Своего деда Николая помню смутно, так как видел его в последний раз еще, будучи четырехлетним. По словам родителей, он жил далеко от нас, в другом городе, маленьком городе под названием Н... точнее на окраине города, в пригороде. Он иногда приезжал к нам и привозил нам со старшим братом, какие то игрушки, конфеты, леденцы, шоколадки. Хорошо помню один момент, как дед Николай посадил меня на колени и долго расспрашивал, есть ли у меня лыжи, есть ли велосипед, коньки или ролики, умею ли я кататься. Помню его седые, спускавшиеся на лоб волосы, помню его морщинистое лицо и исходящий от деда запах сигарет. Он был очень добр ко мне, шутил и брал меня на руки. Вот и все, что закрепилось в моей памяти о седовласом дедушке Николае. Ввиду удаленности его места проживания, мне же его никогда навещать не приходилось. Но вдруг он пропал, и больше к нам не наведывался. Спустя время я спрашивал родителей, почему не приезжает дедушка Коля, но ни разу не получил вразумительного ответа, тем более отец и мать объясняли его отсутствие по разному. До меня дошло, что о нем, почему то стало непринято говорить в нашей семье. Умалчивание продолжалось, и мое любопытство оставалось неудовлетворенным до тех пор, пока старший брат не просветил меня, напрямик и без какой либо корректности - "он чокнулся, он сошел с ума, его положили в дурку". Я не совсем понимал, что такое "дурка", но фразу "сошел с ума" понял приблизительно правильно, словно дедушка превратился в кого то страшного, жуткого и опасного. Спросив объяснение у родителей, я столкнулся с упорным нежеланием говорить на эту тему. Позднее я начал понимать, что сумасшествие моего деда могло бросить тень на нашу семью, что то вроде родового проклятья, наследственной предрасположенности и поэтому данная тема являлась запретной. Но к тому времени у меня началась учеба, и вступление во взрослую жизнь, и про деда Николая, как то само собой забылось. Брат же мой, пристрастился к алкоголю, потом к наркотикам и после нескольких попыток его вылечить в дорогостоящих клиниках, денег в семье не осталось и мне пришлось много учиться, чтоб поступить на бесплатное обучение в вузе. Брата моего так и не вылечили, позднее он сел, где то, что то стащив. Впрочем, мы никогда не были дружны и я воспринимал брата как наказание божье за мои грехи в прошлой жизни, еще и потому, что он крал мои вещи, снося их барыгам. Но черт с ним. Пусть сидит, разве что родителей жалко. Я же поступил в приличный университет, на бюджетное отделение. Все годы учебы я провел за книгами, благодаря чему имел наилучшие оценки в дипломе. Я начал работать и показал себя перспективным. Начало карьеры было весьма обещающим. С личной жизнью не совсем все удачно...
Весть о смерти моего деда Николая не столько огорчила меня, сколько поразила своей неожиданностью. Я его уже успел забыть. А известие об составленном дедом, в состоянии относительного психического здоровья, в мою пользу завещании, благодаря которому я получаю в наследство его дом и все, что там лежит, озадачило меня, так как вносило в мою жизнь непредвиденные хлопоты. Тем не менее, отказываться от такого куша я не собирался. Если дом в хорошем состоянии то его можно продать, или все же оставить, чтоб туда наведываться. Но чтобы решить этот вопрос, следовало взглянуть на него, с этой целью я взял двухнедельный отпуск и отправился город Н... где проживал мой дед, и чей дом я должен был получить в наследство. Добраться туда, заняло около суток на поезде.
