Орлом его взор слетел с подоконника и понесся над городом в разгар трудового дня. Белые стены, красная черепица, зелень со всех сторон - это внутренний сад дворца, а в саду том цветы на любой вкус и цвет. Смеются в саду дамы на прогулке и трудно бывает порою их по наряду от цветов отличить. Кажется, будто дамы те в саду и живут, так часто и так долго они там. Обмахиваются веерами и заливисто хохочут, распушив хвосты. Дам обхаживают франты, в нарядах пестрее павлиньих перьев и с помыслами грязнее хельмрокской воды. Нахохлившись, бросают они изысканные фразы, возводя словесные баталии в ранг искусства. Отточенные языки их острее декоративных мечей в позолоченных ножнах, прицепленных к поясам, и владеют они языками куда лучше, чем мечами. То тут, то там слышатся обвинения в бесчестии и призывы к дуэли, и пока в одних местах к дуэли дело только движется, в других - уж наступает перемирье, а джентльмены, еще мгновение назад готовые друг друга разорвать в клочья, чинненько болтают о политике и погоде.
Прекрасный сад и публика, но природа орла требует движения и вот уже крылья уносят его дальше, минуя крыши с красной черепицей и безукоризненно белые стены, через ров, наполненный прозрачной голубой водой, сразу за которым, - город.
Однотипная красная черепица заканчивается здесь, на смену ей приходят разнообразные крыши. На крышах этих встречаются не менее разнообразные люди. Выходцы из разных слоев, теперь их объединяет призвание. "Вечно грязные и отовсюду гонимые", - трубочистов презирают, но без них обойтись не могут. Они востребованы, для них нет закрытых дверей. Они знают язык уличных кошек, а со скелетами в шкафах трубочисты на "ты". Быть может, именно поэтому их презирают и сторонятся добропорядочные граждане. Так и живут трубочисты на крышах да по чердаках, редко спускаясь вниз, где для них существует лишь злоба и предрассудки.
С каждым взмахом орел все выше, понемногу крыши домов мельчают, а по мере отдаления открывается их тайна: каждая крыша - часть единой мозаики, без одной не помыслить все остальные. Между крыш пробегают улицы, тончайшие их нити сливаются в единую сеть. В ту сеть пойманы жители города. Но только сейчас, когда покинуть город невозможно, они вдруг понимают свое положение и начинают беспокоится, суетится, пытаясь вырваться из этой сети. Но тот неизвестный рыбак, которому волнения угодны, не спешит поднимать сеть из вод. Он знает, что время на его стороне и выжидает подходящего момента. Рыбак поглядывает в небо, где летает орел, вдалеке от воды и ее волнений, - поглядывает и ухмыляется.
Каждый день в полдень король открывает окно и, вдыхая ароматы улицы, орлом срывается с подоконника. Его помыслы - могучие крылья - поднимают короля над всем мирским и приземленным, - поднимают до заоблачных высот. Паря, король грезит о том, чему во век не быть и не видит того, что происходит под ним. Его возвышенный разум должен принадлежать мыслителю, но принадлежит королю. Его возвышенный разум - не деятельный разум, способный принимать быстрые и правильные решения в скоротечной ситуации. Паря орлом, король никогда не опускается к улицам и народу, но напротив - стремится улететь прочь от простых людей. Стремиться сбежать от ответственности и бремени заботы о подданных. Темные времена наступили для Фэйр, а нынешний король, - худший король для темных времен.
Глава II
Дверь приоткрылась, а в образовавшуюся щель вместе со сквозняком проник вероломный Икарий. Главный советник медленно и тихо, чтобы не спутать мыслей государя, затворил за собой дверь. Однако, король сразу учуял Икария. Его тень была чернее темнейших уголков комнаты, куда не добегали лучи света. Даже в длинные безлунные ночи, в тот час предрассветный мглы, когда светильники уже догорели, но светила еще не видно, она была видна. И чем темнее творились дела, тем больше тень Икария разрасталась. Порой всерьез казалось, что тень Икария - это тьма, а тьма - это тень Икария. Икарий знал обо всем, что творилось в Фэйр. Он и был всем, что творилось в Фэйр. Первый советник короля - лучший и единственный его друг, - строил козни за спиной государя.
Король обернулся, разметав длинные пряди нечесаных кудрей. Лицо его озарилось искренней улыбкой, а глаза приобрели осмысленное и в некотором роде благодарное выражение. Войдя в комнату и прервав его затворничество, Икарий тем самым развеял сумрак его мыслей, а тень отца, вечно нависшая над сыном саваном покойника, казалось, уступила в черноте тени Икария и на время вынужденно отступила на задворки сознания государя. Этой своей негласной помощью и вообще своим визитом, развеявшим мрачную атмосферу скорби о загубленных начинаниях, Икарий и вызвал слабую улыбку, непривычно исказившую обычно бесстрастные уста правителя Фэйр. Но даже искренняя улыбка выглядела неискренней и натянутой на его изможденной физиономии.
