Шон покачал в воздухе указательным пальцем, дождался, пока перед ним не возникнет широкий бокал с виски, потом кувшинчик с водой, потом блюдце с какими-то полупрозрачными ломтиками. Налил немного в виски воды, покрутил, попробовал, добавил ещё воды. Сделал глоток и расплылся в улыбке.
— Не знаю, — сказал он. — И даже не берусь предположить.
— Ладно, — сказал Мирзоев, — сидим на попе ровно. Если что, тут ведь можно будет и перекусить?
Шон пожал плечами:
— Слегка. Сэндвичи, пицца… подогретая, конечно. Кухни, увы, нет.
Мирзоев усмехнулся:
— После месяца на сухарях пополам с мышиными какашками… помнишь, Самратх?
— Нормальные какашки, не знаю, чем тебе не понравились, — невозмутимо сказал Самратх.
Шон прыснул в бокал, закашлялся.
— Да ну вас, ребята, — сказал он. — На самом деле, не смешно.
— Если бы мы не смеялись, — сказал Самратх, — то давно бы уже сдохли от огорчений. Вот японцы молодцы когда-то были: «Самурай должен жить так, будто уже умер». Реально помогает.
— И в чём это им помогло? — спросил Шон.
— Я же говорю — когда-то. Восемьдесят лет оккупации из кого угодно сделают изящного нытика.
— Ну… — начал Мирзоев.
— Мы не в счёт, — сказал Самратх. — Англия для нас была меньшим злом, и мы осознанно приняли её сторону. А потом уж… как получилось, так и получилось. Лично я никого и ни за что не осуждаю.
— Кроме индусов, — сказал Шон.
— Их я тоже не осуждаю, — покачал головой Самратх. — Такими их создал Бог. Наверное, в назидание человечеству.
— При этом ты их спасал… — сказал Мирзоев.
— Помогал спасать. А как иначе?
— Это точно, — сказал Мирзоев. — У нас тоже под боком были… в назидание.
— У каждого народа, наверное, есть такие, — сказал Шон, допивая виски и знаком показывая: «повторить». — Ильдар, ведь ты же не русский?
— Хм, — сказал Мирзоев. — Вообще-то «русский» — это не национальность.
— Не понял, — сказал Шон.
— Это состояние души.
Самратх беззвучно хлопнул в ладоши.
— Правда, — сказал Мирзоев. — Я как-то переводил для Интерпола. Всякие дела русских мафиози — и просто бандитов. Так там из ста фигурантов именно русских было где-то четверо-пятеро. Остальные — кавказцы — не в смысле белой расы, а в смысле с Кавказа, — армяне, евреи, узбеки… в общем, интернационал. Татары тоже… да. Ну и в кино в вашем — обязательно какой-нибудь русский бандит Арчил Бесошвили… В общем, когда это всё вокруг началось, я вдруг осознал себя вполне русским татарином. Для простоты — русским. Потому что «русский» — это притяжательное прилагательное. Ну и, конечно, состояние души…
— И что, тебя настоящие русские считают русским?
Мирзоев пожал плечами:
— Всякое бывает. Но да — настоящие русские меня считают русским. Иногда это приходится доказывать… впрочем, всё это суета сует и всяческая суета. Извините…
Он достал завибрировавший телефон.
— Слушаю. Хорошо. Пройдёшь вдоль больших стендов, потом ещё шагов через двадцать будет коридорчик, зайдёшь туда и сразу направо. Да, жду. Ждём. Да, с хорошими людьми. Давай.
— Кто? — спросил Самратх.
— Котов. Значит, что-то сдвинулось с мёртвой точки…
— То есть если и его выгнали…
— Его не могли выгнать. Они там отдельно торг вели — и, получается, закончили. Скоро что-нибудь узнаем… Да, ребята, на всякий случай — не спрашивайте его про семью.
— Все умерли? — насторожился Шон.
— Все живы. Просто жена ушла в какую-то секту и забрала детей. Он пока ничего не может сделать.
— Тогда не так уж плохо, — сказал Шон. — У меня брат со всей семьёй… в третью волну, уже на спаде… Обидно. Хороший был брат. И ребятишки хорошие.
— «За Лю-волной идет Волна нового типа. Вам ее не остановить…» — пробормотал Мирзоев.
— Что?
— В детстве любимая книжка была. Про космос. Там тоже возникла проблема: катастрофа, всех спасти невозможно, только какую-то часть людей. И вот они пытались демократически этот вопрос обсудить, всё взвесить, проголосовать — как мы любим. А потом оказалось, что ничего этого не нужно — капитан единственного корабля своей властью до отказа набил его детьми…
— Да, если бы так можно было… — вздохнул Шон и уткнулся в бокал, держа его двумя руками.