Встретившись с адвокатом и получив от него бумаги удостоверяющие мое право на наследство, я прибыл в загородный дом моего деда. Я прибыл вечером, найдя особняк на окраине города, на старой, не ремонтированной улице, заросшей травой сквозь трещины в асфальте и освещенной одним единственным фонарем находящемся, где то поодаль. Сам же дом в вечерних сумерках представился мне небольшим, но вполне жилым и ухоженным. Он был покрашен в белый цвет и имел второй, находящийся под двускатной крышей чердачный этаж. К дому прилегал небольшой садик. Окна первого этажа выходили на все четыре стороны, окна второго только на две стороны, в сторону улицы и в сторону сада. Внутри особняк оказался достаточно уютен, хотя меблировка и обстановка комнат напоминала музей позапрошловекового быта. С железными спинками и железной сеткой кровати, почерневший от времени шкаф, старый комод, буфет с рюмками за стеклянными дверцами, книжные полки, деревянные стулья, с восточными мотивами ковры и прочие предметы старины составляли убранство комнат первого этажа. На стенах висели фотографии в рамках. С одной из них на меня смотрел дед Николай, он улыбался мне, он был в старомодной шляпе, и с папиросой во рту. Он прищурил один глаз, от папиросного дыма. На других фотографиях он был с бабушкой (которая умерла еще до моего рождения). Они были молоды, и бабушка выглядела совсем девушкой. На третьих фотографиях была только бабушка. Но были фотографии и более старые, пожелтевшие, на которых запечатлелись мои более древние родственники, в цилиндрах и с тросточками, сделанные, по всей видимости, тем деревянным ящиком, из которого вылетала птичка. В доме так же имелся телефон, большой и черный, с крутящимся диском, и всякого рода антикварные вещи, статуэтки, шкатулки, самовар и пр. Обстановка чердачного этажа отличалась не многим, старая кровать, большой круглый стол, несколько стульев. Дом имел все удобства, что повлияло на мое решение, несколько дней пожить здесь.
Среди бумаг переданных мне адвокатом, я обнаружил письмо, как выяснилось, обращенное ко мне. Я его приведу...
"Дорогой внук, если ты читаешь эти строки, значит, меня уже нет в живых..."
Я отложил письмо и взглянул на улыбающегося мне с фотографии деда. Он будто подмигивал мне прищуренным глазом, будто удачно пошутил. Опустив глаза, я продолжил читать далее...
"Я надеюсь, ты помнишь меня, своего старого, доброго дедушку, помнишь, как я катал тебя на ноге и дарил подарки, рассказывал сказки и разучивал с тобой песенки, читал с тобой книжки и учил играть в игры. Мы редко виделись, а в последнее время не виделись вовсе, но я всегда помнил о тебе и любил тебя. Прослышав о твоих успехах, о твоем благоразумии и серьезном отношении к жизни, я решил доверить тебе мой старый дом, надеясь, что ты с умом воспользуешься полученным тобой наследством, в отличие от твоего дурака брата, который продаст и пропьет, либо снесет все деньги до первого барыги.
Ты можешь продать особняк, либо оставить. Как быть, решать тебе. Любое твое решение заранее мной одобрено. Дом в хорошем состоянии, плюс к нему прилегает участок, так что можешь взять за него хорошие деньги. Ну а если оставишь, то в нем можно прекрасно жить. Об одном хочу предупредить тебя, и прошу отнестись к моему предупреждению очень серьезно. Если выглянешь в окно со стороны улицы, то увидишь на противоположной стороне улицы краснокирпичный, двухэтажный дом. Этот дом является одним из самых страшных и загадочных мест. Не советую подходить к нему, не советую даже смотреть на него в окно, особенно по ночам. Зашторь занавески на окнах, выходящих в сторону улицы, не смотри туда. В свое время, я проявил к дому напротив повышенный интерес и мне кое что удалось выяснить, но то что я выяснил, еще кошмарней. Я мог бы тебе рассказать подробности, но это слишком ужасно и может повредить твой неокрепший рассудок. Воспользуйся моим советом, и никакая дьявольщина тебя не коснется.
