенно не имея для этого ни опыта, ни чутья, ни желания. Расправленные на Укоке крылья обрезали ему. Темир был уверен, что однажды удастся убежать, но больше всего боялся, что Тиылдыс его не дождется. «Она решила, что я ее предал, обманул», – думал юноша.
От племени с Укока не было вестей. Они не всегда привозили дань и до этого, не привозили ее и теперь. Темир мог встретить их лишь на осенней ярмарке, но туда отец брал с собой только старших братьев.
Он вырвался к третьей зиме, когда каан, должно быть, уже поверил, что сын успокоился, и ослабил бдительность. Темир подкупил одного из иноземных купцов, что встали лагерем на окраине стана. Он уже прекрасно понял на своем горьком опыте, что без коня ему не уйти. Ночью Темиру удалось улизнуть из дома, где его уже ждал купец, держащий под уздцы хорошего сильного скакуна. Наутро мужчина должен был сообщить каану о краже, чтобы его не наказали за помощь беглецу.
Темир едва сдерживался, чтобы не гнать рыжего скакуна во весь опор. Уходить надо было тихо, не привлекая шумом внимания, да и после он не мог позволить себе загнать коня, ведь он у него был только один. Падет – и все пропало. Темир молил небо, чтобы оно оставалось чистым и не засыпало снегом его путь. Он редко отдыхал, почти не ел и потерял счет времени. Поэтому, оказавшись на плато, едва сдержал слезы – настолько был счастлив.
Юноша въехал в стойбище ранним утром. Знакомые удивленно приветствовали его кивком головы. Темир, не теряя времени, сразу направился к зимнику, где, как он помнил, жили Тиылдыс и ее мать, но обнаружил там другую семью. Качавшая младенца женщина сказала, что старуха-мать умерла, а Тиылдыс живет дальше по улице. Точно указать аил она не смогла или не хотела, поэтому Темир отправился искать Шаманку.
Он вошел в их аил и сразу почувствовал – что-то неладно. Внутри царил полумрак и сильно пахло снадобьями. Шаманка сидела у постели, держа в руках чашу с каким-то отваром. На постели лежала ее дочь – по всей видимости, тяжело больная. Темир заметил, что она остригла свои косы. Увидев мужской силуэт в открывшемся за пологом клочке света, девушка подскочила, и ее лицо озарилось радостью. Но когда Темир подошел ближе, радость сменилась неприкрытым разочарованием. Она вновь опустилась на свое ложе и отвернулась к стене.
– Голодный? Там у очага похлебка в котле, – сказала Шаманка таким будничным тоном, будто Темир всего лишь ненадолго отлучался за хворостом.
– Что у вас тут такое? – шепотом спросил Темир, пытаясь поймать взгляд больной.
– Пей, девочка, – Шаманка протянула девушке чашу, больше не обращая внимания на гостя.
– Не стану, убери, – глухо, злобно ответила та.
– Пей, – почти жалобно попросила Шаманка, и рука ее, держащее питье, мелко затряслась.
Из непонятного существа, встретившего когда-то Темира на пороге этого аила, она вдруг превратилась в обычную старую, усталую женщину, на глазах у которой угасает ее ребенок.
– Зачем? Все равно не поможет, – девушка метнулась, выбив у старухи чашу из рук и тут же гневно глянув на Темира. – А ты уходи. Я думала, он вернулся, а это ты. Уходи, раз ты – не он.
Разлитая теплая жидкость плохо впитывалась в промерзший земляной пол. Старуха поднялась, тяжело вздохнув, и понесла пустую чашу к очагу, шаркая ногами.
– Не знаю, давать ли тебе кров на этот раз, – сказала она, обращаясь к оцепеневшему Темиру, молча наблюдавшему неприятную сцену.
– Мне не нужно, – покачал головой Темир. – Я за Тиылдыс приехал. Мы тут же назад, пока перевал чист.
С ложа раздался хриплый смешок. Шаманка боязливо оглянулась на девушку, потом схватила Темира за локоть и потащила к выходу.
– Знала, что вернешься. Камни говорили, – зашептала старуха. – Она приходила, плакала, спрашивала, живой ли. Я ей и сказала, как есть. Только она не слушала, оставила надежду. Да и куда ей, одной-то?
– О чем ты? – не понял Темир.
Он остановился, упираясь, и оглянулся на Дочку Шаманки, ища помощи. Теперь та смотрела прямо в его глаза, но ничего не говорила.
– Мужа она нашла себе, – коротко пояснила Шаманка.
– Много свадеб у нас сыграли, пока тебя не было, – подхватила девушка с какой-то странной горестной интонацией в голосе.
– Нет, – только это и смог сказать Темир.
– Ты отдохни день, а я позже схожу к ней, уговорю повидаться с тобой осторожно, – сказала Шаманка.
