– И я был такой как ты, – сказал я.
Он долго смотрел на меня, но не сказал ничего, а после тронул меня за плечо со словами:
– Отдохни, Арий, Кратон ждёт нас на вечернюю трапезу, где будет и его сын Гор, присмотрись, как следует к нему, попробуй найти в его душе то, на что ты такой человечный и в то же время великолепный смог бы подействовать, чтобы убедить его принять жребий, выпавший ему по воле судьбы.
Я согласился, как согласился ещё раньше сопровождать его в этом путешествии в надежде, что Орсег или иной кто найдёт Аяю, ежли я не смог.
Покои, предоставленные мне, были великолепны: здесь было несколько обширных помещений, объединённых вокруг своеобразного затененного внутреннего двора, где журчал фонтан или бассейн из белого удивительного камня, подобного которому я не видел у нас, с чистейшей голубоватой водой, как самым ценным достоянием этой страны, ибо даже злата здесь было больше, чем воды. Великая река была их артерией, сердцем и всем, вокруг чего здесь существовала жизнь. Утварь, кресла, многочисленные ложа, столы и столики, уставленные яствами, напитками и цветами, всё было самой изящной работы и отделано или покрыто златом. Здесь вообще ценили золото, как воплощённые следы Бога Солнца на Земле.
После отдохновения, сна, прохладительных напитков самого удивительного вкуса и свойств, неведомых мне до сих пор, я, одетый уже в подобающие белоснежные рубашку до пят и плащ, ибо штанов почти не носили здесь, удивляя меня голыми своими лытками, и обутый в сандалии с ремешками из мягкой и тоже золочёной кожи, причёсанный, думаю, потому что чесали меня несколько девушек с гребнями кряду несколько часов, даже пока я спал, вот такой, уже подобающий здешнему великолепию я вышел в коридоры, когда явились звать меня на вечернюю трапезу и сам Мировасор, преображённый подобно мне, тоже догнал меня в коридорах.
– Ты хорош собой Арий, – сказал он, чуть ли не с удивлением, оглядев меня. – Усталый и исхудавший до сих пор ты не глядел таким ладным.
Меня не очень волновало его мнение о моей наружности, как вообще давно не интересовало, красота ничего не привносила в мою жизнь, но, возможно я так считал оттого, что не утратил её… Мы явились в трапезный зал дворца, огромный и даже гулкий, где кроме нас, присутствовал только царь и его сын, ну, если не считать рабов, бесшумно и незаметно сновавших с золочёными блюдами, на которых они приносили яства и самые удивительные из местных плодов и самые обыкновенные, вроде сваренных в меду круп и мяса.
Царевич, которого здесь так не называли отчего-то, а звали лишь сын царя, или наследник, Гор, теперь я его разглядел лучше, был светел лицом, белокур, даже золотоволос, и глядел живым светлооким взглядом, не скучая, как положено сытым царским детям. Надо сказать, что местный обык при всех отличиях был во многом схож с нашим, я освоил его, по наущению Мировасора ещё до того как мы отправились в дорогу, поэтому мне было несложно овладеть им.
Мы трапезничали, при том царь Кратон, или как здесь было принято называть царя, фараон, много и оживлённо рассказывал о своей великолепной стране, о Ниле, о том, какой необыкновенный благословенный край оказался в его руках. У меня даже появилось ощущение, что он восхищён, словно получил необыкновенный подарок в виде этой страны и не может нарадоваться на него. Но что удивляться, Кемет, или как сам фараон называл свою вотчину, Кеми, была и вправду удивительной и изумительной страной: среди жары пустыни она цвела и благоухала по милости Богов, поместивших в её сердце громадную и прекрасную реку, и благодаря трудолюбию и упорству здешнего народа.
– Ты, Арий, заморский житель, как ты нашёл наш Кеми? – улыбаясь, спросил Кратон.
Он восседал на возвышении, потому что даже за общей трапезой царю не следовало снисходить до простых смертных. Наши цари никогда не заносились настолько, но здесь меня это почему-то не волновало и после первого невольного удивления, я перестал об этом думать и даже замечать.
– Великолепнее и красивее только моя собственная родина, твоё величие, – ответил я. – Меня изумляет и восхищает, что твой благословенный народ, великий царь, отнял у жестокой пустыни и земли и тепло и выращивает богатые урожаи и процветает много веков.