Ну, вот, пожалуй, и все. Желаю тебе всего наилучшего. Твой дед Николай"
Закончив чтение, я первым делом выглянул в окошко и оглядел злополучный дом, это был одно подъездный, двухэтажный, краснокирпичный жилой дом. В некоторых окнах горел свет. Строение находилось на противоположной стороне улицы и отделялось от моего дома так же небольшим газоном, что делало его достаточно удаленным, и разглядеть дом более внимательно, с такого расстояния оказалось сложным. К счастью, среди дедовских старинных вещей нашелся старый полевой бинокль, что увеличивал достаточно хорошо. Вооружившись оптикой, я направился на чердак, чтобы с более обзорного места рассмотреть "одно из самых страшных и загадочных мест" как утверждалось в письме. Свет на чердаке, я оставил выключенным. Наладив с помощью колесика изображение, я направил бинокль в светящиеся окна дома. Светилось окно второго этажа слева от подъездной двери и окна первого этажа справа. На втором этаже, в убого обставленной комнате, обстановка которой состояла из заставленного бутылками из под пива и замусоренного окурками стола, табуретки и дивана, сидел на диване мужчина. Он сидел в майке и трусах, с опухшей небритой физиономией и периодически задирал голову присосавшись к бутылке. В промежутках между излияниями, мужчина разговаривал и, судя по отсутствию собеседника, сам с собой.
В комнате на первом этаже виднелись розовые обои, с высокими спинками кровать, зеркальный шкаф и все это освещалось неярким, мягким светом торшера. Людей в комнате не оказалось. Окна остальных двух квартир темнели. Я снова заглянул в комнату одиноко пьющего мужчины. Он, ведя монолог, обеими руками жестикулировал, пытаясь, что то кому-то разъяснить, и крутил головой. После того, как он повернул голову в мою сторону, я увидел его отупевший, невменяемый взгляд. Мужчина был до чертиков пьян и, смяв кулаком на груди своей майку, стучал себе в грудь, продолжая, что то доказывать. Я сместил взгляд вниз, надеясь увидеть нечто интересное в розовой комнате, но она так и осталась пустующей, за тем снова заглянул в комнату пьяного. Человек в майке допил очередную бутылку, закурил, открыл следующую, опять глотнул, поднял руку с зажатой между пальцами сигаретой, потряс ею, что должно было означать "прошу внимания" и снова заговорил. Он говорил и говорил, строя невидимому собеседнику страшные гримасы и продолжая бить себя в грудь. Устав наблюдать за алкашом одиночкой, я в очередной раз посмотрел в окна первого этажа и тут же выдохнул "ух ты". В розовой комнате, находясь ко мне боком и лицом к зеркалу, склонив голову на бок, расчесывала густые черные волосы молодая и стройная девушка, при том абсолютно голая. Склонив голову то в одну сторону, то в другую, она водила расческой по своим длинным локонам, за тем, согнув ногу в колене, и прогнув спину, девушка откинула голову, распустив шикарные волосы вдоль спины. Подняв руки, она собрала волосы в пучок, спустила вдоль плеча и, тут же мотнув головой, перекинула их снова за спину. Я прирос глазами к биноклю, но тут... С улицы раздался чей то крик, прозвучавший как протяжное "э", и, должно быть, означавший "Что делаешь?". Испугавшись того, что могу быть застигнутым за столь постыдным занятием, я тут же опустил бинокль и отошел от окна в темноту чердачной комнаты, за тем медленно вернулся к окну и осторожно выглянул. Улица, освященная тусклым светом далекого фонаря, оказалась пуста. Выждав некоторое время, я снова навел оптику на заинтересовавшее меня окно. Девушка исчезла, комната опять оказалась пустой. Несмотря на усталость рук, державших бинокль, я продолжал держать в поле зрения розовую комнату, в надежде еще раз увидеть хозяйку квартиры и желательно в том же облачении. Но устав ждать, я на минутку опустил руки, дав рукам отдохнуть и вновь направил вооруженный оптикой взгляд в комнату пьяницы. Алкаш одиночка уснул, сидя на диване и склонив голову на плечо, в той самой неудобной позе, после которой затекает шея, его ноги вытянулись под стол, а руки свисали вдоль туловища. Рот его чуть приоткрывался и закрывался, что возможно означало похрапывание. Не найдя в сей картине ничего интересного, я снова заглянул в окна первого этажа. Она была там и просто любовалась собой, разглядывая себя в зеркало, трогая себя за груди, водя руками по телу, виляя бедрами. Я, оперевшись тазом на подоконник и нагнув корпус вперед, с целью хоть чуть чуть приблизится, рисковал перекувыркнуться, свалившись с чердака. Хозяйка квартиры продолжала переминаться с ноги на ногу, собирать волосы в пучок и распускать их, а так же строила себе глазки, накручивала волосы на палец, выставляла вперед то одно плечо, то другое и вдруг замерла, после чего медленно повернула голову в мою сторону и уставилась прямо на меня, жутко красивыми раскосыми, глазами. Я же испугавшись ее направленного на меня взгляда, тем не менее, не опустил бинокль, а как загипнотизированный продолжал смотреть на нее. Девушка не выражала недовольства, а смотрела в мою сторону как будто с любопытством, с интересом, после чего растянула свои пухлые, выкрашенные черной помадой губы в красивой, порочной, манящей улыбке и погрозила мне пальцем. Я отшатнулся от окна и отошел.
