Разлом впереди расширялся, стены расступились. Я понял, что сейчас начнется, поудобнее развернул кресло, прочно уперся ногами в снарядный ящик.
— Приготовились! — приказал Малыш Роланд. И через секунду: — Пошел!
Моторы взвыли, «Клюван» рванулся вверх так, что меня вдавило в кресло и перед глазами поплыли разноцветные пятна. Винтокрыл вылетел из разлома, как пробка из бутылки с кислым вином у Витуса в кантине, и в крутом вираже ринулся на цель.
Малыш Роланд рассчитал все правильно. Мне быстро удалось поймать в паутину прицела приближающийся бронетранспортер. Кончиками пальцев, всем существом я чувствовал, как послушные моей воле поворачиваются кронштейны с ракетами, и, когда смог различить грязь на ступицах колес, плавно утопал кнопку. «Крылан» вздрогнул. Прежде чем Малыш Роланд рванул штурвал на себя, я успел заметить, как две дымные нити связали меня с бронетранспортером, под колесами полыхнуло, черная машина крутнулась и осела на бок.
— Есть! Еще раз!
Малыш Роланд повторил заход, но следующая атака была неудачной. Я поспешил, султаны взрывов выросли впереди бронетранспортера. Изроды опомнились от неожиданности, и навстречу «Клювану» ударили пулеметы. В броне рядом со мной обнаружился вдруг ряд аккуратных круглых дырочек, что-то громыхнуло, запахло гарью, вдребезги разлетелся защитный щиток прицела, полоснув осколками по приборной доске, но «Клюван» уже прорвался сквозь огневой заслон. Крутой свечой Малыш Роланд погасил скорость и завис над бронетранспортером.
— Кончай сопли на кулак мотать! — рявкнул он на меня. — Работай!
Отработанный не раз и не два опасный трюк: развернуться с креслом, сбить ногой в сторону люк, свеситься на ремнях наружу и одну за другой переправить вниз весь запас термитных гранат.
— Ну наконец-то… Сейчас я вас, ублюдки, сейчас…
Бронетранспортер внизу жирно задымил, из него посыпались фигурки в ненавистных черных мундирах.
До сих пор я не чувствовал ни страха, ни ненависти. Все было как на учениях: используя рельеф местности зашли в тыл противнику, нанесли ракетный удар… Но стоило мне увидеть изродов живьем, разбегающихся в разные стороны, отстреливающихся, и словно горячая волна окатила меня с ног до головы. Мгновенно произошло каждый раз удивляющее меня потом, после боя, перерождение. Я стал вдруг другим человеком, да и человеком ли… Я скрипел зубами, рычал от переполнявшей меня ненависти, я сросся с пулеметом и сам стал его частью. Меня больше не было, и Малыша Роланда не было, и машины. Было одно существо, могучее и жестокое, сгусток ненависти, извергающий смерть. Мы несли смерть и сами были ею, и лишь когда фонтанчики разрывов догнали последний черный мундир, вспороли его, и изрод, несколько раз перекувыркнувшись, неподвижно застыл, раскинув не по-людски длинные руки и ноги, меня отпустило. Пришло страшное опустошение, как будто отмерла часть души. В горле было сухо. Дрожали руки и колени. И кто-то другой вместо меня сказал хрипло:
— А что? Мы молодцы. По железяке на пуп заработали. Давай вниз.
Малыш Роланд испытывал, похоже, то же самое. Он что-то невнятно пробормотал, голос у него был как у больного. Он без обычного изящества посадил винтокрыл неподалеку от дымящейся груды металла, которая совсем недавно была бронетранспортером, а теперь нашими усилиями стала просто неопасной грудой дымящегося металла, тяжело спрыгнул на землю, прислонился к теплому борту и закурил. Державшие сигарету пальцы с отросшими за время боя ногтями заметно дрожали.
Я захватил автомат и спрыгнул следом.
— Посмотрим?
Малыш Роланд скривился, мотнул головой.
— Меня от их вони наизнанку выворачивает. Ты там поосторожней, мало ли что.
Я кивнул, передернул затвор и, разминая затекшие ноги, направился к бронетранспортеру в надежде чем-нибудь поживиться. Внутри-то, конечно, делать нечего: ишь, как славно борт разворочен, а вот подобрать пару клинков — уже хорошо. За черные клинки Витус отваливает не скупясь, сбывая их потом перекупщикам втридорога. Или портсигар бы найти, как у легата Тарнада, знаменитый портсигар, дорогой, тяжелый, издалека видно, что дорогой и тяжелый. Или для Вероники какую-нибудь безделушку.