- Икарий! Верный мой слуга, мой друг! - восторженно воскликнул монарх. Его голос показался Икарию слабым, недостойным того высокого статуса и той чести, которую был вынужден королю оказывать.
- Пресветлый государь... - советник учтиво согнулся в поклоне. Наклонился он так сильно, что согнись еще чуть-чуть, неминуемо бы столкнулся лбом с поверхностью пола. Склонившись телом, умом он при этом не склонился, но мысленно встал в позу гордости и смотрел на государя свысока. Внутренне дерзкий - Икарий внешне был кроток, ибо время еще не пришло.
Король много исхудал за последний месяц, что подметили, наверное, все из его окружения, но не только не сам король. Для государя частые болезни и телесная вялость давно стали обыденностью. До того часто случалось ему слечь, что и в худшем бреду, между жизнью и смертью, он лишь сетовал на упущенное время и разговаривал с отцом, который призраком прошлого витал по дворцу и находил отражение в мельчайших деталях окружения. Всякий раз, когда придворный лекарь приходил осмотреть короля после такой вот затяжной и тяжелой болезни, он лишь отмахивался от советов съездить на отдых в другие края, но едва очухавшись, вновь с головой погружался во все то, что по мнению матери и немногих приближенных, губило его.
- Люций! - неустанно твердила ему старая королева, оставшись с сыном наедине, - Люций, дорогой мой, послушай! Тебе бы следовало озаботиться своим сейчас. Не бери на себя слишком многого, часть из будущего оставь потомкам... И величайшие умы древности сходятся в мнении о том, что наше будущее неразрывно связано с нашим настоящим. По крайней мере те из них, кто настоящее признают. Я это к тому веду, Люций, что тебе давно пора бы задуматься о наследии. - Что оставишь после себя? Что думаешь о... - дальше король обыкновенно уже не слушал, а дебри разума уводили его от проторенных матерью троп вглубь чащи, куда сбегал, не слушая ее, и куда не по годам звонкий голос пожилой женщины не доносился. Для него не существовало других особ прекрасного пола, помимо его матери. Он не рассматривал их в совокупности тех качеств, которые у каждого мужчины свои и по которым каждый мужчина выбирает себе женщину. Ему не нужна была еще одна спутница; тоска - вот его вечная спутница, и покуда не свершит тех деяний, от которых тоска его развеется, до тех пор трон королевы его жизни обречен пустовать.
"Наследие" - мать его часто использовала это слово в их беседах, будто бы не понимая полного веса того рокового значения, которое приобретало оно в уме ее сына. Наследие для женщины в ее детях, - для большинства женщин в те времена было так. И королева, во многом отличавшаяся от других женщин, а в примечательных чертах так и вовсе, - личностью совершенно на них не похожая (несомненно умышленно воспитавшая в себе отличающие ее от других женщин качества), в вопросах естественных оставалась, в первую очередь, - все же женщиной, а во вторую уже - королевой.
Ребенок - есть продолжение матери, ее плоть и ее кровь. Деяния ребенка порочат или прославляют род его и мать, выносившую и родившую его. Последнее король понимал, прочее - оставалось для него еще одной загадкой. Для короля мать - ее уважение - было еще одним непреодолимым препятствием. После смерти отца только мать осталась из ближайших родственников, и в отношении матери для него выражалось отношение к нему всего высшего общества разом. Они с матерью встречались теперь только на мероприятиях, где требовалось его обязательное присутствие. Таковых со временем становилось все меньше, о чем хлопотал главный советник Икарий.
Старая королева ненавидела Икария, не понимала, как сын ее может не замечать вероломства этого змея. Она всеми силами препятствовала нововведениям советника. Пользуясь властью и старыми связями, требовала от ответственных чиновников замедлить процесс рассмотрения тех или иных реформ, подождать окончательного решения короля. Они тянули сколько могли, памятуя о помощи, в прошлом оказанной им королевой и противясь слишком резким изменениям сложившегося порядка вещей, который для них давно стал естественным и в сохранении которого испытывали потребность. Но сколько бы королева не хлопотала, как бы чиновники не хотели помочь ей, конечный итог всегда был один: ответственные люди пожимали плечами и скрепя сердцем утверждали очередную глупость светлейшего государю.
