– Естественно, считая сегодня.
– А капельку подольше нельзя? Год, например?
Спасибо, Чижик!
– Нет, конечно! Шестьдесят два – это ведь дважды двадцать восемь!
– Э-э-э…
– Что, юноша?
Чижик, прирожденный математик, увидел мое лицо – и клыки.
– Э… э…
Он взял себя в руки и решил не указывать ей на ошибку: ведь если фея ее исправит, это будет стоить мне нескольких дней.
– Тогда срок у нас двадцать второе ноября.
– Полагаю, да.
– В полночь? – уточнила я.
– В четыре часа пополудни.
Почему?!
– Да и кому она такая нужна, даже человеком, – своенравная и упрямая? – продолжала фея. И улыбнулась. – А ты, юноша, просто пример для всех. Когда найдешь ту, что тебя достойна, я придумаю вам чудесный подарок.
– Если я останусь огром, все человеческое во мне исчезнет?
– Нет. Ты всегда будешь помнить, что потеряла.
И фея растворилась в воздухе.
Потом появилась снова:
– И не рассчитывай, что тебе на помощь придет какая-нибудь другая фея. Нет – сколько ни проси! Эти глупышки вечно косятся на меня, но так боятся собственного волшебства, что не станут вмешиваться.
Она снова испарилась, на сей раз окончательно.
Над моей корзинкой жужжала муха. Мне надо было срочно поесть. Жаль, конечно, что муха не в сто раз крупнее, но я все равно поймала ее и слизнула с ладони. На вкус как оленина.
– Чижик, зачем ты…
Он снова покраснел:
– Я думал, у нас будет еще несколько лет на то, чтобы все обсудить.
Разумно.
В дверь застучали кулаком – судя по грохоту, очень большим кулаком. Убииг! Что он сделает, когда увидит меня?
– Чижик… Объясни Убиигу, что случилось. Скажи ему, что я – это я.
Он вышел из аптеки. На кухонном столе стояла миска поздних персиков.
Фу.
Но ведь я люблю персики!
Раньше любила. А теперь меня злило само их присутствие.
На медленном огне томилось жаркое к обеду. «Интересно, – подумала я, – сумею ли я выудить оттуда мясо и потерпеть привкус морковки и лука?»
Вернулся Чижик – и поник.
– Я почему-то думал, что ты снова станешь собой.
– Я – это я и есть. – Отвести взгляд от его мясистых ляжек мне удалось не без труда. – Что говорит Убииг?
Жаркое подождет. А Аидиу – нет.
– Я не смог ему сказать. Слова застряли в горле. По-моему, фея меня так заколдовала, чтобы я молчал.
А я сама – я смогу все рассказать? Я схватила корзинку и выскочила за дверь.
При виде меня Убииг завизжал.
Я попыталась объяснить ему, что со мной стряслось, но слова и вправду застряли в горле – я едва не задохнулась.
Убииг вскочил на своего гигантского тяжеловоза и пришпорил его. Вопли ужаса затихли вдали. Я смотрела ему вслед: все-таки с расстоянием он становился чуточку меньше.
Если Аидиу не лечить, она умрет. Огры быстроногие, так что я пустилась бежать, прижав корзинку к груди и спотыкаясь в драных башмаках. Улицы Дженна пустели передо мной, будто Люсинда и их заколдовала.
За городскими воротами я остановилась и скинула башмаки. К счастью, ступни у огров мозолистые, так что дорожная грязь и щебенка им нипочем. Я снова пустилась бежать.
До усадьбы Аидиу от города десять миль. Я понадеялась, что огры выносливые. Убииг впереди перевалил за холм. Поскольку он был высоченный, да еще и на лошади, голова его оставалась видна довольно долго, но потом он скрылся в долине.
Я снова подумала о Чижике. Вот болван! Вкусный, сочный болван!
Фу, гадость! Мне захотелось выпрыгнуть из собственной шкуры, будто огр был просто внешней оболочкой. Я выпустила ручку корзинки и коснулась лица, уповая на чудо.
Чуда не произошло. Щека была волосатая. Чтоб ее, эту безмозглую фею!
Почему мне все время лезут в голову мысли, что кто-то глупый? И что, если ты огр, тебе положено постоянно злиться?
Дома у нас в сарайчике висит половина говяжьей туши без всякого привкуса овощей. Я съела бы ее сырой. Маме на это смотреть необязательно.
