Рауфуса и его дружков привлекало в Старом Рынке то, что туда никто никогда в здравом уме не сунется. Эйви в целом их понимала. По этой же причине она так любила ночной парк.
Сам Рауфус и по характеру, и по уму походил на неотесанное бревно. Но во всем Хранительстве трудно было найти товарища заботливее. Мало того что парень сам много лет умудрялся выживать на улице, так еще и кормил два десятка ртов. А уж как он любил младшего брата…
Хозяин свалки оказался легок на помине. Эйверин учуяла его запах, когда он только вывернул из-за угла. Рауфус, большой и хмурый, плелся со стороны убежища, нахально осматривая горожан, а Хайде, его братишка, как и всегда, вертелся рядом, пытаясь показать ему одну из невероятно интересных вещиц, найденных на земле.
Громила быстро догнал Эйви и стал перед ней, нахально скалясь. Эйверин с невозмутимым видом обошла его и двинулась дальше, мимо каменной стены, разделявшей город. Хайде семенил рядом, вертя перед глазами золоченую монетку.
Рауфус то и дело останавливался, сплевывая через широкую щербинку между зубами и нервно поглядывая на каменное лицо Эйверин. Синяк под глазом парня превратился теперь в уродливое желто-зеленое пятно, а ушибленный нос так кривым и остался. Сломанные ребра вроде бы почти не болели, но дышалось Рауфусу все еще трудновато. Боль лучше любых слов объяснила ему, что с тонкой и мелкой девчонкой сталкиваться опасно: в ней кроется нечеловеческая ловкость и сила. Пока ты замахиваешься, она успеет исколотить тебя до смерти. Так произошло несколько лет назад, когда он встретил ее впервые, так случилось и на прошлой неделе, когда он попытался отобрать у нее любимое зеркальце.
Но больше всего властителя свалки пугали глаза Эйверин: черные-черные, такие, что зрачков не видно. Рауфусу, высокому, широкоплечему и крепкому, сразу становилось зябко, когда эти недобрые глаза скользили по его лицу. И пусть девчонка была младше на целых три года, Рауфус боялся ее, как собственную мать.
– Эйв, ты, это, чего хотела-то? Зачем мне сюда приходить, а?.. – Парень вытер нос толстым пальцем и сгорбился, когда девочка к нему повернулась.
– Ну, Рауф! – захныкал Хайде. – Значит, с ней ты говоришь?!
– Не до тебя, молчи. – Рауфус сгреб брата широкой рукой за спину.
Узкая улица довольно круто уходила вверх, и парень стал тяжело дышать. А Эйви все молчала и молчала, пока вдали не показались ворота.
– У меня к тебе просьба… Я слишком низкая, меня там не заметят. А такую громадину, как ты… Так вот. Продай меня в слуги.
– Ого! – Парень вскинул руки. – Эйв, да ты что?! Оставайся с нами! Зиму вместе протянем!
Рауфус не умел врать. Он пытался говорить возмущенно, даже обиженно, но его толстые губы расплылись от счастливой улыбки. Давно хозяин свалки не чувствовал такого облегчения. Девчонка, выставившая его слабаком перед товарищами, скоро уйдет в слуги! Вот это радость, вот это счастье! А из слуг еще никто не возвращался. Таскаются, как собачонки, за господами да, как собачонки, мрут непонятно от чего.
И только маленький Хайде, который любил всех без исключения, поджал губки. Ему стало грустно, хоть и научился он уже не оплакивать тех, кто уходит далеко и насовсем.
Эйверин взлохматила мягкие волосы на макушке малыша и ласково ему улыбнулась. Но, повернувшись к Рауфусу, посерьезнела. Она отлично понимала, что парень прилагает огромные усилия, чтобы не завизжать от счастья, но лишь вежливо ответила:
– Я все решила, Рауфус. Ты мне поможешь?
Эйви специально посмотрела в водянисто-голубые, чуть навыкате, глаза парня. Она знала, что он и так кинется ей помогать, что боится он ее чуть ли не больше смерти, но не могла отказать себе в удовольствии. Когда она видела, как такой детина дрожит перед ней, то сразу ощущала собственную силу. А если есть сила, то можно верить, что все получится.
– Так, это, Эйв, конечно помогу, о чем разговор?! У меня даже котелок есть. Вчера спер у пекаря.
Парень расхохотался, а Эйверин поморщилась, завидев с десяток гнилых дыр на месте выпавших зубов.
