Не на ту они напали жертву.
Он повалился в канаву, застонал, будто не способен встать. Здоровила глянул на Подсевшего и двинулся вперед: в руке дубина, а на лице жадность. Моряк покачивал новым куском кирпича. Подсевший суетливо маячил сзади.
Здоровила уже здесь – и Джери взвился, выдергивая из трости клинок. Пустая трость сжата в другой руке – ей он парировал отчаянный взмах Здоровилы, пока вгонял клинок в его ляжку: неглубоко, артерия цела, зато мужик завопил, как свинья. Затем перекрутил короткое лезвие, и Здоровилу повело влево, как раз под прилетевший от Моряка кирпич. Здоровила сошел со сцены.
Подсевший присел в стойке, попятился. Джери ткнул Здоровилу тростью, просто убедиться – а то вдруг встанет. Моряка уже нет и духу.
Позади послышался шелест. Пар горячего дыхания. Зловоние рыбы и падали.
Бакланья башка.
Он кинулся вперед, чтоб не достали кривые серпы – любимые клинки этих тварей. Создание завизжало от злобы и метнулось за ним. Взору предстали жирные, свалявшиеся перья, мускулистое человекообразное тело, бешеные черные глазки. Из клюва капала кровавая слюна. Бакланьи бошки долго не живут – они не естественный вид, а плоды неоконченного эксперимента алхимиков. Через несколько лет тела их распадаются сами. От неутолимой боли они зверски агрессивны, их часто нанимают бойцами, костоломами, вышибалами.
И заказными убийцами.
Джери выхватил из кармана пистолет и разрядил его в грудь баклана в упор. Маловат калибр, да и бакланьи бошки цепляются за жизнь с остервенением тварей, которым вообще не полагалось существовать. От выстрела он едва пошатнулся, но Джери хватило времени выставить между собой и уродцем шпагу.
Он раздосадованно заскрежетал. Сделал выпад справа, слева – но острый кончик шпаги безошибочно отслеживал его действия. У Джери преимущество в дистанции, если урод нападет, то не успеет сблизиться и будет насажен на сталь.
А где Моряк и Подсевший? Джери не удавалось проверить, нельзя отводить взгляда с монстра ни на миг.
Баклан обходит кругом, когтистые ноги клацают по мокрой мостовой. Джери подстраивается шаг в шаг, понимая, что, если поскользнется или оступится, тот убьет его с быстротой молнии.
Им нравится разрывать горло и высасывать бьющую наружу струю горячей крови. На свои изогнутые клинки они подвешивают тела заместо мясницких крючьев – верх ногами, чтобы вытекала кровь.
– Шухер! Вальты! – крикнул сверху Моряк. Шум его возни на крыше прозвучал в такт топоту убегающих по переулку ног – Подсевший с Моряком уже драпали. Баклан замешкался, а потом бросился бежать за подельниками. На ходу он подхватил Здоровилу и закинул на плечо, как мешок картошки. Джери не знал, спасал ли он павшего соратника или подобрал будущий ужин.
Нападавшие скрылись. Минутой позже переулок залил свет – появились три сальника, головы сверкали огнем. Потом ушли и они – в погоню либо на другое задание.
Джери вернул себе трость, просунул шпагу в ложе и попробовал разобраться в происшествии. Если им нужны были деньги, почему бы не подкатить к нему в переулке, а не возиться с засадой? И зачем брать с собой бакланью башку?
Из-за угла вывалился тяжело дышащий Болинд. Лицо как спелый помидор, зато громадная пушка в руке не тряслась, когда он внимательно оглядывал ближние переулки.
– Шеф? Вы живы?
– Ага. Их свечки спугнули. – Он нахмурился. – Как ты узнал, что я в беде?
– Уличные сорванцы прибежали в контору, орали, что долговязый ловец воров выхватывает по голове в конце Рыбной улицы. Кто это был?
– Трое людей и бакланья башка. Все нездешние.
Болинд стал на колени, изучая кровавый след раненого нападавшего.
– Возьму собаку, можно пойти по…
– Брось, – сказал Джери, – за ними погнались три сальника. Давай покамест дадим передовой городской службе поработать.
Болинд насупился, не опуская пистолет.
– Уверены?
– Ага. Надо заняться делами.
Назад в контору – и тут что-то было не так. Бумаги сдвинуты – самую малость, но достаточно, чтобы он это заметил. Стоял незнакомый запах. Он обнажил шпагу, осторожно ступая по пустому зданию. Проверил оружейную, сейф с документами, свои папки.