Я все мчалась и мчалась вперед огромными скачками, и тут к тоске и ярости примешалось новое чувство – радость от того, что ноги у меня такие мощные, мышцы – такие крепкие, дыхание – такое глубокое.
А между тем толстая лодыжка Аидиу, наверное, уже раздулась втрое.
Я снова задумалась о предложении, которое сделал мне Чижик. Я знахарка и насмотрелась всяких несчастий в семейной жизни. Женятся, а потом еще жалуются на боли в животе, а то и чего похуже! По моим наблюдениям, самая частая причина – молодость. Вот я и решила, что раньше восемнадцати жениться нельзя, даже если вбил себе в голову, будто влюблен по уши. А то многие женятся в четырнадцать, а потом, например, муж или жена возьмет да и вырастет на десять дюймов! И это еще цветочки.
Когда я наконец добралась до великанского перелаза через ограду пастбища, ноги у меня ныли, и мне пришлось на каждой ступеньке подтягиваться на руках. Стоило мне перебраться, как бык Аидиу, стоявший на другом конце поля в добрый акр, стал рыть копытом землю и пригнул рогатую голову. Я подтянулась и забралась на перелаз с внутренней стороны, ощущая шеей дыхание быка.
За оградой высился огромный дом Аидиу, сложенный из валунов и крытый целой горой соломы. Я заколотила в дверь.
Никто не открыл, но и Аидиу, и Убииг наверняка были дома. Ко мне рысцой подбежал Экси – без всяких враждебных намерений. Раньше он был в холке мне по плечо, а теперь еле доходил до пояса. Он потерся о меня. Неужели узнал, несмотря на обличье?
Мне стало интересно, какова собачатина на вкус.
Нет! Не могу же я съесть собаку!
Дверь так и не открылась.
– Экси мне верит! – завопила я. – Ууииитаатии (дальше что-то вроде гудка) обоби аиийии! – «Я друг!»
Я немного говорю по-великански: их язык называется абдеджи, и в нем, помимо слов, есть еще разные звукоподражания.
Из окна второго этажа, прямо у меня над головой, высунулся Убииг.
– Я ничего плохого вам не сделаю! Я…
Слова «ваша знахарка Эви» никак не выговаривались.
– Я – знахарка-огр. Я нужна Аидиу.
Лицо Убиига скрылось. Может, он меня все-таки впустит?
Прошло пять минут.
Наверняка Аидиу ужасно больно, и боль вот-вот станет непереносимой, а вскоре после этого мои лекарства ей уже не помогут. Ну что ж, пора пустить в ход огрские чары. Если бы я и правда была огром по рождению, мне открыли бы дверь к концу первой фразы.
– Убииг, я никого не трону. – Я старалась говорить поласковее, но получалось все равно сипло. – Я добрая, как… – (Как кто?) – Как хороший человек. – Тут я потеряла терпение: – Сам посуди, если бы я была обычным огром, я уже давно тебя уговорила бы!
Ничего не произошло. Я рассвирепела. Вот тупицы!
До дверной ручки я достать не могла: она и сейчас была приделана слишком высоко для меня. И я не нашла, на что встать, чтобы дотянуться до нее. Тут у меня от сочувствия к Аидиу тоже заболела нога, и ярость немного утихла. Я отошла от двери и опустила корзинку на землю.
– Убииг! Аидиу! Я ухожу, а корзинку оставляю вам. – И я рассказала им, что у меня там и как применять лекарства. – Ничего не жалейте, кроме пурпурины. Вам хватит нескольких капель. Остальное, пожалуйста, верните. Аидиу, не вставай! Убииг, не разрешай ей вставать, пока боль совсем не пройдет. Рану хорошенько смазывайте, чтобы мазь везде попала. – Ну вот, я уже повторяюсь. – Еще полчаса провозитесь, и ей уже ничего не поможет. Все, я пошла.
Заплатят на той неделе. Великанам можно доверять.
Убииг, прошу тебя, наберись храбрости и выйди за корзинкой. Аидиу, пожалуйста, разреши сыну выйти, дай ему спасти тебя. И пусть у вас все будет хорошо.
Глава третья
Открытия:
• Руки у огров проворны, как молнии.
• Белки тоже проворны, но не как молнии.
• Прокусить мех клыками – проще простого.
