Предтеча
Посох с серпообразным навершием хищно свистнул, отражая рубиновый блеск заката, располосовал влажный воздух, рассек лицо не сумевшего заслониться противника; того откинуло на пять футов, но раненый тотчас вскочил, бросился, метя в висок; кровь заливала ему глаза, дышал он надсадно, с рвущим легкие хрипом, и дрался – как перед разверстой могилой, отчаянно выкладываясь в каждом рывке.
Эрей принял удар, поймав меч на посох, закрутил, заставляя врага потерять не оружие, так равновесие, краткий разворот, сближение, – и скрытый в подпорке клинок пробил живот Стагнара вместе с кольчугой. Какое-то время они стояли, вплотную, почти обнявшись, точно партнеры в танцевальной зале; кровь сочилась из губ наемника, заставляя ноздри мага трепетать в предвкушении чужой смерти, Стагнар в последний раз захрипел и потянулся пальцами в латной перчатке к горлу убийцы. Эрей отступил назад, отпуская посох, и воин медленно упал на спину, вцепившись рукой в древко. Тело подпрыгнуло, взорвалось гейзером горячей крови, зрачки отразили далекие звезды, но веки упали, как флаг над крепостью, как занавес в балагане. Воин дернулся в последний раз, будто кланялся зрителю, и растаял в закатных лучах.
Эрей оттер пот и хищно прищурился, подбирая освобожденный посох. Удовлетворенно кивнул. Этот призрак вышел удачнее прочих, сильный и злой, мастер каких поискать. С таким сражаться – что учиться заново.
Он прошел в замок, острее, чем прежде, ощущая его пустоту, вспоминая пиры, что закатывал дед, старый Брагант Э’Вьерр, вновь и вновь поражавший соседей. Ныне и роскошь, и сотня слуг, фамильные земли древнего графства, само имя его и воинская доблесть остались в прошлом. Не возродить, сколько ни бейся. Как не воскресить жену.
Она ушла к Седой Деве, его Анамея, во время страшного мора. И разум угас от потери, заставив искать быстрой смерти, достойной великого воина. Что было безумней попытки прорваться сквозь границу Аргоссы? Не грех, а подвиг, баллады слагать после гибели, если будет кому. А он прошел. Пропустили. Он, воин, нес в своих венах семена Темной магии. Он оказался угоден и проклят.
Вспомнилось вот, надо же… Сотню лет пытался забыть.
Память – ты проклятье и жертвенный крест обретших бессмертие! Давно нет жены и приемного сына, и внук убелен сединами, как инь-чианьский утес, а все вспоминается, вспоминается. Чувства умерли, сердце мертво, а память упорной звериной хваткой цепляется в прошлое, дура безмозглая. Потому что нравится вспоминать, каково это – быть человеком.
Опасно забавы ради воскрешать недругов из той, рыцарской, жизни. Стагнар, продавший Анамею жрецу, был силен и упорен, но не стоил мучений, вызванных дурой-памятью. Два года он не посещал могилу жены. Два года. С тех пор, как ушел из внешнего мира, натворив дел не по Силам…
Маг искупался в горячем источнике, смыл тяжелый въедливый пот. Здесь, в купальне, отделанной обсидианом, тишина звенела, как обеденный гонг, отражаясь от стен, висела на радужных каплях пара, ловя каждый звук и шорох.
«Неладное со мной творится, – он вскрыл печать на узком кувшине и глотнул терпкую горечь полыни, собранной ночью на капище. – Замкнутый круг. Дерусь до одури, чтобы забыться, изнуряю тело и разум, а становится только хуже. Воспоминания, предчувствия. Совсем размяк. Неладное со мной. Или с миром?»
Прислушиваясь к тишине, он вдруг представил, что высказал бы о его забавах Темный Совет Аргоссы. Здесь, в Сумасшедшей стране, не признавали оружия, кроме Силы, и боевой посох Эрея то смешил, то безмерно раздражал. Однажды его попытались сломать, давно, в период учебы, наставник вмешался…
Маг вздрогнул и порывисто встал, расплескивая полынный настой.
Учитель. Давненько они не встречались на тропинках Аргоссы.
Чем ты занят теперь, учитель?
Скорее сердцем, а не умом Эрей почуял, что наставник покинул Аргоссу и перенес свой замок во внешний мир. Это сердце осмелилось биться сильнее, ускорившись на полтакта, дурацкое полумертвое сердце, столь же неуместное для мага Аргоссы, как и оружие из мира людей. Сердце всколыхнуло волну предчувствий, и та окатила с головой, заставляя мозг работать, собирать воедино факты.