Проверил всё снова. И снова.
Ничего. Ничего не пропало, ничего не поменялось.
Он прошел по коридору вдоль пустых камер, открыл дверь в затопленный зал. Каменный парень по-прежнему тут, по-прежнему ходит бесконечным кругом по своему островку.
– Эй, – крикнул Джери, – видел сегодня кого-нибудь?
– Нет, – ответил Шпат.
– Слышал чего-нибудь странное?
– Нет.
– Хочешь поговорить про Хейнрейла?
– Нет.
– Тогда спокойной ночи.
Искусственный островок в поперечнике сорок один шаг. Чуть больше, если забрести в воду, рискуя съехать со склизкого окоема. Каменным людям приходится взвешивать риск при каждом движении. Здоровая плоть исцеляется. Каменную труднее пробить, только вот она не затягивается. Стылая вода пробирала до трепета и звенела болью в разодранной левой ноге, холодила плоть меж пластин окаменелого панциря. Правая нога волочилась сзади мертвым грузом и холода не ощущала.
В следующий раз, когда ловец принесет алкагест, решил Шпат, не нужно мучиться с уколом в бедро. Найдется другое место, повыше на теле. Опять же риск: возможности этого препарата, этого яда, что замедляет развитие болезни, ограничены и необходимо взвешивать шансы восстановить ногу против опасности потерять часть туловища. В итоге хворь победит – лекарства от нее нет, – но при правильном уходе и достаточном количестве алкагеста он мог бы продержаться несколько лет.
В сравнении с этим стойкость на допросе у Джери – сущий пустяк. Шпат едва ли прислушивался к его словам – нехай свистят мимо его каменно-глухих ушей, а угрозы разбиваются как волны о гранитную скалу его решимости.
Ловец воров юлит и крутит, задавая вопросы. Сперва он грозился оставить без алкагеста, если Шпат откажется сотрудничать. Далее пообещал уменьшить срок заключения, намекал, мол, возьмет к себе на службу. А то заявлял, что они поймали Крыса и упырь уже все рассказал, а Шпат сам себя карает ни за что ни про что. Приемы до того древние, что Шпат его и не слушал-то толком. Он не станет сдавать ловцу мастера Братства. На этом точка.
Братство заручилось его верностью еще давно, после того как город повесил отца. Пожилые мужчины с запахом спиртного и одеколона крепко пожимали ему руки и уверяли, что все долги уплачены и о его семье позаботятся. У всех них были грустные глаза, грустные и усталые. Один из пожилых непременно посещал их дом на Боровом тупике, скромный, но лучше большинства городских, и раз в месяц выражал матери Шпата почтение, а ему вручал чек либо пачку банкнот. Их всегда давали именно ему, даже когда он был маленький. Мужчина в доме, человек Братства.
Некогда это кое-что значило. Отец рассказывал ему историю Братства на ночь, как сказку, и звучала она возвышенно и по-геройски. О защитниках простого люда. Братство старше церквей, что прежде правили городом, старше гильдий, старше алхимиков. Воры укрывали здесь краденое золото, когда Гвердон был захолустной пиратской бухтой, а не респектабельным промышленным портом, как сейчас. Но есть районы, где Братство по-прежнему в почете, где люди помнят, что воры делали для их семей многие поколения назад. Где люди помнят о верности.
Братство вступилось за него тогда, когда отвернулись все, когда отшелушились первые пятна раздраженной кожи и чешуйки заблестели на солнце, как сколы кварца. Тогда ему перестали класть деньги в руку. Ему пришлось покинуть соседей, уважаемых мещан из Борова тупика, и съехать вниз к таким, как он, страхолюдинам и отребью с Мойки. Но сообщество воров нашло ему угол. Нашло работу. И предоставило алкагест, его жгучего ангела.
Еще до окаменения Шпат привык не высовываться, но медленно и упрямо продвигаться к цели. Невозмутимый переродился в неприступного. Вокруг него крутился и менялся город – наряду с Братством. Бывалые старики отошли от дел. На их место заступили их ставленники, вроде Хейнрейла – шустрые и похожи на ящериц. Хлипкие и влажные рукопожатия, стеклянные, бесчувственные глаза – зато они были лучше приспособлены к выживанию в новой обстановке. Открылся последний акт долгой драмы, начатой за много лет до рождения Шпата.