По дороге к предместьям Дженна я съела трех белок. Мы с мамой много раз ужинали беличьим рагу. Сырая бельчатина приятнее жуется. Если я ею отравилась, скоро пойму.
Сентябрьский день клонился к вечеру. На Графской дороге – самой широкой и оживленной улице Дженна – я услышала «вшшуххх». Мимо уха пролетела стрела. Опять «вшшуххх». Бац!
В правую руку, над самым локтем, вонзилась стрела.
Эти пустоголовые твари стреляют в меня! Из домов так и хлынули люди, собралась целая толпа.
Я метнулась в Мелочный проулок и бросилась наутек между заборами за домами.
• Сердце у огра бьется на три такта. Когда сердцебиение учащается, стук такой, будто танцует трехногая табуретка.
В проулке пока никого не было. Я остановилась и огляделась. Из домов на меня тоже не смотрели, – видимо, все торчали у окон, выходивших на главную улицу, и глазели, не покажется ли огр.
Больно мне не было, но я выдернула стрелу, уповая на то, что наконечник не отравлен. На рукаве проступило пятно крови – красной, как у людей. Интересно, у настоящих огров кровь тоже красная?
– Сюда! – крикнул кто-то.
Я перепрыгнула через забор и шлепнулась на поленницу – она рухнула, на меня посыпались колотые дрова. Одно полено угодило мне прямо в голову сбоку, но не оглушило. Я тихонько лежала и боялась, что ухо взорвется.
Толпа протопала мимо. К счастью, они подняли такой шум, что заглушили грохот поленницы, которую я свалила.
Сердце постепенно успокоилось. В руке дергало, ушибы от поленьев ныли, голова трещала.
Интересно, отважился ли Убииг забрать мою корзинку. Время текло и текло.
Когда Аидиу улыбалась, щеки у нее становились круглые, будто дыньки. Одной дозы улыбки Аидиу мне хватало, чтобы хорошее настроение держалось месяц. Я невольно представляла себе, как ей плохо сейчас, если Убииг побоялся взять мою корзинку. И снова страшно разозлилась на обоих.
Мы с мамой никогда не чурались тяжелой работы. Я была целительница, а мама – мастерица на все руки: могла и письмо написать, и помочь с расчетами тем, кто был не в ладах с математикой (хотя тут она сильно уступала Чижику), и ходатайствовать по делам, когда беднякам требовалось постоять за себя перед властями. Заработков нам хватало, чтобы вести скромное хозяйство и держать двоих слуг, но поодиночке мы умерли бы от голода. Впрочем, при моем теперешнем аппетите мы все равно умрем от голода.
Прошло полчаса. Я осторожно, тихонько сложила поленья, на этот раз – в двух шагах от ограды, чтобы устроить себе тесное убежище. Здесь меня не увидит даже хозяин, если придет за дровами. Разглядеть меня можно только снаружи, сквозь щелку в заборе.
Я забилась туда. Рука болела все сильнее и сильнее.
Домой я добралась только спустя несколько часов: ведь приходилось красться по проулкам, а через широкие улицы перебегать, чтобы не попасться на глаза ночной страже. Часы на башне мэрии пробили полночь, когда я поднялась по ступенькам к нашей двери. Начался мой второй день в обличье огра. Остался шестьдесят один.
Мама и Чижик сидели за моим столом. При виде мамы – собственной мамы! – у меня разыгрался аппетит.
Мама вскочила так быстро, что опрокинула табурет.
– Ой! – Она поставила табурет и натянуто улыбнулась мне. – Не так уж и ужасно, Эви. Просто ты стала крупнее.
Врать она вообще не умела. Я натянуто улыбнулась в ответ – с учетом клыков получилось, наверное, просто жутко, – но ощутила, к огромной чести мамы, только жалость и грусть, а не страх…
Но тут мама увидела мою рану.
– У тебя кровь!
– Эви! – закричал Чижик.
– Я и похуже лечила.
Только вот я не знала, как быть, если раненый не человек.
Под пристальными взглядами мамы и Чижика я смешала те же ингредиенты из шкафчика с лекарствами, что и для Аидиу, в том числе капельку пурпурины. В нос ударило запахом камфары. А когда я была человеком, я едва замечала этот запах.
Мама сложила руки на коленях и опустила взгляд. Теперь, когда у меня появились новые способности, я ощущала, как она сосредоточенна. По-моему, она придумывала разные выходы из положения, как будто я была просительница и обратилась к ней с необычным делом.