Темир опустился на пол и закрыл лицо руками. Женщины больше не обращали на него внимания. Молодая, казалось, уснула, а старая разложила красную тряпку и рассыпала по ней озерные камешки разных цветов, размеров и форм. Она бормотала что-то, качала головой и устало прикрывала глаза. Потом собрала камни в узелок, спрятала и вышла, впустив морозный воздух. Темир улегся у огня и задремал. Он не чувствовал ничего. Он не поверил. Пусть Тиылдыс сама ему скажет.
***
Они встретились ночью на окраине стойбища, укрывшись за огромными каменными валунами. На ней был высокий парик, какой носили все замужние женщины, а также те, кто по какой-либо причине остался в девушках, но уже достиг возраста двадцати зим. Тиылдыс моложе, а это означало только одно – она действительно вышла замуж. Одежда ее была богаче, чем помнил Темир, а вот красивое личико осунулось и не цвело больше весенними красками. Незнакомка.
Тиылдыс кинулась было к нему, но резко остановилась, зажав рот рукой в длинном рукаве, будто сдерживая рвущийся из груди крик.
– Я вернулся за тобой, – тихо сказал Темир, прислонившись спиной к холодному валуну и разглядывая траву у себя под ногами.
Девушка всхлипнула. Темир внезапно осознал, что не помнит ее голоса. Но он отчетливо вспоминал ее запах. Он подошел ближе. Тиылдыс не только выглядела, но и пахла незнакомо: чужим очагом и редким кориандром.
– Я думала, с тобой что-то случилось, – наконец вымолвила она.
«Да, именно таким ее голос и был тогда».
– Нет, не это. Ты думала, я тебя бросил.
– Я думала, с тобой что-то случилось, – громко и настойчиво повторила девушка.
Темир бросился к ней и сжал в объятьях. Они говорили сбивчиво, не слыша друг друга, хватаясь пальцами за одежду другого, будто падая в пропасть и надеясь таким образом удержаться.
– Отец не отпускал меня…
– Мать умерла, а он позвал замуж…
– Я, как мог, старался сбежать к тебе…
– Что мне было делать? Одна, совсем одна, да еще та ночь, помнишь?..
– Я так спешил, но уже знал, что опоздал…
– Это я, я предала…
Он оборвал поцелуем ее покаяние, и она обмякла в его руках.
– Едем со мной, – прошептал Темир в ее раскрытые губы. – Прямо сейчас едем. У меня конь оседлан, только от коновязи отвязать.
В лучистых глазах Тиылдыс подрагивали слезы.
– Я не могу ехать, – ответила она несчастно. – Нас догонят и убьют. Ты же знаешь, что для жены сбежать от мужа – преступление. Тебя не тронут, но отвезут на суд каана, раз ты не нашего рода. Пощадит тебя твой отец?
– Нет, – честно ответил Темир. – Это будет позор для нашей семьи. Он строг к таким вещам. Но мир огромен, Тиылдыс. Неужели не найдется в нем места для нас?
– Мы не успеем далеко уйти, – жалобно сказала девушка. – Наши люди все дороги здесь знают. Они легко нас догонят.
– Что с того? – вспыхнул Темир. – Главное, что мы попробуем. А нет – так умрем вместе. Я не отдам без боя ни тебя, ни свою жизнь. Я буду защищать тебя, так что до каанского суда не дойдет.
– Я боюсь, – девушка больше не смотрела ему в глаза.
Темир опешил.
– Зачем просишь пойти с тобой и искать смерти? А даже и сбежим, что это будет за жизнь? Куда пойдем? Чем будем жить? Одно – погибнем. Ты пришел увести меня на небесные пастбища, Темир? Я хочу жить…
– Без меня? – раздавленно прошептал он, искренне не понимая, как она могла так думать, так чувствовать.
– Теперь – без тебя! – воскликнула Тиылдыс. – Почему ты такой мечтатель? Стой ногами на земле, Темир! Я хорошо живу теперь, видишь?
Она показала на свою дорогую одежду. Темир не желал больше это слушать.
– Ты приходишь ниоткуда и уходишь в никуда, когда тебе вздумается. И просишь: «Умри со мной, любимая!». А я жить хочу. Меня теперь защищают и оберегают. Я обута, одета и сыта. Но я всегда буду помнить о тебе, слышишь?..
Она тронула Темира за рукав шубы, но он отвернулся и пошел прочь, спотыкаясь.
– Темир! – окликнула девушка надрывно.
– Лучше бы ты просто сказала, что разлюбила меня.
Он остановился, все так же спиной к ней. Подумал немного и продолжил путь, не обернувшись ни разу. Тиылдыс плакала, размазывая слезы по лицу. Откуда-то возникла Шаманка.
– Слезы что вода, – сказала она. – Уйдут в землю, и следа не останется. А слова твои, девушка, – раскаленное железо. Ты клеймо сейчас выжгла у него на сердце, каким хозяин своих лошадей метит в общем табуне. Удержу его до утра. Ночь думай. Надумаешь – приходи. Камни доброе говорят. А побоишься, так разве душа пугливого марала стоит души белого барса?