Хейнрейл был не тот, кого Шпат выбрал бы мастером, но тем не менее мастером был он, равно как и убогая квартирка на Мойке – не скромный дом в Боровом тупике, но все равно это Братство, и оно заботилось о своих.
Он переворошил один вечер, всего несколько дней назад. К ночи к нему на квартиру явился Хейнрейл. Мягкий стук в дверь, приказ, со стороны вроде бы необязательный. Главарь протолкнулся в квартиру, не глядя на каменного человека; покружил по углам, осматривая комнату. Шпат помнил, как проглотил раздражение, как твердил себе, что каморка на самом деле не его, что она принадлежит Братству.
Телохранитель проследовал за хозяином. Шпату пришлось попятиться, давая чудищу пройти. Холерный Рыцарь втащил в проход свою тушу в доспехах и пристально вгляделся в жильца через окуляры толстого стекла. Костюм из стальных сочленений удерживал его гнилой костяк воедино, а может, спасал всех остальных от токсинов его тела. Подтеки жидкостей покрывали стальные латы пятнами омерзительной слизи. И маска ужаса, надраенный медный череп, украшенный расплывшейся плотью. Говорят, Холерного Рыцаря изувечили на войне – божественным гневом или орудиями алхимиков, – и эта тухлая маска с болтавшейся кожей поверх шлема не что иное, как его собственное лицо, которое он сам себе вырвал от невыносимых мучений. Кем бы Холерный Рыцарь ни был, он страшно силен и безмерно жесток. Шпат не видел, как Рыцарь дрался, зато наблюдал последствия. Черепа, проломленные с такой силой, что они лопались и раскрывались; мозги, разлитые, словно пиво из пробитой бочки.
– Ты здесь один? – Хейнрейл, конечно же, знал ответ, и это, в общем-то, был не вопрос, но все, что бы Хейнрейл ни говорил, звучало на свой лад риторически. Шуткой, в которую прочий народ не врубался.
– Со мной ты, – сказал Шпат.
– По надежным сведениям, у тебя гостья, – молвил Хейнрейл.
Братство заботится о своих.
А если ты не из Братства, то позаботятся и о тебе.
– Она была больна, Хейнрейл. Крыс нашел ее в доках и сжалился. Скоро она уйдет своей дорогой.
– Она была карманницей, мальчик мой. На нашей территории – и играла не по нашим правилам. Ты знаешь, что за это полагается.
– Я этот вопрос улажу.
– За этим мы сюда и пришли, – умиротворенно произнес Хейнрейл. Он прошелся по квартире, перебирая Шпатовы пожитки руками в перчатках. Из тяжелого сундука он извлек пачку рукописных бумаг. – Нижние боги! – Присел и перелистал, благоговейно переворачивая каждую страницу. – Я много лет их не видел. Понятия не имел, что они у тебя.
– Иногда я их перечитываю. Вспоминаю его.
– Ах, Шпат, ты молодец. Конечно, это твой долг. Великий был человек. – Хейнрейл перевернул еще пару листов и замер. На полстранице почерк сменился со скупого, но разборчивого, выведенного рукой Иджа, на размашистые каракули.
Прежде чем мастер успел задать вопрос, загремела входная дверь. Хейнрейл быстро положил рукопись обратно в сундук, а Холерный Рыцарь встал на изготовку.
Дверь открылась. Кари с чересчур блестящими глазами, в руке полупустая бутылка.
– Черт, Шпат, что происходит? – Ее взгляд завис на Холерном Рыцаре, в голосе непривычная дрожь. Репутация Рыцаря по части зверств такова, что сальники в сравнении с ним – невинные барашки. Бутылка выскользнула из пальцев, когда она потянулась за ножом.
– Доставай, – бросил Холерный Рыцарь. В предвкушении крови из его доспехов с шипением вырвался пар.
Хейнрейл привстал со стула.
– Кари, я прав? Не бойся, девонька. Ты среди друзей. – Он поднял неразбившуюся бутылку и бережно поставил на полку.
– Угу. Я дружу с толпой чудовищ – да щас!
– Я отдам за нее, – вступился Шпат. – Не надо ничего с ней делать.
– Боюсь, надо, – возразил Хейнрейл. – У Братства есть договоренности и взаимопонимание с власть предержащими. Нам нельзя позволять помойным воришкам шнырять повсюду, как облезлым котам.
– Я тут не останусь. Через три дня на Архипелаг уходит корабль. Я сяду на него. Уеду и не вернусь, никогда.