Я обошел едко пахнущую железом и резиной черную громаду бронетранспортера. Через покореженный люк опасливо заглянул внутрь и тотчас отшатнулся, зажимая нос. Вот ведь воняет, падаль!
Я потряс головой, вытер сразу заслезившиеся глаза и увидел лежащего ничком поодаль изрода. Я подошел ближе, осторожно ткнул неподвижное тело носком башмака. Оно было как деревянное. После смерти эти твари сразу костенеют. Я затаил дыхание, чтобы не чувствовать окутывающей изрода вони, и так же, носком башмака, поддел рукоятку и вытащил клинок изрода из ножен. С ножнами стоило бы дороже, но заставить себя прикоснуться руками к этой мерзости я не мог. Я отпихнул клинок в сторону и только тогда поднял. Оружие было тяжелым, матово лоснящимся, опасным.
Я почувствовал вдруг странное онемение между лопатками, обернулся и не сдержал крика.
Так близко живого изрода я видел впервые.
На меня не мигая, в упор, смотрели желтые, с вертикальными зрачками глаза. Изрод чуть присел, готовясь к прыжку, растопырил лапы, ощерил пасть. Из глотки вырвалось клокотание, на клыках заклубилась пена, закапала на мундир.
Несколько долгих мгновений мы неподвижно стояли друг против друга. Не выдержал я. Отпрыгнул назад, метнул клинок, одновременно сдирая с плеча автомат. С тем же успехом я мог вообще не двигаться. Дуло автомата смотрело в землю, а желтые клыки уже клацнули у горла, обдало смрадом, острые когти рванули камуфлу. Автомат отлетел в сторону. Я не устоял на ногах, опрокинулся, увлекая за собой изрода. Спасло футбольное прошлое: чудом мне удалось в воздухе перевернуться и упасть всей тяжестью на изрода, а когда тот, взвизгнув от боли, ослабил хватку, вырваться из цепких когтей.
Я вскочил на ноги, от души приложился башмаком к оскаленной морде и, подвывая от охватившего меня ужаса, побежал к винтокрылу так, как никогда в жизни не бегал, потому что никогда еще не приходилось мне ощущать на своем затылке жар зловонного дыхания твари, при виде которой у человека возникает лишь одно желание — убить.
Я скорее догадался, чем услышат, что кричит Малыш Роланд, и бросился на землю.
Автоматная очередь разорвала изрода пополам, отшвырнула, смяла, но загнутые черные когти продолжали скрести землю, и неистребимой ненавистью горели желтые глаза. Не помня себя, я принялся ногами месить безжизненное уже тело врага, вкладывая в удары охватившую меня ярость и запоздалый страх и что-то еще, что испугало бы меня, отдавай я себе отчет в том, что делаю.
Подоспевший Малыш Роланд попытался оттащить меня, привести в чувство тумаками. Я вырывался, рычал, видел шевелящиеся губы Малыша Роланда, но смысл слов не доходил до сознания. Во мне бесновался яростный зверь. Наконец зверь стал успокаиваться, я снова стал человеком и дал увести себя к машине, неуверенно попытался улыбнуться непослушными чужими губами, но улыбка не получилась, а слова застряли в горле, когда я увидел поверх плеча Малыша Роланда, как выползает из-за холма бронетранспортер, а чуть подальше еще один.
— А вот теперь влипли, — прохрипел я.
Первый снаряд разорвался совсем рядом, осколками перебило штангу упора и изрешетило борт. Третьего выстрела изродам не понадобилось бы, замешкайся Малыш Роланд со взлетом хотя бы на пару секунд. Но Малыш Роланд не замешкался, «Клюван» был уже высоко и взял курс на дхонг Оплот Нагорный.
Вот только этого мне не хватало!
Девица падала прямо на меня, голая по пояс, с закрытыми глазами, выставив перед собой руки. Я едва успел подхватить ее за плечи. Никогда не терявшийся Камерзан с готовностью и восторгом схватил ее за ноги.
— Уносим! — радостно проорал он. — Пока не отобрали! Дорогу, судари мои, дорогу! Девушке плохо!
Он ринулся в проход, действуя ногами девицы, как тараном, и мне, чтобы не разорвать ее пополам, пришлось бежать за ним.