Он был слишком человеком, темный маг Эрей, бывший советник Императора. Он был слишком нечеловеком. Безупречная линия логики уподобилась отточенному клинку. Император в опасности, ему вновь нужен щит.
Верный щит готов к бою. Ферро Инстави!
Веда о сотворении Мира
В начале была Пустота.
Одни называют Ее Предначальной, иные – просто Пустыней. Она была всеобъемлющей и охватывала Самое Себя, колыхалась и росла в Пространстве без Воздуха, Воды, Земли и Огня.
Без Тьмы. И без Света.
Упало в лоно Пустоты перо Солнечной Птицы Эйсвиэрь, пролетавшей Мимо, и осветило Ее.
Упало в Свет Семя Замысла – и родился Мир.
Чистый, беспомощный, как капля Небесной Росы, перетекал Он и жался к Свету. Но, как ни старался, не мог быть светлым весь, целиком.
В том месте, где закрывал Он Собою Свет, родилась Тень.
Потом в Мир пришли Боги.
Первый указал на Свет и сказал: "Это хорошо!"
Второй коснулся Тьмы и согласился: "Это хорошо!"
Пустыня теснила, и Они, действуя согласно, заключили Каплю Мира в Божественные Полусферы. Так появилась Светлая сторона Мира и Темная Его сторона.
И на Светлой стороне родились Вода и Воздух.
И на Темной – Огонь и Земля.
А из Помыслов Божьих возник Камень Мира.
И Кольцо Некованое.
1
Советник
Денек выдался скучный и серый. Редко случались дни, когда он не знал, чем заняться, а вот сподобился. Новая болезнь Рандиры сорвала паломничество в Венниссу, моросящий дождик не располагал к прогулкам, а придворные не решались беспокоить по пустякам.
«Ранди… Никак не оправится, бедняжка, может, теплый климат Ю-Чиня не пошел ей на пользу? Монахи говорят, на ней сильная порча, но я знаю: виноват только я…»
Император закрыл книгу, одну из многих, что никак не удавалось прочесть. Строчки не цепляли мысли, те летели куда-то мимо, прочь из дворца, из Столицы… Мыслям было тесно во дворце.
«Знаю, в чем дело. Волки снились! Опять снились волки, целая стая. Часто стали видеться, слишком, чтобы жить спокойно».
Он невольно вздрогнул, вспоминая сон, наполненный волчьим воем и безысходностью. Он, великий Император Ферро, снова стал двенадцатилетним мальчишкой, отбившимся от охоты отца, заплутавшим в родном лесу, точно в колдовской чащобе. Снова было душно и мрачно, за деревьями мерещились тени, и кобыла, взвившись свечкой, сбросила седока, умчавшись прочь, стремясь обратно, в солнечный блеск знакомой дубравы. Он видел, кто напугал кобылу, и понимал, что погиб.
Волки. Десяток или два, а сколько их еще скрывалось за деревьями? Они окружили поляну и медленно сходились, уверенные, что добыча не ускользнет. Суровые могучие звери Инь-Чианя, невозможные в ю-чиньском лесу!
Император вздохнул, скосив глаза на запястье. Глубокий шрам отозвался привычной болью, усиливавшейся к грозе. Памятка о мощном прыжке вожака; его челюсти пробили кольчужную оплетку перчатки и чудом не сломали кости. Вожака он убил, ткнув вслепую кинжалом, а остальных… Память услужливо нарисовала тень, прорвавшуюся из ниоткуда, кровь и клочья шерсти по поляне, отступающую стаю, покорно пригнувшую шеи.
Не к добру снятся такие сны. Сродни дурным пророчествам. Душно ему во дворце, как в ловушке, Единый Бог, к этому ли он стремился!
«Нужно будет отправить посольство в Сельту, – решил он, с усилием возвращаясь в реальность. – Снова область на грани срыва. Бунтари неугомонные! Посольство и полк сопровождения. Намеком».