– Ты нас уже обокрала, – заметил Хейнрейл. Без всякого намека Холерный Рыцарь накренился и стиснул руки Кари своими громадными лапами. Она пронзительно завопила, когда он перекрутил ей запястья, выдавил из ладони нож. И вздернул ее в воздух одной рукой.
Хейнрейл подобрал нож, провел большим пальцем по смазанному лезвию.
– Боюсь, то, что ты натворила, не останется без ответа.
– Не надо, – громыхнул Шпат. – Я же сказал, заплачу.
– Ты у Братства на хорошем счету. Проступок совершила она, – произнес Хейнрейл.
А затем:
– Ой, что это?
Он приставил лезвие к горлу Кари, а потом подцепил им шнурок кулона у нее на шее. Кончик ножа заскользил вдоль плетения, натягивая шнурок, пока из-под рубашки Кари не выглянул амулет. На взгляд Шпата, смотрелся он как ограненный гагат или какой-то другой черный камень.
– Не трогай. Черт, да не трогай ты! Шпат, останови его, пожалуйста!
Хейнрейл рывком сдернул шнурок.
– Приму за часть платы. – Амулет пару секунд покачивался, переливаясь на свету лампы, а потом по волшебству фокусника вмиг исчез. Кари рвалась из хватки великана-громилы, брыкалась и плевала в Хейнрейла.
– Останови его! – умоляла она.
– Шевельнись, – сказал Холерный Рыцарь, – и она сломается.
– Шпат, придержи свою гостью, – приказал Хейнрейл.
– Не могу.
– Какой сознательный. – Хейнрейл швырнул Шпату одеяло, тот обернул им руки и аккуратно обхватил Кари.
– Тебя убьют, – шепнул он. – Не стоит оно того.
– Он мой. Мне его дала мать, от нее у меня больше ничего нет.
– Он принадлежит Братству, – сказал Хейнрейл. – Придет время, и он может к тебе вернуться, если ты того стоишь. Шпат расскажет тебе, что его отец делал с теми, кто противился Братству. Он поступал, как велит долг, так поступаю и я.
– У меня больше ничего нет, – произнесла Кари. Голос застрял в горле.
– Я его верну, – пообещал Шпат. – Но сейчас не время.
Холерный Рыцарь ехидно скривился и отступил к двери, не спуская настороженного взгляда со Шпата и Кари. Пальцы в броневых перчатках разминались, подбивая Шпата напасть.
Хейнрейл вздохнул.
– Ох, парень, не давал бы ты таких обещаний. – Он повернулся к выходу, ссутулившись, словно нес тяжкий груз. – Пришлю весточку. Дела движутся. Войска построены. – Присказка Иджа. – Пришлю тебе весточку.
А потом, через пару дней, пришел вызов – собираться в Башню.
Глава 7
Когда Эладора волнуется, то болтает без умолку. Никак не отлипнет от Кари, пока обе идут по Университетскому округу под ручку, словно парочка обычных учениц. Ничего особенного, просто две девушки пошли прогуляться, ожидая, когда одну из них посетит невероятное видение, когда город встанет на дыбы и опрокинется к ней в мозг. Ничего особенного, просто две девушки, а за ними шлепает невидимый Мирен – угрюмый, как сторожевой пес. Кари все пытается его отследить, но ее постоянно отвлекает Эладора.
Сейчас Кари предъявляют перечень всего, что случилось, когда она сбежала, и завуалированное обвинение в том, что она неблагодарная корова, коль не ценила кров, дарованный тетей Сильвой. Эту повесть Кари слышит в третий раз – за последние два дня.
– Мы, само собой, писали в дозор, вдруг ты здесь объявишься. Мы даже нанимали ловца воров тебя искать, точно ты взломщик какой, а матушку, конечно, категорически унижало, когда эдакий головорез рыскал у нас возле дома и лез с вопросами. Кажется, он подозревал, что мы за это как-то в ответе, представляешь! Как будто мы тебя запирали в подвале и заставляли прислуживать…
– Я оставила записку, – буркнула Кари.
– Да что же это за объяснение такое? Дескать, тебе тревожно. Дескать, видишь ли, тебе неуютно. Знаешь, что на самом деле неуютно? Это когда на поминках на десятый год все меня за тебя принимают! Куча народу, я их знать не знаю, подходят и соболезнуют по поводу кончины моего отца, а он-то рядом со мной сидит и краснеет, как свекольная свечка! А другие шептались, мол, мы тут тоже замешаны, будто это мы прокрались в дом и всех там поубивали.