– Да страна эта существует вечные века, мои предки пришли сюда не так давно и помнили ещё то, как шли дремучими лесами, горами, скалами, преодолевая многие вёрсты, прежде чем нашли себе здесь дом.
– Это только доказывает мудрость твоих предков, твоё величие, – сказал я.
Он улыбнулся, и посмотрел на Мировасора с неким, как мне показалось удовлетворением Гор, лишь усмехнулся в золотистые усы, не посмотрев на меня. Его отец заметил это и произнёс:
– А вот мой сын не согласен, Арий-чужеземец, ему представляется, что где-то существуют страны и веси прекраснее нашей.
Я улыбнулся, глядя на юношу, ещё не пережившего даже первой молодости и сказал:
– Юности свойственно всё подвергать сомнению, твоё величие. Это не значит, что неправы они или мы, это значит, что юные должны идти дальше своих предков, в этом и смысл их пришествия в мир, если бы не это, мир остановился бы и, замирая, загнил болотом, ведь даже ваша Великая Река новая каждую весну, чего же ты хочешь от нового поколения?
Вот на это уже и Гор сам посмотрел на меня немного удивлённо и сказал:
– Так ты не считаешь меня слабоумным идиотом из-за того, что я хочу увидеть мир и убедиться, что Кеми лучшая на всём свете? Что не верю на слово, что лишь хочу увидеть своими глазами…
Голос у юного царевича был приятный, ясный, без капризных ноток, а взгляд сразу оживился, зажёгся искорками.
– Любознайство качество похвальное, а не постыдное, говорит о живости ума и богатстве души – ответил я. – Чем больше человек видел и знает, чем больше размышляет, тем больше может, тем он сильнее, тем мудрее будут его решения. Для будущего царя нелишни ни знания, ни широта взглядов.
– Так ты считаешь, Арий-чужеземец, что мы должны перестать препятствовать нашему сыну в его желании путешествовать? – спросил фараон, хмурясь.
– Суди сам, твоё величье, – сказал я. – Я обошёл полмира, но нигде не нашёл земли прекраснее моей родины. Пусть твой сын убедиться в том же и станет лучшим царём, когда придёт его время, чем, если ему будет всю его жизнь казаться, что его заперли и в чём-то обманули. Это поможет ему быть счастливым и сильным правителем.
– А ежли он погибнет в этом путешествии?!
– Боги не попустят этого. Не для того они дали ему живой ум и неугомонное горячее сердце, чтобы просто погубить его.
– И своего единственного сына ты отпустил бы так же легко? – спросил Кратон.
Если бы у меня был единственный сын… Я не знаю, как бы я жил, как поступал бы, если бы у меня была короткая человеческая жизнь и всего один сын, это совсем иное, я не знаю, как это. Я не дорожу временем, оно имеет иной ход для меня, чем для смертных, я не дорожил детьми, потому что всех их я пережил много раз, я ничто никогда не ценил, кроме Байкала, моего брата и Аяи, ничто иное мне не было по-настоящему дорого…
– Я не знаю, твоё величье, на моём челе нет короны, но, как и ты, думаю, я дорожил бы единственным наследником, но на месте юноши и я хотел бы увидеть мир, а на месте отца, как и ты, беспокоился бы и страдал в разлуке. Лучше скрепить сердце и подождать, покуда твой сын возмужает в путешествии и юношеский пушок на его щеках смениться суровой мужской щетиной.
Фараон и его сын опустили головы, каждый задумался над моими словами, для обоих они, возможно, были слишком дерзки, но лукавить я не собирался, думаю, Мировасор не для того привёз меня сюда через море. Впрочем, я всё же не понимал, какую же цель он преследовал, потому что всё, что я говорил, мог сказать и он сам, в этом не было никакой особенной мудрости или сокровенных знаний.
Но после Мировасор сказал мне сам:
– Ты прав, Арий, всё это я говорил и сам Кратону и не раз, но он знает меня много лет и мои слова ни ему, ни Гору не представляются кладезем мудрости, а ежли это говорит иной человек, да ещё чужеземец, мудрец, рекомендованный мною, каждое слово весит больше, чем гора. Вот для этого я призвал сюда, особенно хорошо то, что ты сам царской крови, только такой человек способен без трепета говорить с царём.