В первую ночь, проведенную в дедовском доме, я долго не мог заснуть, находясь под впечатлением увиденного и осознавая открывшуюся во мне страсть к вуайеризму. Страшилки про дом я объяснил себе безумной фантазией сумасшедшего деда, и придя к решению заглянуть туда еще, особенно в комнату с розовыми обоями, но при этом быть осторожным и не дать себя обнаружить, я наконец заснул.
Следующим вечером, вооружившись биноклем, я опять влез на чердак, на этот раз, убедив себя не высовываться. Я сразу же навел объектив на окно голой соседки, но к моему огорчению, окно оказалось темным. Зато в трех остальных квартирах горел свет. На втором этаже, слева, картина не изменилась, за столом, на котором вырос лес бутылок, сидел вчерашний знакомец, в тех же майке и трусах. Он держал в руке одну из бутылок и периодически подносил ко рту, за тем ставил бутылку на колено и, опустив подбородок на грудь, тупыми, пьяными глазами взирал на свой округлившийся под майкой живот. Так же на втором этаже, в квартире справа от него, за столом находились трое мужчин, один из них сидел лицом в мою сторону, другие же, сидели лицом к первому и затылками к окну. Все трое держали перед собой веера из карт, и каждый по очереди, вытаскивал одну карту и кидал на стол, на котором помимо карт находилась крупная куча денег. Сидевший ко мне лицом мужчина, оказался весьма широколицый и упитанный, его толстое лицо обрамляли старомодные бакенбарды, его маленькие глазки переводили взгляд со стола в собственную колоду и обратно, его брови свелись к переносице, а широкий рот приоткрывался и закрывался, словно толстяк хотел что то сказать. К тому же он был невероятно мал ростом, над столом возвышалась чуть ли не одна голова, с подвязанной под головой бабочкой.
Партнеры по игре, как было сказано, сидели ко мне затылками и оказались значительно выше, сидящего ко мне лицом. Один из них демонстрировал мне лысый череп, блестевший в свете электрической лампы, другой же собранные в пучок волосы. Оба были одеты в светлые рубашки.
Квартира первого этажа, слева от лестницы, под алкашом одиночкой, так же освещалась, причем освещались сразу два окна, кухня и комната. На кухне, за столом, в белом домашнем халате, сидела женщина с растрепанными рыжими волосами, она прятала лицо в ладони, и, судя по дрожанию всего ее тела, плакала. В комнате виднелось кресло, находящееся ко мне в полуобороте, большей частью спинкой. Над спинкой кресла высовывалась, чья то с глубокими залысинами голова, на подлокотнике виднелась рука сидящего, а еще ниже нога, обутая в тапочек, за креслом находилась выходящая в прихожую дверь. Кроме верхнего света, по стенам комнаты мигали синие отсветы, что указывало на работающий в комнате телевизор, лицом к которому и расположился сидящий в кресле мужчина.