Тонкие холеные пальцы огладили старинный корешок. Император смотрел на свои руки и думал, что так, пожалуй, и приходит старость. Через три года ему стукнет полсотни, а там… Нет, нужно срочно встряхнуться, войну кому-нибудь объявить, той же Сельте, будь она неладна! И приказать седлать коня, черт с ней, с погодой промозглой! Одному съездить в Венниссу, свечку за здоровье жены запалить, сына проведать…
Робкие тени ожили в дальнем углу кабинета, задвигались, зашуршали, поползли по стенам паутиной. Император вздрогнул и отложил фолиант, прислушиваясь к шуршанию. Тишина. Сдавила виски, так, что слышен заполошный стук сердца, а может, это стучались сны, скреблись, становились явью, и стоило кликнуть стражу, пусть случится переполох, все можно будет потом объяснить, все, кроме трупа государя в пустом кабинете. Там, в углу, возле камина, кто-то вставал в полный рост, нарастал, проявляясь в тени портьеры, от него веяло холодом и первозданной Тьмой.
Он небрежно потянулся в кресле, не сводя глаз с растущих теней, от души потянулся, так, что пальцы его, пусть холеные, но сильные пальцы воина впились в рукоять меча, лежавшего на столе. Вот так, уже лучше, и появились силы улыбнуться противнику, хищно и радостно, как улыбаются нежданной удаче, хватая ее пятерней. Древний меч ни разу не покидал ножны, Император и сам не знал, кто из них кого охраняет, но раз пришел час, колебаться бессмысленно. Он медленно потянул клинок и на треть вынул из потрепанной кожи, точно платье сдирал с красотки. Мертвенная сталь сверкнула, вобрав в себя пламя свечей, жар камина, в комнате образовался сквозняк, будто приоткрылась дверь в бездну, огонь погас, сразу, до остывших углей, сделалось тошно, будто в мече обретал злобный дух, ненавидящий самую жизнь, но Император лишь тверже сжал неудобную гладкую рукоять…
– Не самая удачная идея, – остановил его знакомый голос, практически лишенный интонаций, – впрочем, и бессмысленной ее не назвать.
Тени в дальнем углу кабинета собрались, наконец, воедино; повинуясь чуть слышному щелчку пальцев и крошеву кремния, вспыхнуло пламя в очаге, а меч с тихим шелестом вернулся в ножны. Император не стал ему мешать.
– Жуткую игрушку ты мне подарил, советник.
– Зато полезную. Ты мне не рад?
Император, в недавнем прошлом король Рад или, как называли его варвары, Радислав, улыбнулся невольной игре слов и сумел разжать сведенные пальцы:
– Я тебе Рад, и мне хочется верить, что ты зашел просто в гости.
– Я соскучился, – согласился Темный, тая улыбку в провалах глаз.
Немногие могли вынести его взгляд, этот сгусток тьмы, лишенный светлых пятен, мало находилось смельчаков, способных без дрожи смотреть в глаза темным магам. Император вспомнил детские кошмары, его часто преследовали эти зрачки, расширенные, заполнившие все пространство глазниц, бездна, преддверие ада, последствие неизбежной мутации. Малолетнему Раду понадобились годы, чтобы привыкнуть к глазам опекуна и научиться ценить каждый проблеск мимолетного чувства.
Эрей Темный, советник Императора, смотрел, не двигаясь с места. Все как всегда, наблюдает, скучает, иногда Раду казалось, что вся жизнь для Эрея – спектакль в балагане, причем бесталанно сыгранный.
– Соскучился? – рассмеялся в ответ Император, выплескивая в смехе недавний испуг. – Нет, ты приходишь только по делу. Прошу, будь другом, наставник, не говори о делах до обеда.
– Вот как? Ты просишь меня, государь?
– Я забыл, как тебе приказывать. Но жертвовать больше никем не стану, хорошенько запомни, маг!
Эрей Темный плотно сжал губы, вновь превращая лицо в маску идола. Сколько помнил его Император, советник выглядел так: сорокалетний воин, крепкий, невозмутимый. С тенью, смолой залившей глазницы. С каменной физиономией, как у статуи с капища. Маги живут без эмоций, всю душу отдавая Силе. Чтобы не быть хромолапой шавкой в дверях королевской поварни, как когда-то давно объяснил Эрей, неправильный маг, носящий оружие.
Голос мага прозвучал спокойно и ровно:
– Я испугал тебя, государь. Прости. Мы пообедаем, а потом я вернусь в Аргоссу. И больше не потревожу границы твоей Империи.
Медленно, почти против воли, Император отодвинул в сторону меч и сразу почувствовал себя лучше. Спокойнее. Маги не обижаются, потому что обида – это эмоция. Но все-таки Темный задет, он чувствовал, задет той давней, ненужной памятью, памятью рыцаря, человека, который хотел помочь. Зачем вернулся советник? Два года, целых два года Рад справлялся один, а теперь… А теперь он рад возвращению мага. Император вздохнул полной грудью, потянулся к кубку и осушил его залпом. Взглянул на Эрея, с упрямой наглостью, но изображая раскаяние, как частенько смотрел в детские годы, и вдруг нарочито пискнул:
– Наставник, прости, я больше не буду!