Мы были в моих покоях, во внутреннем дворике, струи воды приятно журчали, лаская слух, пахли прохладой.
– Пора мне возвращаться домой, Мировасор – сказал я.
– Орсега с его вестями не станешь дожидаться? – спросил он.
Я взглянул на него, кивнул:
– Хорошо, ты знаешь, как подействовать на меня, слабака, останусь ещё, ежли твой старинный приятель Кратон не прогневается на дерзость моих речей и не прогонит.
Мировасор засмеялся, хлопнул меня по плечу:
– Не прогонит, он умён, куда мудрее нас с тобой, живущих так долго, у него не было времени стать таким умным, но он стал им, он оценил твои слова и то, как они подействовали на Гора.
Я лишь махнул рукой:
– Да как, я слышал, корабли снаряжают в путь.
– Да, но теперь царский сын намерен вернуться, а не как прежде, лишь бы сбежать и не быть царём.
– Ты уверен, что он согласится теперь со своим жребием?
– Нет, и тебе лучше бы поговорить с ним как-нибудь.
Я усмехнулся:
– Я попрошу его отвезти меня на восточный берег. Ну, а по дороге, ежли захочет, услышит мои речи. Двум царевичам всегда есть, что сказать друг другу.
Мировасор засмеялся:
– Что ж, будь, по-твоему. Но пока ты не отправился на свою родину, я хочу познакомить тебя с одним здешним предвечным. Он здесь живёт уже пару веков, переезжая из города в город, теперь вот здесь в жрецах оказался.
Через несколько дней мы прикатились с Мировасором к большому храму, посвящённому тому самому крокодилу Богу Себеку. Статуи крокодилов, статуи людей с головами крокодилов не только приветствовали нас перед входом, но и сопровождали во всех прохладных гулких коридорах и во внутренних двориках. Толстые колонны, уходящие ввысь, были по здешнему обыкновению испещрены письменами, которые читал и записывал тот самый давний знакомец Мировасора, когда мы явились сюда. Он обернулся к нам, и его короткие белые от седины волосы, умное и спокойное лицо с большими голубыми глазами, вся его довольно крупная фигура, показались мне странно знакомыми.
– Познайтесь, Арий, это Викол.
Викол изумлённо смотрел на меня, спустившись с лесенки, на которой сидел.
– Арий? – он смотрел на меня так, словно я, по меньшей мере, был пришельцем с того света.
Мировасор тоже удивился тому, как Викол смотрел на меня, а я всё силился вспомнить, почему я знаю его лицо и даже имя.
– Отчего ты смотришь с таким изумлением? – спросил Мировасор.
– Ты… Скажи, ты откуда, Арий? – спросил меж тем Викол, разглядывая меня как настоящую диковину. – Ты не поверишь, Мировасор, сколько я слышал об этом человеке, как и о его брате, но не видел ни разу. Правду сказать, его брата, должно быть, под именем Сил Ветровей скрывался именно он, Эрбин, я всё же узнал, перед тем как навечно покинул Байкал.
Тут я всё и вспомнил, Викол был тем самым книжником, учителем Аяи и Марея в те времена, когда Марей был ещё мальчиком-царевичем, и я видел его несколько раз, когда приезжал в те времена в Авгалл. Так он был предвечным…
– Так вот куда занесло великого Байкальского брата, – усмехнулся Викол. – Удивительно не то, что мы встретились, а то, что этого не произошло в те времена, когда я жил на Байкале, всё же на берегах Великого Моря я провёл добрых три с половиной столетия, переезжая из города в город. Мировасор, то благословенный край, ты и представить не можешь! Ты так и не решился отправиться посмотреть, – усмехнулся он Мировасору.
Но тот лишь покачал головой:
– Больно далеко, да и холодно там по рассказам вашим.
– В холоде-то и уму легче работается, живее.
– Рассказывай! – со смехом отмахнулся Мировасор и посмотрел на меня. – Вот, Арий, человек, обладающий необычайной памятью, кладезь всевозможных знаний, каких и ты, думаю, не накопил. Впрочем, как я понял, ты не копишь, ты ими оперируешь, из знаний прежних создаёшь новые.
– Когда я покидал Байкал, Силу Ветровею, сиречь, Эрбину грозила опасность, как и всему царству, как он выпутался? Или ты сам давно покинул родину? – с интересом спросил Викол.