Подошёл Котов. Лицо его было странным — как будто он пережил величайшее изумление в своей жизни и всё ещё не отошёл.
— Привет, ребята, — сказал он. — Давно не виделись, Самратх.
— Давно, Миша. Наверное, с Сицилии.
— С ней, с родимой… Так, что тут можно выпить? — последнюю фразу он произнёс внезапно осипшим голосом.
— Вот как раз сицилийские апельсины здесь великолепны, — сказал Мирзоев. — Лучше, чем тогда на Сицилии.
— Точно… Девушка, — почти прошептал он, — мне вот столько (он показал на стакан Самратха) апельсинового фреша. Но без льда. Ф-ф-ф… — он посмотрел на всех по очереди и больше ничего не сказал.
— Новости есть? — спросил Шон.
Котов показал пальцем на своё горло, потом кивнул. То есть: смочу связки и расскажу.
Пока жужжала соковыжималка, все молча на него смотрели. Потом смотрели, как он пил, стараясь не всосать весь стакан одним глотком.
— Ну? — спросил Мирзоев.
Котов покивал. Замер — то ли впитывая влагу, то ли собираясь с мыслями.
— Миша, — вдруг громко спросил Шон, — а вот скажи: Ильдар — русский?
Котов поперхнулся.
— А какой же ещё? — сказал он. — Русский, конечно. Ну, дома он, может, переодевается в татарина, не знаю…
— Точно, — сказал Мирзоев. — В татарский национальный костюм: растянутая футболка и старые джинсы.
Котов вдруг мелко и тихо засмеялся. Потом всё громче.
— Ты чего? — спросил Мирзоев.
— Вспомнил, — сказал Котов. — Но вам, ребята, этого не понять. Ты, русский, ещё молодой, не застал. А вас вообще не коснулось…
Он доцедил последние капли из стакана, облизнулся.
— Знаете, какая у меня была самая заветная мечта? В десятом классе? Никогда не догадаетесь. Джинсы «Монтана». Я их во сне видел, во сне щупал… эта неимоверной красоты диагональ, этот оттенок индиго, эти швы, эта пуговица с орлом…
— Купили? — спросил Мирзоев.
— Не-а. Дорого для нас было. Считай, месячная зарплата матери, а то и побольше… А сейчас мы купили штат Монтана!
— «Нордникель»?
— Ага.
— Дорого?
— Коммерческая тайна. Но, в общем, по деньгам.
— Ну, правильно сделали. Северный союз хоть немножко укрепится. А то перспектива боёв на канадско-мексиканской границе как-то напрягала. Хотя, знаешь… зря ты в десятом классе не мечтал о джинсах «Тексас».
— Пусть Техас китайские нефтяники покупают. Не наш профиль… Уф-ф!.. как хорошо. Аж опьянел немного…
— Знаете, ребята, — начал Самратх, глядя куда-то мимо всех. — Эти эпидемии, кризисы, развалы, войны — они измотали нас всех. И мы все немного изменились. Я тут самый старый, мне есть с чем сравнивать. И видел я столько, сколько, наверное, вы все трое вместе. Но почему-то больше всех изменились именно русские. Я помню вас в девяностые. Это было, извините, суетливое мелкое отребье. Их всех презирали, особенно богатых. Особенно очень богатых. Ну а потом у вас настала новая эпоха: эра цифры, в которую по началу никто не верил и многие считали игрушкой ваших чиновников, якобы бессмысленное Сколково, нацпроекты какие-то. И теперь смотрю на итоги — это не только вас двоих касается, парни, это мой взгляд с ледяной вершины, — вы стали совсем другие. И я даже не могу понять, в чём дело. Спокойные, уверенные? — не те слова. Вы как будто здесь и в то же время немного не здесь. Будто прислушиваетесь к чему-то важному, а тем временем пьёте апельсиновый сок и ведёте беседу…
Завибрировали одновременно четыре телефона. И у сидящих за другими столиками тоже — все полезли в карманы, начали вставать, двигая стулья.
— Пора на работу, — сказал Мирзоев. — Я коротко, дружище. У нас одно время стали снимать много фильмов про войну. Несколько хороших, несколько совсем плохих, а в основном — так себе, на раз посмотреть. Но вот в одном из этих «на раз посмотреть» была хорошая фраза… Фильм был об обороне Москвы в сорок первом, когда немцы пёрли, им навстречу бросали всё новые и новые части, немцы их перемалывали и продолжали идти — всё медленнее, медленнее, остановились, упёрлись, а потом разом побежали. Фильм как раз про такой бой — в общем, проигранный, все погибли. И там командир говорит: «Спокойно жжём танки». И солдаты стали жечь танки. Так что да — последние годы мы это слышали где-то в головах: «Спокойно жжём танки». Вначале попаниковали, пожалели себя и начали методично делать дело. Все вместе: и власти, и простые люди. И вот в итоге мы здесь…
— Боюсь, что я ничего не понял, — сказал Самратх.
