– Бабушка, а чем фавны отличаются от сатиров9? По-моему, они выглядят и пахнут одинаково, – спросила тогда Янка, которой всё было интересно в новом, не до конца изведанном мире.
– Да что ты, доча! Они ж совсем разные. Фавны добрее, любят веселить других и предрасположены к полноте, а сатиры самолюбы и охальники. Но главное их отличие в рогах. У фавнов они, вроде как у барашков – колечками, а у сатиров – козлячьи, а ещё они задиры и любят бодаться.
Бабушка вспомнила очень трогательный эпизод, связанный с детёнышем реликтового гоминида. Малютка не переносил несвободы. Сидя в тесной клети, в которой держал его лавочник, малыш выглядел квёлым, отказывался от пищи, поскуливал и беспрестанно плакал. Придя с базара, бабушка рассказала Саше о страшной судьбе юного бигфута. Он, не мешкая ни минуты, полетел в Срединные Земли. Выкупив страдальца, унёс его в родные пенаты и вернул белоснежному семейству. В благодарность несколько большеногих представителей племени принесли в замок удивительный подарок – необыкновенно голубой лёд. Правда, чем он отличается от обычного, нескладные малоразговорчивые приматы объяснить так и не смогли.
Янка задумала обязательно слетать на заснеженные вершины, чтобы навестить освобождённого малыша. Ещё многие уголки Межмирья оставались для Янки неизведанными. Грань не переставала удивлять. Девушка открывала для себя всё новые удивительные местечки. Например, если раскинуть руки и полететь над холмами в обратном направлении от горы Ловар, то, миновав глубокую Тёмную реку, можно попасть в ожившие мифы древней Эллады в район под названием Архаика. Там Янке однажды даже удалось увидеть настоящего кентавра. Одинокий человекоконь мчался куда-то, а длинная рыжая грива полыхала ярким пламенем за его могучей спиной.
Янка теперь могла летать повсюду, и это было очень приятное приобретение после того как она по совету бабушки проглотила и вторую серьгу. Теперь волшебный парный артефакт «Глаза Ночи» стал частью её самой. Она иногда чувствовала их в области сердца, будто два быстрых безболезненных укола, «Глаза Ночи» напоминали: мы тут, вместе с тобой навсегда.
Особенным удовольствием было прилечь на пушистое прохладное облако и раздувать его белые клубы. В такие минуты Янка вспоминала, как в детстве она любила сидеть в ванной, когда вокруг вздымались горы пены из сверкающих мыльных пузырьков. Можно было сильно подуть в самую сердцевину белопенного холма, и тогда внутри него образовывался сквозной тоннель. Разноцветные пузырьки и целые облачные ошмётки взлетали вверх, сверкая сотнями крошечных радуг.
Мотаясь повсюду, Янка начала составлять для себя карту Грани. Она знала теперь, где проходит пограничная зона – пространство между владениями Тёмных и Светлых сил. Только в тот величественный замок с массивными романскими стенами, где проживал Агранович, ходу ей не было. Бабушка тоже недавно покинула те каменные чертоги, потому что на дух не выносила «эту шмакодявку» – Гелю.
Теперь Янка с бабушкой поселились на маленьком уютном летающем острове величиной с их бывшую усадьбу, и частично включавшем несколько улиц. Это было весело и странно, словно возвращение в детство, куда, если верить песне, дороги нет. Со стороны огорода, правда, вместо положенных соседских домов виднелся лесок из бабушкиных деревенских воспоминаний, и они уже давно собирались туда сходить, да всё откладывали.
Одним из самых чудесных реалий Грани было то, что здесь можно было никуда не торопиться. Не надо было бежать на занятия, а потом с занятий, тащить пудовый этюдник, который совсем не нравился пассажирам автобуса. Здесь можно было по своему желанию растянуть время, естественно, не до бесконечности, но из одного дня сделать несколько – вполне нормальная практика для путешествующих по мирам туристов.