– Давно, уж полторы сотни лет, поболе даже, – сказал я.
– А ты знаешь, что тутошний фараон прямой ваш потомок, пришелец с Байкала? – усмехнулся Викол, провожая нас в свои покои, тоже великолепные, как и мои во дворце, даже более чем, потому что здесь было множество полок с книгами. – Птах, дед Кратона, сегодняшнего царя, ещё помнил его, Эрбина, как тот вёл их с Байкала. Его отец, Рикор, последний Байкальский царь и тот, кто родился и вырос уже вдали от Великого Моря, изгнал Эрбина восвояси, чтобы стать единоличным правителем, не таким, какие были все при Эрбине.
Вот это я слушал с изумлением, я ничего не знал об этом, Эрик вывел людей с Байкала? Почему? Куда они шли?
– Ты ничего не знаешь? – удивился Викол, принимая кубок с душистым вином из рук раба, как все здесь голого по пояс и с белым полотнищем на бёдрах.
Мы все уже восседали на тонкой резной работы лавках и стульях со спинками, тоже резными, украшенными не только замысловатыми рисунками, но и вставками из золота, оникса и удивительного голубого стекла.
– Не знаю, чего? Для чего Эрбин повёл людей с Байкала?
– Как для чего? Как и всегда, люди идут за лучшей долей. Там у вас… нехорошее что-то было, Арий, потоп что ли случился или ещё какая напасть… А ты не знал ничего? – усмехнулся Викол. – Получается то давно уж, сто лет прошло, а то больше… Вот так всегда у предвечных, вдаль глядят, а что под носом делается, не видят.
– Ты сам-то откуда будешь? Что с твоею родиной? – спросил Мировасор, отбивая за меня его насмешки.
– С моей? – непринуждённо усмехнулся Викол. – Если бы ты мне ещё напомнил, где она есть, моя родина… Я помню всё, но я не помню ни моего детства, ни отчизны, ни родителей. Я человек без корней, потому мне легко на земле, не как иным, вечная жизнь и канаты привязывают к родной земле, вот мука…
Меня почему-то разозлил он, хотя, что ж, «почему-то» – в нём была обычная манера предвечных подшучивать свысока.
– Я под носом может статься многого не заметил, но ты под своим носом куда больше не разглядел: не понял, что предвечную учил наукам разным, – сказал я.
Он нахмурился, глядя на меня, перестало усмехаться.
– Я учил предвечную? Ты о ком это? – прищурившись, спросил Викол, хмурясь.
Вот тут пришла моя очередь с удовольствием насмехаться над ним.
– Вот видишь, Мировасор, как легко подшучивать над прочими, когда сам слеп и глух, да ещё и непроглядлив, – смакуя каждое слово, сказал я. – Он учил предвечную, каждый день видел её, такой весь мудрый, такой прозорливый, а в девочке, которую учил всем наукам, которая бегала к нему и его книгам каждый день, как никто другой во всём Байкале, так и не рассмотрел ничего особенного.
– Аяя?! – у Викола от изумления вытянулось лицо, он выпрямился, переставая сидеть развалясь, и даже побледнел, вся его спесь улетучилась разом. – Ты… уверен?
Я расхохотался. Вообще-то от радости, наконец, я нашёл не просто предвечного, а того, кто знал Аяю сам, а не понаслышке. Наконец, есть тот, с кем я могу поговорить о ней, а нет просто поведать…
Мировасор с интересом наблюдал за нами.
– Аяя… так она тогда не сбежала, и не умерла… А… в день свадьбы Марея-царевича чудеса творились над скалистым лесом, это… она?
– Я не знаю, когда была свадьба Марея-царевича, – скривился я.
Да, он знал Аяю, но он знал её рядом с Мареем, моим навеки мучительным воспоминанием. Пока все, кто знал Марея, не уйдут за Завесу, он будет словно живой и это продолжит изводить меня.
– Свадьба была на Осеннее Равноденствие через полтора года, как она пропала из Авгалла. От ревности и разочарования в тот день она кудесила с погодой? Арий, если она такое может, она равна Богам, даже вон, Мировасор, не может сделать с небом того, что произвела она в тот день, и что после творилось с погодой всю зиму и весну, – серьёзно сказал Викол.
Серьёзным стало и лицо у Мировасора, он даже побледнел.