— Да мы сами ничего не поняли, — сказал Котов, обернувшись. — Мы же никогда ни черта в себе не понимаем. У нормальных людей как: отрицание-гнев-депрессия-торг-принятие. А у русских — анархия-паника-всё пропало-непобедимая армия. Это можно только запомнить.
Они вышли из бара, похлопали друг друга по плечам и пошли исполнять свои прямые обязанности. Наверняка сегодня будет ещё одна бессонная ночь…
Сергей Волков
Трус не играет в хоккей…
Первое, что увидела Валентина, войдя в шлюзовой тамбур, была надпись, выполненная ярко-синей флуоресцентной краской: «В случае нештатной ситуации сохраняйте спокойствие и улыбайтесь. Помните — первыми коченеют именно мимические мышцы».
«Ну и юморочек у здешних обитателей, — подумала Валентина. — Откровенно чёрный. Как дыра».
— Не двигайтесь! — внезапно донеслось из динамика внешней связи. Валентина вздрогнула, и в тот же самый момент наступила невесомость. Валентина повисла в тамбуре, нелепо дёргая руками и ногами.
— Не пугайтесь! — посоветовал из динамика всё тот же голос. — Это просто невесомость. Временная.
Валентина совершенно не понимала, что происходит. Тут в тамбур, величественно переливаясь, вплыл чуть сплюснутый пузырь. На глаз в нём было никак не менее ста пятидесяти литров воды.
Валентина представила, как пузырь подлетает к ней, висящей над полом, как она задерживает дыхание, как беспомощно машет руками, чтобы отогнать от себя переливающуюся водяную смерть…
И как погружается в пузырь, некрасиво пучит глаза внутри колышущейся массы, как не выдерживает, вдыхает, и…
— Замрите! — голос вновь перешёл на крик. — Не двигайтесь! Этот — последний. Сейчас я его откачаю…
Валентине не нужно было повторять дважды. Она покорно замерла, глядя на пузырь. А вот пузырь приказам не подчинялся и продолжил движение. Через пару секунд он приблизился к Валентине и обволок её, словно амёба — бактерию, скрыв от глаз ту самую надпись: «В случае нештатной ситуации сохраняйте спокойствие…»
Вода была холодная и мокрая. Валентина зажала нос пальцами. В голове броуновской частицей билась одна-единственная идиотская мысль: «Главное — в конце не забыть улыбнуться».
В ушах у Валентины шумело, грудь жгло. Не выдержав, она вдохнула. Бронхи и лёгкие заполнились водой, Валентина забилась в агонии. «Улыбнуться», — сверкнуло в голове. Она всё ещё не верила, что так нелепо и глупо погибает в шлюзовом тамбуре СМС-14, Строительно-Монтажной Станции № 14 гравитотрассы «Луна-Плутон».
Что-то громко взвыло над ухом Валентины, а потом появилась гравитация, она рухнула на пол вместе с водой и отключилась…
Первое, что увидела Валентина, придя в себя — неестественно улыбающееся лицо, плавающее в какой-то кисельной мути. «Хумас, — поняла она. — О! Я мыслю. Значит, я…»
— …приветствовать на нашей станции. Ещё раз примите самые искренние извинения. Случившийся инцидент связан исключительно с поломкой выпускного вентиля насосной системы водоснабжения станции, произошедшей в результате…
«Точно — хумас. Нормальный человек так нудеть не станет, особенно над телом… над незнакомой девушкой», — Валентина попробовала пошевелиться, и ей это с успехом удалось. Ничего не болело, только слегка подкруживалась голова, да саднило где-то в носу. Впрочем, это было неудивительно — туда уходила гибкая дыхательная трубка.
— Привет, — гнусаво сказала Валентина. Она всегда несколько терялась, общаясь с хумасами.
— Я с удовольствием поздороваюсь с вами ещё раз, — сказал хумас. — Здравствуйте, Валентина Петровна! Мы ждали вас с нетерпением!
— Кто это — мы? — Валентина огляделась. Её поместили в медицинский отсек, и куча посверкивающих умными огоньками всевозможных приборов занималась её здоровьем.