Однако главным волшебством Грани стала для Янки – живая и помолодевшая бабушка. Свою реальность она покинула почти восемь лет назад, но Янка по-прежнему горячо любила её и всегда безумно скучала. Это для прошлой бытности она умерла, а тут вот она, пожалуйста, совершенно здоровая, с блестящими ласковыми глазами сидит на крылечке, аккуратно обрезая со всех сторон янтарные медовые ранетки.
Жёлтые сладкие пятаки падают в её чистый льняной фартук, растянутый на коленях, как люлька. Значит, на ужин будет румяная шарлотка. Янка неторопливо чистит мастихином палитру, разложив кисти, тюбики с краской на верстаке у летней кухни. Бабушка поглядывает на внучку и всё учит-учит жизни, совсем как раньше, там, в том прежнем их «беленьком» домике. Только теперь слова её вроде как чужие, не знала она в той жизни таких мудрёных слов, словно взятых из какого-то фильма про эльфов и гномов.
– Ты же, когда серьги проглотила, то сразу поняла, что вроде как слилась с ними, что они вжились в твою нутро. Они теперь как вот рука твоя или нога. После этого ты можешь чужие мысли разузнать. Но самое главное, должна научиться ещё одной важной вещи – останавливать время, а может, даже получицца отматывать его назад. Сначала всего на полминутки или даже меньше. Вот смотри (сама-то я такого сроду не делала), представь, всё, что ты сейчас видишь: и верстак, и кисточки на нём, и меня на крылечке – всё-всё втягивается в твоё кольцо, но так, чтоб по спирали. Закручивай в своёй голове по часовой стрелке. Ну, ты ж умеешь фантазировать, вот и давай.
– Ладно, бабуль, всё. Пошла я уже фантазировать, а то мне ко вторнику нужно ещё две картинки сварганить.
Янка торопливо разложила по отделам этюдника кисти и краски и пошла в огород писать этюд. За погребом как раз дожидались её три большеголовых подсолнуха, которые так и просились на холст. Девушка деловито установила этюдник, воткнув три его острые алюминиевые ножки в прогретую землю. Надо бы до заката успеть. Хотя наступление непроглядной чернильной мглы ожидалось ещё не скоро. Здесь всегда, и днём и ночью, виднелось сразу две гигантские луны, точнее луна, а за ней – Земля. Солнце светило странно. Янка давно отследила, что солнечный свет обычно здесь рассеянный и мягкий, как бы прошедший через туманную взвесь, но стоит только перемениться настроению, загрустить или расхохотаться, как погода и освещение сразу чутко реагируют на это.
Когда Янка с бабушкой в Долине Парящих Земель возводили свой островок силами воспоминаний и воображения, то специально подняли его на такую высоту, чтобы не были видны соседние жилища. Им хотелось остаться только вдвоём. Но, поразмыслив, они решили взять в компанию и свою прежнюю сибирскую кошку Мому. Если посмотреть с края острова, то можно увидеть тысячи зависших в воздухе маленьких и больших владений. Между некоторыми протянуты дороги, однако это лишь олицетворение дружеских или родственных уз. Ведь жители вполне могли прилететь в гости, не пользуясь тропинками и мостами. Но им с бабушкой не нужны были другие собеседники, они находили радость в покое и уединении.
Янка несколькими взмахами тонкой кисти закомпоновала этюд на грунтованном картоне. Композицию этюда составили три крупных подсолнуха и часть деревянного забора на заднем плане. Решив не прорисовывать детали, художница обошлась без палочки прессованного угля, а наметила контуры сразу краской – золотистой охрой, жидко разведённой разбавителем тройником10. Чуть полюбовавшись видом и предвкушая радость от сотворения насыщенной солнцем картины, Янка принялась анализировать и выстраивать в голове цветовые сочетания: подсолнухи, небо, разлапистые листы, острые серые зубы забора. Она увлечённо замешала на только что вычищенной палитре соотношения больших цветовых пятен. Вот Валентин Валентинович похвалил бы!