– Рауфус, только не улыбайся, пожалуйста. Встретимся здесь через час, идет? Пока, Хайде!
Хозяин свалки кивнул и поплелся восвояси, расталкивая первых прохожих. А Хайде побежал за братом вприпрыжку, вновь пытаясь показать ему красивую монетку.
Эйви знала, что от Рауфуса так же будет нести тухлой рыбой, а о жуткой улыбке его вообще не стоит и беспокоиться: он одарит ею всех, кто только окажется рядом. Но девочке это все было на руку: не смогут кандидаты в слуги долго терпеть ароматов Старого Рынка, не выдержат Рауфусовой красоты. Поэтому наверняка они выпихнут девчонку вперед, чтобы ее поскорее купили.
Ворота со скрипом распахнулись, и девочка прошла в Верхний город, показав служащему из Серого корпуса номер. Чего ей только стоило этот номер достать… Пришлось едва ли не колотить Номерщика…
Эйви с жадностью оглядывалась по сторонам, пытаясь найти различия между Верхним городом и Нижним. Пожалуй, улицы тут были шире, стены домов почище. А дороги, сплошь выложенные гладкими плитами, прерывались извилистыми трамвайными путями. Не любили, видимо, в Верхнем городе ходить пешком. Не положено жителям красивых и богатых домов стаптывать обувь.
Эйверин остановилась на маленькой треугольной площади, под узорчатыми балкончиками старинного дома, загораживающего собой вид на Главный Завод. Отсюда казалось, что за Сорок Восьмым есть только высокие горы и долина с причудливыми деревьями. Девочка мечтала однажды перемахнуть через городскую стену и бежать долго-долго, пока не доберется домой. Или еще куда-нибудь, где будет так же хорошо, как было дома.
– Эй, малявка! – Слуга почтенного господина грубо оттолкнул Эйверин к шершавой стене. Господин, толстый и усатый, горделиво прошагал мимо, даже не взглянув на девочку.
Эйви посторонилась, удивленно тряхнув головой. Она вновь рассердилась на себя за мысли о доме.
Мимо девочки по брусчатке прогрохотала золотая карета на новом топливе. Из сводчатой крыши ее торчала причудливая труба, из которой валил густой черный дым. Дым этот покрывалом опустился на улицу, и горожане возмущенно закашляли. Даже почтенный толстый господин прижал ко рту накрахмаленный платочек. И тогда Эйви впервые осознала, что и среди господ есть какое-то разделение. Вот сейчас в карете мимо промчался тот, кто не бросил и взгляда на усатого господина. А все потому, что господин и богат, и важен. Но недостаточно богат, чтобы купить себе золоченую карету, и недостаточно важен, чтобы позволить себе травить гадким дымом половину города.
Девочка зашагала в сторону площади, на которую стекались бедняки, на ходу пытаясь отработать поклоны и смиренные кивки. Получалось у нее это очень плохо. Но девочка не унывала: ничего, и не к такому приходилось привыкать.
По осени площадь Слуг обычно полнилась народом. Летом и весной мало кто горел желанием проститься со свободой. Когда яркое солнце светит сквозь чадные облака, а каждый камень в городе наполнен теплом, кажется, что жизнь не так уж плоха. А если удастся пробраться через стену, можно воровать яблоки в садах и есть сочную малину рядом с усадьбами господ, а потом горланить песни на Веселой площади до самого утра. И тогда счастью бедняков нет предела.
Но ближе к осени солнце появляется все реже, дни становятся короче и темнее, а жизнь – тяжелее. А когда и чайки прячутся в расщелинах гор, предвещая сильные морозы, и вовсе хочется удавиться.
Поэтому-то господа и ждут середины осени. Они садятся в трамваи с огромными застекленными окнами, ездят себе вдоль площади Слуг, медленно и придирчиво осматривая тех, за чью жизнь заплатят сущие гроши.
Рауфус примчался вовремя, разодетый как никогда: поверх слипшихся волос коричневый котелок, старые брюки Гёйлама сверкают дырами на коленях, а выцветшая рубашка с блестками и вовсе застегнута лишь на животе. Эйви тяжело вздохнула и пошла навстречу парню, протискиваясь сквозь бурлящую толпу. Ребята из Серого корпуса опасливо озирались: не вышло бы давки. «Надо же, людей намного больше, чем обычно. Интересно, что случилось?» – едва успела подумать Эйверин, как тут же получила ответ на свой вопрос.