Все свое детство, отрочество, юность Люций содержался в библиотеке. В этих пыльных, захламленных пространствах проходили наиболее важные из уроков, по большей части здесь же проходило и большинство менее важных. Теперь, на стыке молодости и зрелости, король проводил в библиотеке почти все свое время, уже не по принуждению взрослых, но по нужде, невольно воспитанной в нем ими. Люций не был образцовым королем, его личность, что называется, эксцентричная, привлекала к себе внимание высшего света уже только тем, что это самое внимание король нисколько не стремился привлекать.
С тех пор, как Люций принял бразды правления, его отца все чаще возводили в ранг великих королей. Старый король знал свою власть и цену ей, он также знал и то, откуда влияние его берется, каковы его корни. Отец Люция помогал значимым людям, когда имел с того выгоду и, заручившись в ответ их поддержкой, мог править без опаски за завтрашний день. Старый король знал все, что следует знать правителю, он к тому же был одаренным архитектором, что в совокупности с железной дисциплиной в постижении этой нелегкой стези в определенный момент времени сделало его известным мастером. Уже при жизни на него равнялись многие молодые таланты, а после смерти, на фоне бездарных потуг его сына, слава старого короля лишь возрастала, буквально с каждой принятой реформой.
Не будь Люций коронован, ему бы не кланялись, не улыбались бы так заискивающе при встрече, но почитали бы за человека странного и нелюдимого, а главное, - бесперспективного; то есть такого, знакомство с которым не сулит им ничего хорошего и ни к чему хорошему заведомо не может привести. Кланялись и улыбались не Люцию как человеку, но как августейшей особе, и с каждым днем, те поклоны и улыбки становились все более холодными и натянутыми. Для понимающей тонкости знати, Люций был дураком, с которого нету спросу и которым можно и нужно помыкать. К моменту его коронации, дело Люция было делом решенным, вопрос состоял лишь в том, кто пожелает взять на себя роль кукловода.
До того, как начать всерьез планировать заговор, Икарий часто думал в этом ключе, от чего сносить службу становилось ему еще труднее. Нет ничего постыдного в службе господину, занимающему положение много выше тебя. Служить государю - так и вовсе великая честь! Но странное дело, понимая все это и обладая невероятным терпением, Икарий - урожденно не из знати, - с трудом заставлял себя играть отведенною ему роль в этом подзатянувшимся спектакле. Безродный сиротка Икарий, выслужившийся и поднявшийся беспрецедентно высоко для простого слуги, обладая честолюбием и гордостью потомственного аристократа, не мог сносить свое положение, высокое в глазах многих, но низкое в его собственных.
В свободное от выступлений на публике время первый советник, главный ткач закулисной жизни, плел интриги и создавал иллюзию благоприятного положения дел. Вероломный паук двумя лапами поддерживал ширму перед государем, - ширму, сплетенную из паутины его лживых обещаний, - ширму, прикрываясь которой, Икарий творил, что хотел. Этот паук - Икарий - в равной степени и глубинно, - интуицией, и поверхностно, - разумом, понимал, что нужно предпринять для удовлетворения своих всевозрастающих амбиций и делал, что нужно, оставшимися конечностями. Делал, не взирая на опасность, грозившую ему, если обман раскроют. Делал - и с каждым днем преуспевал все больше.
Под эгидой заботы о Фэйр и от имени государя Икарий по сути дела правил королевством. Пока его формальная власть мало по малу расширялась, несмотря на ожесточенное сопротивление части знати, его негласная власть и паутина уже давно распространилась далеко за пределы Фэйр и охватила близлежащие регионы на политической карте теневого мира.
Тем утром они встретились в библиотеке и соблюдя привычные, но опротивевшие обоим условности этикета, приступили к обычному и опротивевшему королю обсуждению дел.
- Из Лазурной долины поступили новые партии провианта, - привычным, будничным тоном, но с видимым удовольствием докладывал Икарий. Несмотря на близость старости, первый советник обладал прекрасной памятью, а потому докладывая, не пользовался записями. Первому советнику было приятно докладывать хорошие вести, в том числе и по старой привычке, теперь уже почти забывшейся: у отца Люция было принято награждать гонца, принесшего хорошую весть; принесшего плохую, - наказывать. Это учило советников всегда быть настороже и оттачивать мастерство лести, а также владения языком, чтобы, не искажая информации и не утаивая фактов, сохранить место и голову на плечах. Много первых советников сменилось при старом короле, пока не занял эту должность Икарий. Докладывал он с удовольствием еще и оттого, что мысленно зерно это ему принадлежало и его же заслугами было добыто. Труд жителей долины, а также тех, кто доставлял зерно, и тех, кто распределял его, в расчет не шел.
- Вдвое? - спросил король, спрашивая, во сколько раз больше требуемого провианта было получено.