Избавляя от посторонних мыслей, процесс захватил художницу целиком до такой степени, что из земли с невероятной быстротой полезли подсолнечные ростки, расцветая буквально на глазах. Янке даже дважды приходилось выдёргивать из земли плоды своего художественного мыслетворчества, чтобы новые только что сотворённые подсолнушки не нарушали стройное трио. Она уже почти закончила этюд, но по своему обыкновению завязла в деталях, тщательно выписывая ярко-жёлтые лепестки на шляпках.
Дымчато-пепельная кошка расположилась на поленнице за погребом и внимательно следила за действиями художницы. Вскоре после серии отчаянных зевков сон победил Мому и она, уютно свернувшись колобком (снова бабушкино словечко!), уснула. «Ах ты, красотка моя, если будешь так смирно полёживать, то я и тебя успею написать!» – обрадовалась девушка.
Как вдруг что-то незримо изменилось в самой атмосфере. Высокое ясное небо затянули серые непроглядные тучи, укутав светило плотным комковатым ватным одеялом. Яркий тёплый свет уже не отделялся чёткой холодной тенью, власть взяли полутона, и всё вокруг стало одинаково серым. Кошка неожиданно проснулась и, недовольно мяукнув, убежала прочь. Казалось, даже троица подсолнухов, замерев, настороженно прислушивается к происходящему. Янка в раздражении ещё какое-то время пыталась завершить работу, дописывая освящение по памяти. Но состояние природы и вдохновение были безвозвратно потеряны, и она, решив, что уже и так сойдёт, начала собираться.
Небо стремительно темнело, как перед грозой. В наэлектризованном воздухе запахло озоном. Янка понимала, что здесь ничего не происходит просто так. Грань пытается о чём-то предупредить. Стараясь не поддаваться панике, складывая этюдник, она нарочно долго и тщательно вытирала кисти. Налетел холодный пронизывающий ветер. Три брата подсолнуха, сегодняшние Янкины модели, взметнув вверх широкие зелёные ладони, затрепетали то ли в восхищении от увиденного семейного портрета, то ли от страха, мол, сдаёмся!
Вдруг наступила необычная давящая тишина. У Янки в голове заухали меха дырявой гармони. На тополях за забором примолк неутомимый птичий базар. Даже нагловатый непрошеный порыв невесть откуда взявшегося ветра, словно убоявшись неопознанного зла, прибился к земле и затаился в дальних кустах. Казалось, что даже листва и трава застыли.
Тревожное беспокойство холодной ядовитой гадюкой шевельнулось где-то рядом с сердцем. Самым мудрым решением было бы сейчас, конечно, ретироваться по-быстрому и спрятаться в доме за дверью, защищённой надёжной пентаграммой. Мало ли какая неведомая сказочная гадость могла вдруг объявиться на перекрёстке всех миров: трёхглавый Змей Горыныч, например, мог мимо промчаться или летучий косяк метёлок выпускников Хогвартса.
Янка завернула за угол, беспокоясь, что на крыльце сидит ничего не подозревающая бабушка, но та уже ушла хлопотать в кухню. Девушка занесла в сенцы этюдник, поставила к стене сырую работу. Подсолнухи словно зажглись в прохладной полутьме и смотрелись теперь сочнее и радостней, Янка удовлетворённо отметила, что этюд удался.
Чуть помедлив, словно собираясь с мыслями, она решила сопротивляться страху и вернулась в огород. Девушка прошлась по тропке между грядок, встала в самой середине и осмотрела периметр. Не заметив ничего опасного, решила немного подождать. Янка вернулась к стене дома и встала на крышку погреба. Здесь с возвышения можно было контролировать максимальную площадь, не вертясь кругом. Вдруг она заметила неясное мельтешение у дальнего забора. Какое-то синее пятно то поднималась, то вновь пряталась за старым ветхим ограждением, нещадно его раскачивая.