– Горожане! Жители города Сорок Восемь! Прошу вас! Будьте благоразумны! Отойдите от путей! Трамваи не пойдут, пока вы там толпитесь! Для подготовки к балу госпоже Полуночи понадобится много помощников, но она не сможет взять всех! – голосил вспотевший от напряжения комиссар.
«Госпожа Полночь» – от этих слов сердце Эйви забилось, как взволнованная пичужка. Самая богатая в городе госпожа, женщина, в руках которой сосредоточилась власть. Ее огромный особняк виднелся со всех концов Верхнего города, а чудная стеклянная оранжерея и вовсе считалась главной достопримечательностью Сорок Восьмого.
Ходили слухи, что попасть к госпоже Полуночи значило жить побогаче некоторых господ. Но Эйверин обеспокоилась не потому, что мечтала о сытой жизни. К властительнице города у нее были сокровенные вопросы, ответы на которые она жаждала получить вот уже девять лет.
– Эй, Рауфус! – Девочка протянула тонкую ручку вверх, чувствуя, что еще немного, и ее подомнет под себя упитанная семья пекаря.
Да уж, все, что им осталось, – пойти в слуги, это понятное дело. И попасть к госпоже Полуночи значило для них сохранение семьи. Грегор – старший сын пекаря – сможет стать отличным механиком, младший сын, друг Эйви, может быть кем угодно. Додо очень талантлив и быстро всему учится. А сам пекарь и его чудная жена, Лаела, могли стать алмазами на кухне госпожи Полуночи. Ох, сколько вкусностей перепробовала Эйви за годы детства, проведенные в Пятнадцатом, но лучше вишневых пирогов Лаелы и кренделей пекаря она ничего не знавала.
Рауфус ловко выдернул девочку из толпы и прижал к широкой груди. Эйви пыталась не морщиться от запаха тухлой рыбы, но это было выше ее сил. Еще чуть-чуть, и ее бы стошнило, если бы парень здоровенной ручищей не закинул ее на скульптуру в центре неработающего фонтана.
Наверху дышать стало легче: запах свалки сюда почти не доставал, да и на ребра больше никто не давил. Эйверин с облегчением вздохнула и обернулась к Дому Господ, шпиль которого высился над городом, – только на его башне установили приличные часы, всегда показывающие точное время. Без пяти минут восемь. Что ж, торги вот-вот начнутся.
Рауфус ловко подтянулся и уселся рядом с Эйверин. Многие с завистью смотрели на парочку, забравшуюся на фонтанные скульптуры, сетуя на то, что не догадались сделать так же.
Эйверин знала, что сидит на лысой голове старого Управителя. Он умер давно, когда Сорок Восьмой назывался еще Самсвиль, а Главного Завода не было и в помине. А Рауфус устроился на крупе коня главного Управителя и крепко держался толстыми пальцами за его каменную гриву.
– Ну, Эйверин, готова? Ты достала номер?
Эйви кивнула и покорно присела. Стоять, гордо расправив плечи, слугам не положено. Нужно сидеть, плотно сжав губы и глядя под ноги. Эйверин отлично понимала, что ее глаза могут отпугнуть кого угодно, поэтому достала из глубокого кармана куртки широкую косынку и повязала вокруг головы, надвинув на лоб.
Раздался звонок, и площадь беспокойно забурлила. Пошли первые трамваи, грохоча колесами и фыркая темным паром. Они останавливались, и тогда водитель размеренным голосом вещал из громкоговорителя:
– Номер пятнадцать – точка – один – тире – тридцать восемь, явиться по адресу: улица Сайсли, дом тринадцать. Через три дня от этого.
– Номер восемнадцать – четырнадцать – пять – точка – тридцать восемь, прийти через неделю на проспект Карабери, дом одиннадцать.
– Номер пятьсот восемь – тире…
– Эйв… – Рауфус беспокойно потеребил котелок. – А ты почему номер не достаешь, а? Он ведь у тебя есть, правда?
Эйви, не говоря ни слова, исподлобья посмотрела на парня и вновь отвернулась к трамваям. К чему ей неразборчивые хозяева, которые в первые пять минут хватают что попало? Девочка решила достать номер к трамваю четвертому, а то и пятому. Там уж точно сидят господа, которые ко всему относятся с умом и осторожностью.