— Мы — это персонал станции, — улыбка на лице-экране хумаса стала ещё шире. — Позвольте вам представить лучших представителей человечества в этом секторе Солсиса…
Он, повизгивая сервомоторами, отъехал на несколько шагов от медицинской клинии[1], на которой лежала Валентина, и вывел на лице-экране изображение бородатого мужчины лет тридцати.
— Добрый день, Валентина, — заговорил бородач с приятной улыбкой. — Меня зовут Виктор Иванович Панкратов. Я начальствую над всеми этими оболтусами. Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.
Валентина усмехнулась — ничего себе «как дома»!
Хумас тем временем вывел на экран изображение сразу нескольких человек, все они по очереди представились. Тут были братья-близнецы геологи Олег и Игорь, плането-физик Август Хоел, бородатый гляциолог Дмитрий Сычёв, бледный астрофизик со странным именем Гонестий, и некто Егоров.
— Ребята зовут меня Фаргус. Ну, такое прозвище. Я занимаюсь компами. И всякими железками. Добрый день, — сказал он, и на этом презентация закончилась.
— А почему в записи? — спросила Валентина у хумаса. — Где все… — она чуть не сказала «ребята», но поправилась, — где все эти люди?
— Запись подготовлена на тот случай, если вы прибудете на станцию в момент выхода персонала на маршруты.
— А, так они все ушли!
— Неверный вывод, полученный в результате недостатка информации, — сказал хумас.
— То есть?
— В настоящий момент, — хумас вернул дежурную улыбку на лицо — экран, — персонал станции находится в «Отсеке А» на полной гибернации.
«Отсек А» — это «капсула жизни» на любой станции, — вспомнила Валентина. — В случае попадания метеорита или другой катастрофической ситуации персонал может укрыться там и автономно просуществовать длительное время — в «отсеке А» собственная система жизнеобеспечения и свой реактор. Валентине сразу сделалось тоскливо и даже страшно.
— Почему… То есть я хотела спросить: с какой целью персонал погрузился в спячку… Ну, в гибернацию?
— По причине обнаружения «Объекта 19–11», — непонятно, но бодро отчеканил хумас.
Валентина вздохнула — с хумасами вечно какие-то непонятки! — поморщилась от неприятного ощущения трубки в носу и спросила:
— Вы меня покормите?
— По медицинским показателям, вам не желательно принимать пищу в течение трёх с половиной часов, — лучезарная улыбка хумаса стала ещё шире.
— Послушай, дружок, — Валентина опять вздохнула. — Я хочу есть. Это главный показатель. А ты — машина. Ты не имеешь права спорить с человеком.
— Обращайтесь ко мне Вася Петрович, — проквакал хумас. — Я понял вашу сентенцию и готов с нею согласиться с рядом оговорок.
— Что?! «Готов согласиться»?! — Валентина от неожиданности села. Медицинские приборы отозвались на это возмущённым писком. — Ты откуда такой… взялся?
— По техпаспорту я, — с достоинством произнёс хумас, чуть отъехав от стены и совершая нечто вроде полукникенса, — «humanoid assistant» серии ВП-12М, неформальное имя — Вася Петрович. Меня перепрограммировал и наделил толикой критического мышления сам гуру Пётр Алексеевич Егоров, великий и ужасный. Как вы уже слышали, его неформальное имя — Фаргус.
— Но зачем он это сделал? — удивилась Валентина.
— Во славу Великого Космоса, конечно, — важно ответил хумас.
Космос Валентина с некоторых пор не любила. Можно даже сказать, ненавидела. Нет, к космосу как к физическому явлению она относилась нормально. А вот Космос как некая территория, за освоение которой земляне взялись всерьёз, дальние «выселки» и ближние уголки Солнечной системы, всё, что теперь запросто именовалась Солсисом — вот этот Космос практически сломал Валентине жизнь. По крайней мере, на данном этапе.
Ректор Колыванов так и сказал, виновато пожимая ей руку на прощание:
— Если бы не Космос…
А дело было так: Валентина после того, как ушла из медицины, долго над выбором профессии не размышляла — «Бауманка», факультет «Гравитационные технологии», в просторечии «Гравицапа». Она быстро, по «менто-ускорёнке», прошла основную программу и собралась в аспирантуру. Мест было мало, но у неё не возникало и тени сомнения — её, отличницу и спортсменку — примут. И вдруг громом среди ясного неба прозвучало: «Согласно директиве Министерства образования от 7.04.2074 преимущественное право при поступлении в аспирантуру высших учебных заведений технического и прикладного научного профиля имеют лица, обладающие производственным стажем работы на объектах, находящихся за пределами земной атмосферы». То есть в Космосе.