– Эви, – произнесла она. – Может быть, ты все-таки примешь предложение Чижика, но поставишь условие, что помолвка должна быть долгой? Всякое может случиться, пока вы не поженитесь.
– А вдруг фея подслушает? – Чижик вскочил, и его табурет тоже грохнулся на пол.
– Хорошо, – проговорила мама. – Тогда скажи, что передумал жениться на Эви.
Чижик закивал:
– Эви, я пере…
– Погодите! А если Люсинда услышит? Мало ли что она сделает с Чижиком! – Я не представляла себе, подслушивает она нас или нет. – В кого угодно его превратит! – (В кого-то хуже, чем огр?) – Или еще что-нибудь ужасное с ним сделает. И меня накажет за то, что пыталась оттянуть свадьбу и обмануть ее.
Никто не проронил ни слова.
– Я хочу есть! – вырвалось у меня.
Чижик подскочил:
– Мы жаркое почти не тронули.
– Нет! – Я не желала, чтобы мясо отдавало овощами. Бросилась в заднюю дверь, за огород, где растила травы – от аромата пряностей меня теперь мутило, – и в сарайчик, где хранились драгоценные полтуши говядины. Я так проголодалась, что даже не стала тащить мясо в кухню, чтобы разделать, а просто сдернула его с крюка и вонзила зубы в ляжку…
И, жуя, подняла голову и увидела на пороге маму: в одной руке она держала свечу, а другую стиснула в кулак и прижала ко рту, и по щекам у нее текли слезы.
Я очень любила маму, несмотря на то что и она пробуждала у меня аппетит. У нее были глубокие морщинки от улыбок у рта и такие же глубокие морщинки от удивления между бровями. И круглый подбородок. И карие глаза с синими искорками.
Тут и у меня хлынули слезы. Мне невыносимо было смотреть, как она смотрит на меня, так что я закрыла глаза и продолжала есть – скорее из необходимости, чем ради вкуса. Когда спустя несколько минут я отважилась взглянуть на нее, она уже ушла. Я сожрала целых полтуши – только кости остались. Наконец-то сытая, усталая, я свернулась на соломе.
• Сны у огров – или у людей-огров – красные, цвета ярости.
Окутанная багровой дымкой, я призраком вплывала в дома на улицах Дженна и замирала над спящими горожанами – иногда над своими больными, – глотая слюну. Даже во сне я понимала, что мне нельзя их есть, – но ох как хотелось!
Глава четвертая
На заре я проснулась от голода. Рука больше не болела. Я сняла повязку и обнаружила, что рана не красная и не опухшая – даже перевязывать ее больше не надо.
• Раны от стрел у огров заживают просто превосходно.
Я пересекла двор под моросящим дождиком и зашла в дом. Там я пробралась наверх и села перед своим туалетным столиком, чтобы изучить косматый пятнистый кошмар в зеркале. Я попыталась придать маленьким, заплывшим кровью (но по-прежнему светло-карим) глазам приветливое выражение, но оценить успех не смогла.
В желудке у меня шла битва между огрским голодом и человеческой тошнотой.
Что ж, если я теперь так выгляжу, придется огрскими средствами убеждать всех не обращать на это внимания.
– Друг…
Получилось сипло. Я сглотнула.
– Дорогой друг… Несмотря на такое…
Такое что?
– Несмотря на такую… гм… необычную внешность, я на самом деле…
Сказать вслух, кто я на самом деле, я не могла даже сама себе.
– Я никому не желаю зла.
Я и сама себе не поверила бы. И битых полчаса упражнялась, пока не решила, что стало капельку лучше. Тогда я вышла в коридор, хотя надо было бы сначала послушать из-за двери, нет ли там кого-то. В коридоре была Беттина, наша служанка: она мела пол.
– И-и-и-и! – (Метла грохнулась на плитки.)
Нужен сладкий голос.
– Моя добрая Бет…
Служанка мигом слетела вниз по лестнице. Я услышала, как хлопнула входная дверь.
Наш слуга Руперт – высоченный, молодой, здоровый как бык – оторопело глядел на меня с верхней площадки. Миг – и он пронзительно завизжал не хуже Беттины. Но остался стоять как вкопанный: побоялся бежать вниз мимо меня.