Эйви подтянула острые коленки к подбородку и накинула покрытую цветными заплатками юбку на массивные сапоги. Каждому трамваю дается не меньше часа времени, поэтому сидеть ей на лысине Управителя до самого обеда. А желудок уже сводило от голода, да и спина порядком затекла. Девочка хотела было вздохнуть, но передумала. К чему жаловаться, если ничего не можешь изменить? Сиди, терпи и помалкивай.
Внизу суетилась семья пекаря, но Эйви смотрела только на яркую макушку Додо. Обернется ли? Почувствует ее взгляд? Ей хотелось попрощаться, но мальчишка уж очень увлекся трамваями, окружающими людьми, царящей вокруг суматохой. В этом заключалась вся его прелесть – он умел восхищаться жизнью, умел дивиться тому, что для других обыденно и серо.
Солнце над городом поднялось тусклое, словно светило оно через запотевшее стеклышко. И тепла от него шла такая малость, что все ужасно продрогли.
Чем больше проходило времени, тем больше волновался Рауфус. Он ерзал на каменном коне, оплевал дно фонтана, даже снял с головы испачканный чем-то липким котелок, но заговорить с Эйверин так и не решился. Его пугала девчонка, точно слившаяся со скульптурой. Три часа прошло, а она не шелохнулась. Сила, которая исходила от ее маленького тельца, приводила парня в благоговейный ужас.
– Рауфус, готовься, – наконец сказала Эйви. – Говори, что я твоя сестренка и очень люблю работать. Понял? Очень.
Парень посмотрел на полупустую площадь и на последний трамвай, показавшийся в конце улицы.
Эйверин напряглась, когда увидела, что чуть позади, плюясь черным дымом, катит золотая карета, украшенная разноцветными камнями.
– Рауфус! – взволнованно воскликнула девочка, вытягивая из кармана юбки номер и расправляя его на груди. – Рауфус, похоже, там сама госпожа Полночь! Если ты меня ей продашь, я тебя расцелую!
Хозяин свалки нахмурился и покривился. Сомнительная награда.
– Ладно, Рауфус, не расцелую, но отдам тебе все накопленные деньги!
Парень приосанился, готовясь продемонстрировать все свои таланты. Когда последний трамвай остановился перед площадью и искры от его проводов полетели в стороны, кандидаты в слуги замолчали. Их оставалось немного, но все-таки значимо больше, чем богатых господ. Одни уйдут отсюда несвободные, но с правом на выживание, а другие поплетутся домой, опечаленные и рассерженные, готовиться к трудной зиме.
Как только первая госпожа в лакированных сапожках ступила на плитку, Рауфус завопил что было мочи:
– Помоги-и-и-ите! Сестра единственная осталась, мозговитая, но некрасивая-я-я-я-я! А это, рабо-о-отать любит, ой как люби-и-и-и-ит!
Эйверин ошарашенно уставилась на свои сапоги, оглушенная ревом парня. Вот уж не думала она, что так ему насолила.
Через недолгое время все господа оказались на площади, Эйви слышала мерный стук их каблуков, чувствовала тонкий аромат душистой воды, ощущала на себе их взгляды.
Но вот поблизости рявкнул и замолк двигатель кареты, скрипнули раскладные ступеньки. Эйверин задержала дыхание, услышав твердые шаги. Она чувствовала теперь не приятный легкий аромат, а удушливый пряный запах перца и куркумы, что окутал ее с головы до ног. Но было нечто еще, едва уловимое, но вместе с тем очень тяжелое, гнетущее. Эйви захотелось склониться. Она хватала ртом воздух, пытаясь дышать спокойно, но в глазах ее отчего-то потемнело.
Рауфус замолчал, а Эйверин боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть удачу. Вот она, так невыносимо близко! Рассматривает ее пристально и внимательно! Может, повезет?
Но тут с крыши Дома Господ слетели чайки и оглушительным криком разбудили всю площадь. Господа и кандидаты в их слуги оживились, начали переговариваться, пошли торги. Проснулся и Рауфус. Он пронзительно заорал:
– Госпожа-а-а-а-а-а! Возьмите девочку-у-у-у-у! Помрет, ой помрет, госпожа-а-а-а-а!
Эйверин чуть не застонала от досады. Госпожа Полночь могла выбрать ее, но теперь на это не стоило и надеяться.
А Рауфус все больше и больше старался. Его голос теперь стал плаксивым:
– Госпож-а-а-а-а-а-а! Посмотрите на ее ручки! Посмотрите, говорю вам, какая она убога-а-а-а-ая!