— Черт знает, что творится! — ликовал Камерзан. — Басилевс молодчина! Один указ — и все заморское — фьюить! Бинокля, правда, жалко. Зато с барышней подфартило. Первым делом — искусственное дыхание, — бодро строил он планы. — Да пропустите же! Дышать придется мне, потому что ты куришь. Осторожнее!
Девица в сознание не приходила. Мы прорвались в невообразимой кутерьме почти до выхода, но там стоял, загораживая проход, сохраняющий полное спокойствие Лумя Копилор. Всеми своими двадцатью четырьмя руками он сдерживал натиск паникующей толпы.
— Спокойствие! — кричал он, и голос его странным образом перекрывал всех всех остальных. — Сохраняйте спокойствие! Исчезло только то, что было изготовлено в Заморье, то есть то, чего никогда не существовало. Да здравствует басилевс! Собрание продолжается. Сейчас мы как никогда раньше должны прожить единство и сплоченность и провести единодушное голосование: Не толпитесь, бюллетеней хватит на всех.
Камерзан взревел и ринулся вперед, поудобнее перехватив ноги девицы.
— Побереги-и-ись!!!
Пол ушел вдруг у меня из-под ног, я споткнулся и опрокинулся на спину, не выпуская девицу. Сверху посыпалась какая-то труха, многоголосый вопль ужаса взвился к потолку.
— Землетрясение!
— Землетрясение!!
— Землетрясение!!!
— На улицу!
— Окна, откройте скорее окна!
— Да пропустите же!
За первым толчком последовал еще один. Зазвенело стекло.
Откуда-то доносился мощный низкий гул. На меня еще кто-то упал. Зажатый телами, я видел только дверь и размахивающего руками Лумю Копилора, которого не обескуражило даже землетрясение. В руках у Луми появился мегафон. Свет погас, и в темноте раздался многоваттный голос Копилора:
— Внимание! Толчки сейчас прекратятся, ничего не бойтесь, здание построено давно, еще до реформ.
Толчки и в самом деле прекратились, а голос Копилора звучал успокаивающе.
— Будьте патриотами, не жалейте, что потеряли то, чего у вас никогда не было. Голосуйте организованно, женщин пропустите вперед. Идите на мой голос.
Мимо меня, наступая на руки, потянулись к выходу люди. Говорили все почему-то шепотом. Когда зажегся свет, в зале осталось совсем немного народа. Со смущенными смешками проходя мимо невозмутимо вежливого Копилора, каждый опускал свой бюллетень в урну.
— Судари, за вас я брошу бюллетени сам, — заботливо предложил Лумя, когда мы с Камерзаном проносили мимо него девицу. — Где знахарская, не забыли?
— Не забыли, — проворчал Камерзан. — Ну жук! Ну ловчила!
И было непонято, то ли осуждает он, то ли завидует; наверное, завидовал.
В длинном институтском коридоре исчезли висящие под потолком заморские мониторы, остались лишь вбитые в стену ржавые отечественные костыли. Под ногами расползался и таял заморский линолеум.
Приговор девчушки-знахарки был прост и понятен:
— Голодный обморок. Сейчас нашатырь, а через полчаса — плотный обед и стакан красного вина. А вам, милейший, — обратилась она к сухонькому старичку в клетчатом костюме, с потерянным видом сидящему в углу на табуретке, — придется еще посидеть.
Клетчатый старик обеспокоенно заерзал.
— Найн сидеть! Никак не можно. Тридцать пять лет тому давно я у вас уже сидел три год. Мне надо нах хаус, а ваш геноссе сказать, что мой хаус и мой страна никогда не существовать, и я тоже не существовать. Пфуй!
Не обращая на него внимания, знахарка занялась нашей девицей, сунула ей под нос ватку с нашатырем, той же же ваткой протерла виски, заботливо прикрыла грудь простыней. Девица начала оживать, щеки порозовели, она открыла глаза и фыркнула.
— Может быть, искусственное дыхание? — деловито предложил Камерзан. — Я готов, я умею.
— Доделались! Совсем человека загнали, — грозно рыкнула на него знахарка. — Ну, милая, сосчитай до десяти. Можешь?
Девица принялась послушно считать. Дверь распахнулась, и в знахарскую стремительно вкатился Лумя Копилор с избирательной урной под мышкой. Клетчатый старикашка обрадованно заблеял.