Девушка робко двинулась навстречу, но тут же в ужасе отшатнулась. На забор пытался взобраться огромный синий медведь. Он встал во весь трёхметровый рост, опираясь широкими когтистыми лапами на забор. Заприметив её он, вытянув шею и утробно заревел. Янка видела его огромную раскрытую зубастую пасть, трепетные ноздри, которыми зверь наверняка давно учуял её приближение. От страха в желудке у неё завязался противный холодный узел, ног она не чуяла.
Однако, не прекращая движение, Янка стала разговаривать сама с собой и с диким незваным гостем: «Эй, разве я не хозяйка пусть крошечного, но своего островка?! А?! Разве не в моём сердце растворились магические «Глаза Ночи»?! Мой боевой перстень всегда со мной! Вот, смотри!» Вытянув вперёд руку с нацеленным прямо в пасть гиганта голубым камнем, она пробиралась сквозь густые кусты смородины, что подбадривали панибратскими касаниями и острым ароматом. Дабы показать чудовищу, что она вовсе не хочет делать ему ничего плохого, а лишь удивлена внезапным вторжением, Янка напевала тихим дрожащим голоском только что выдуманную песенку:
– Ты тучка, тучка, тучка, ты вовсе не медведь. И как не стыдно тучке здесь громко так реветь?
Мишка, словно поняв слова и устыдившись, отвернул огромную голову в сторону и виновато глянул тёмно-синим блестящим глазком. Янка держала животное под прицелом, но медлила выпускать боевую искру. Неожиданно она поняла, что медведь плачет, из синего глаза, который она могла видеть пролегла мокрая чёрная дорожка. Не дожидаясь, когда в него полетят магические разряды, медведь вдруг стал на глазах разбухать и округляться, а потом неожиданно лопнул как гигантский пузырь, оставив после себя голубоватое дымное облачко с медовым ароматом.
От громкого хлопка с соседнего тополя, увешанного пушистыми серёжками, взметнулась стайка полупрозрачных элементариев11 – мятущихся душ умерших людей, чаще всего атеистов, не приписанных на постоянное место обитания ни в Ад, ни в Рай. Они напоминали больших полупрозрачных бабочек, только при полном отсутствии головок и усиков. Всколыхнув крону, многочисленная стая спровоцировала бесшумный каскад тополиного пуха, который облепил их крылья и щедро посолил под деревом прогретую землю.
Кроме глубоких бороздок от медвежьих когтей на заборе осталось ещё кое-что. На серых, высушенных временем досках виднелся чёткий рисунок. Это была словно выведенная тёмно-синей тушью трясогузка, что вполне могла уместиться на детской ладони. Но вот что удивительно, плоская нарисованная птица кивала, раскрывала клювик, и даже, как настоящая, трясла хвостиком. Янка невольно протянула к ней ладонь, в желании потрогать оживший рисунок, как вдруг изображение соскочило с забора и перепрыгнуло на протянутую руку. Девушка ошарашенно уставилась на своё запястье. Теперь чуть пониже кисти на её правой руке красовалась совершенно натуральная татуировка – мастерски, со знанием дела прорисованная трясогузка.
Покинутый замок
Обрыв. Провал. И я на дне,
На дне глубокого колодца.
В том самом-самом чёрном дне,
В ужасном чёрном дне без солнца
И ночи без тебя.
На самом краешке крыла,
Уснула маленькая точка всех надежд.
Мой серый ангел, светлоокий,
Несусветный –
Прозрачный бред…
Тоскливый путь окончен – всё известно.
В формате тёплого окна,
На острие огня, в твоей судьбе
Нет места,
места для меня…
В интерьерах замка ей всегда не хватало света. Она даже не подозревала раньше, что можно так сильно скучать по обычному дневному свету. Солнце на Грани было редким явлением. Правда, на утренней заре солнечные лучи влетали в узкие, больше похожие на бойницы оконные проёмы и протыкали своими острыми пиками пространство тронного зала. Длилось это великолепие совсем недолго, и как только солнечный диск поднимался выше, его лучики один за другим пристыженно убирались восвояси, словно проигравшие бой с темнотой, сыростью и старостью фамильного замка Аграновичей.