Шаманка исчезла так же незаметно, как появилась, оставив Тиылдыс в одиночестве дрожать от прикосновений свободного ветра. Но Тиылдыс променяла свободу на шелковые поводья. На следующий день, когда солнце уже стояло в зените, Темир покинул Укок один.
***
Каан не мог нарадоваться на младшего сына. Всю мечтательность и непокорность выбила из юноши его выходка. Отец легко простил Темиру побег, догадавшись, почему сын вернулся так быстро и ни с чем. В конце концов, так жизнь преподает людям свои уроки, а когда же еще учиться, как не в молодости? Так спокойно рассуждал каан, не задумываясь о том, чего это стоило Темиру.
Прошло несколько зим. Темир сопровождал отца на осеннюю ярмарку, когда в суете и шуме торга узнал нескольких знакомых мужчин. Это были укокские всадники, и Темир сразу указал на них отцу. Тот довольно усмехнулся, но ничего делать не стал.
Они явились тем же вечером: уже абсолютно лысый Зайсан, несколько его помощников и с ними Старая Шаманка. Они принесли дань за все годы и сверх того – богатые дары. Зайсан долго просил прощения, кланяясь, потом мужчины стали скреплять возобновившийся союз большим количеством мяса и араки20. Темир прекрасно понимал, почему так добр каан. Он не хотел терять породистых коней из укокских табунов и превосходного качества овечью шерсть.
Походный аил каана сотрясался от раскатов хохота. Темир незаметно отошел и опустился рядом с сидящей у входа Шаманкой, которую словно бы никто не замечал.
– Он даже не поприветствовал тебя, – шепнул Темир с негодованием. – Ты же сестра ему. Сколько вы не виделись?
– Он всегда такой был, – отмахнулась Шаманка.
Темир отметил, что она глядит на его отца с любовью.
– Я к тебе вообще-то, – сказала старуха. – Просить твоей помощи пришла.
– Не у каана, а у меня? Проси, я сделаю все, что в моих силах, – с готовностью отозвался Темир.
– Дочка моя совсем плоха. Не знаю, как перенесет путь до зимней стоянки.
– Пусть остается у нас, – предложил Темир. – Разве племянница каана не может…
– Племянница! – перебила его Шаманка. – Он и во мне сестру не признает. А девочка-то… Это я так зову ее дочкой. Никто она мне, Темир.
Темир вскинул голову. А ведь Воин говорил это однажды, да он не обратил особого внимания.
– Так чего же ты хочешь? – непонимающе спросил он.
– Проводи нас. У всякого своя забота: жены, дети, старики-родители. О двух немощных одиноких женщинах некому позаботиться.
– Это у вас-то? – с сомнением спросил Темир, подняв бровь. – Сколько помню, такого дружного племени, как ваше, не встречал. Да и вы с ней – вас так уважают. Больше, чем Зайсана, я думаю. Эта девушка – люди на руках ее понесут, если все лошади падут. Я ошибаюсь?
– Вот какой, привязался, – тихо засмеялась Шаманка. – Я его не одну зиму кормила, поила, а он не хочет просто так, без причины, помочь мне.
– Я поеду, что ты, – Темир сжал ее руку, похожую на птичью лапку. – Я просто хотел понять…
– Ты все правильно сказал. Про племя, про семью, но ты близкий нам человек. Умирает она. Высыхает былиночка моя. Жар нестерпимый пожирает ее изнутри, заживо огнем жжет. Больного человека разве можно винить за грубость?
Шаманка закашлялась, и Темир поспешил подать ей воды. Напившись, она продолжала:
– Она в основном тихонько лежит. А иногда кричит на меня, бьется, постель всю разметает. Больно ей, птичке, и умирать не хочется. Я не обижаюсь на нее, я все знаю. Но так тяжело мне с ней, Темир. А ведь ты видел. В тот раз, когда приезжал, она и с тобой себя вела не как раньше.
– Я поеду, поеду, – горячо заверил Темир. – Только бы отец пустил.
– Пустит, – уверила она. – Гляди, как развеселился. Проси сейчас. Наутро с тяжелой головой он сговорчивым не будет.
***
Они тронулись в путь сразу же, как отгремела ярмарка. Темир скакал рядом с Шаманкой и ее Дочкой, лишь на узких тропах пропуская женщин вперед себя. Выглядел он теперь настоящим знатным господином. Его длинную шубу из овчины, сшитую мехом внутрь, украшал зубчатый кожаный орнамент. По спине шли два ряда кисточек из окрашенного в красный цвет конского волоса и кусочков синего, тоже крашеного, меха. Обшлага рукавов и подол были из шкуры черного жеребенка с двумя полосами серого и синего соболя по краю. Голову Темира согревал плотно прилегавший войлочный шлем. Его венчала деревянная птичья головка, обернутая золотой фольгой, как и пришитые по бокам шлема фигурки оленей. Но, привычно следуя укокскому обычаю, Темир не надел под шубу рубаху.