— Спиртику мне, спиртику, — скороговоркой проговорил Лумя Копилор, старательно избегая смотреть на суетящегося старикашку. — Такая нагрузка, такая нагрузка… Одну только стопочку — и ладненько будет.
Не выпуская урну из рук, он открыл стеклянный шкафчик, налил в мензурку спирта, опрокинул в рот, шумно выдохнул, чмокнул знахарку в щеку, от чего та сразу зарделась, и направился к выходу. Старикашка ухватил его за штанину.
— Айн момент!
— Не могу, не могу, занят, — бормотал Лумя Копилор, пытаясь высвободить штанину. — Да отпусти ты, я тебя знать не знаю!
— Как же так! — возмутился старикашка — Фы меня встречать, мой чемодан носить, я вам валют давать за услуги, а фы меня не знать! Если фы человек честный, фы должен подтвердить, что я существуй, скажите фсем, что это есть нонсенс, и указ ваш басилевс тоже есть нонсенс…
— Что-о-о?! — страшным голосом спросил Лумя Копилор. — Что ты сказал??
Старикашка ойкнул и съежился. Пользуясь его замешательством, Лумя вырвал штанину, рявкнул:
— Сказано — не существуешь, значит — не существуешь! — и хлопнул дверью.
Старикашка обессиленно вздохнул.
— Мартышка макакская! Шимпанзянутая! — слабо выругался он. — Я имейт теоретический работ, я предсказывал все, что у фас случиться будет, и я не существуй! Фы только подумайте!
— Да успокойтесь вы в конце концов! — прикрикнула на него знахарка. — Сейчас за вами приедут и объяснят, существуете вы или нет.
Старикашка в ужасе взвизгнул:
— Найн приехать! За мной уже один раз приезжать на черный ворона и очень долго все объяснять. Я понял, все понял! Я не существуй, я не существуй, я не существуй… Я не существуй? — с надеждой спросил он у Камерзана, заботливо поправляющего простыню на девице.
— Что? А, да, конечно, не существуй.
— Я не существуй?
— Нет, — сказал я. — Ни капельки.
— Ну, милая, и как же тебя, бедненькую, зовут? — спросила знахарка у девицы.
— Да-да, и номер телефона, пожалуйста, — вклинился Камерзан.
— Вероника, — ответила девица и вдруг, указав пальцем за наши спины, со стоном вновь откинулась на кушетку.
А потом взвизгнула знахарка и хором выругались мы с Камерзаном.
Старикашка исчезал на глазах. Он стал вдруг прозрачным, сквозь него видна была обшарпанная стена, заколебался, как марево над раскаленным асфальтом, и пропал. Некоторое время еще была различима оправа очков, повисших в воздухе над табуреткой, чуть ниже — галстучная булавка и запонки, а у самого пола — молнии на башмаках, но скоро исчезли и они. Так что когда в знахарскую вломились двое в белых халатах поверх мундиров и грозно спросили:
— Где Трах-мать-вашу-бауэр?
Нам оставалось лишь указать на пустой табурет.
Была тьма, и темной была улица, по которой я бежал.
Издалека раскатами грома доносился топот подкованных башмаков Дружины. В переулках звучно целовались, кто-то кого-то бил, избиваемый кричал. Били по почкам и национальному признаку. С треском гнилой мешковины отделялись западные, северные, восточные и южные территории.
Я бежал по темной улице и одну за другой распахивал и захлопывал двери кинотеатров.
Я сидел в уютном кресле у камина и одну за другой выкладывал на инкрустированный столик карты, искал потерянную.
Все было не то, и все было не так. Я этого не хотел.
Я бежал по темной улице, а «Клюван» был уже высоко и взял курс на дзонг Оплот Нагорный. И я, сидящий в машине, не видел, как бронетранспортеры изродов подъехали к месту недавнего боя и остановились. Из них никто не вышел. А когда тени от холмов достигли разлома, из его глубины выплыло сизое облако, накрыло колышущейся густой пеленой машины и трупы изродов. К утру следы боя исчезли, а с первыми лучами солнца сытое облако медленно сползло обратно в разлом.
Лишь мой автомат остался ржаветь в бурой, похожей на колючую проволоку траве.
Я поворачивал калейдоскоп, а принцесса Вероника, привычно опоив мужа и стражу сонным питьем, надела прозрачный пеньюар, зажгла свечу, поставила ее на край окна в угловой башенке замка Дорвиль и приготовила веревочную лестницу.