Эрей не сдержал сухого смешка. Мальчишеская уловка сработала, как всегда, безотказно: советник раздумал сердиться. Тогда Император сам подошел и ткнул советника в бок, потом стиснул в объятьях:
– А ты надеялся на трубы герольдов и цветы под ногами, а, дезертир? Ты, посмевший сбежать на два года, оставивший меня гнить в этом проклятом дворце, в созданной тобою Империи? Да убить тебя мало, мерзавца!
– Твой меч, государь, убьет даже мага. Так мне остаться?
– Сам знаешь. Только ответь на вопрос! – отстраняясь, велел Император. – Зачем ты вернулся, советник?
– Предчувствие, – дернул плечом Эрей, отходя к окну и любуясь пейзажем, хотя Император знал точно: за цветным витражом ничего интересного. – И потом…
Договорить он не успел. Со двора долетели крики, их сменил истошный, заходящийся ужасом вопль, радостно зазвенело оружие.
– Проклятье, что там за шум? – гневно дернулся Император. – Кто смеет шуметь во дворце? Эй, кто-нибудь, в чем дело?
На зов государя примчался стражник, дико вылупился на Эрея, но справился, вытянулся стрункой и отчеканил, как полагается:
– Пожар и паника в конюшнях вашего императорского величества! Начальник стражи и дворцовый брандмейстер…
– Предупреждал же: не трогайте Дэйва! – не дослушав обстоятельный доклад вояки, чуть поморщился Эрей Темный.
Император с укором взглянул на советника:
– А мы ведь только отстроились. Сделай намордник своей тварюге!
Кратким жестом Эрей приоткрыл окно, так, что звякнули витражи, растер между пальцев камушек, кинул на ветер приказ-заклинание, и огонь стих, угас сам собой, а дождь во дворе усилился. Император потеснил мага в проеме. Из окна было видно, как мечется в лужах разъяренный целенский конь, норовя плюнуть пламенем и поднимая брызги кожистыми крыльями.
– Дэйв! – крикнул ему Эрей, легко перекрывая вопли гвардейцев. – Место, крылатая тварь!
Конь поднял морду, увидел хозяина и потрусил обратно в загон, изредка скаля зубы на особо назойливых стражников.
– Он голоден, не злите попусту, – посоветовал Эрей караульному. – Лучше пришлите с поварни побольше сырого мяса.
Тот продолжал таращить глаза, но Император лично пнул нерасторопного воина, искренне радуясь нежданной удаче; стражник звонко прищелкнул челюстью, сделал грудь колесом и помчался исполнять приказ.
– Может, твоей твари пожить за городом? – задумчиво предложил Император.
– Может, и мне пожить за городом? – привычно огрызнулся Эрей.
– У тебя слишком шумная свита, – игнорируя замечание, продолжил попреки Рад. – Только коня мне и не хватало для полноты ощущений.
– Свита? – удивился советник. – У меня?
– Твой побратим почтил Столицу присутствием, – пояснил ему Император. – Интересно, сколько продержится город?
– Сильно буянит?
– В пределах обычного.
– Попробую угомонить, – обрадовался новости Темный. – Кто еще?
– Из Венниссы прибыл Истерро.
– Что, Истерро тоже буянит? – не поверил ему советник, с приязнью вспоминая монаха.
– Нет, конечно! – расхохотался Рад. – Этот вечно спорит с лейб-медиком, чем развлекает двор и фрейлин.
– И как мне его урезонить?
Вопрос был полон неприкрытой иронии, и Император махнул рукой:
– Делай с ними что хочешь, советник, пристрой к затее какой-нибудь! Мне ни к чему сейчас лишний шум.
Эрей не ответил, и Рад догадался, что маг исподволь изучает дворец, раскрошив кусочек нефрита. Тот заметил взгляд Рада и подтвердил: ничего особо опасного, слегка подпорчена аура в трапезной, защиту выправить в десятке мест, в кладовых кто-то темный оставил знаки, ерунда, червоточина, но лучше почистить. И что-то еще, тревожное, какой-то пустяк в общем хоре, комар зудящий – нудно, тоненько, но так, что не поймать и не уснуть.