– Верю, – не терялся Олугд. – А за что тебе его дали? За подвиги отца?
– Дерзишь по праву рождения? А сам-то, небось, и меча в руках не держал. – Юмги подошла к нему, бесцеремонно схватив за руку. – Чувствуешь эти мозоли? Это от меча! А Каменная я за бой в каменном ущелье, мы тогда магию сдерживали, с вихрями воевали, смерчи рубили! Пока отец мой к башне Раджеда подбирался.
– Но ведь у вас все равно ничего не получилось, – обиженно бросил Олугд; щеки его вспыхнули не то от негодования, не то от стыда. Он и не представлял на тот момент, что значит держать в руках меч или противостоять кому-то магией. А уж как без талисманов колдовские смерчи рубить – и вовсе оторопь брала. Наверняка в том ущелье отряд воительниц встретил невероятный ужас, но они отважно преодолели преграду. И все же восстание не увенчалось успехом, потому Юмги задели неосторожные слова принца. Она отпрянула, сжав кулаки, словно намеревалась ударить дерзкого наследника льора.
– Получится! – сдавленно отрезала она. – Отец скоро вернется, и мы снова пойдем на башню.
Больше она не проронила ни слова, гордо прошествовав мимо, словно не опасалась, что по малейшему слову принца ее и весь ее народ изгнали бы из башни. Наверное, она верила в его благородство, и это своеобразно польстило.
– Получится, отец вернется, – повторила она негромко самой себе, но голос сломался, обнажив испуг девочки, на которую свалилось слишком много тяжкой ответственности, и подлинную тревогу любящей дочери.
На тот момент предводитель восстания Огира Неукротимый находился в темницах разъяренного Раджеда. Оставалось уповать на милость янтарного льора, потому что он не казнил никого из мятежников. Но и не отпускал.
Так прошел год, за ним и второй, а Огира не возвращался, хотя его воины продолжали оттачивать мастерство владения мечом, держали простые доспехи в целости и сохранности. Юмги же словно готовилась по праву наследницы вести их за собой на новые обреченные подвиги во имя свободы.
Олугд все это время стремился извиниться за свою бестактность, но Юмги, казалось, намеренно не замечала его. Один раз, наученный покупать союзников самоцветами, Олугд подарил девушке чудесное колье из синих драгоценных камней. Он, подглядев галантные приемы ухаживаний во множестве прочитанных книг, под пустяковым предлогом попытался вновь заговорить с Юмги, надеясь, что она забыла их неловкое знакомство. Но она лишь с привычной непреклонностью выпрямилась, отвечая:
– Мне не нужны твои подарки, принц. Мой главный подарок – это свобода простых людей от гнета льоров.
Тем самым она словно провела незримую границу между ними. И вновь она ускользнула в тот день, исполненная более чем королевского величия, сдержанная и неподкупная. Однако принц лишь лучше осознал: она и только она предназначена ему судьбой. Он обрадовался, что неуместно дорогой подарок отправился на дно сундука в сокровищнице. Если бы она приняла колье, то сделалась бы, возможно, его первой женщиной, но не верной спутницей, о которой он мечтал. С того дня Олугд думал, как же доказать ей родство их душ. И размышления эти изводили юношу, словно болезнь: он похудел и осунулся, забывал есть, засыпал над книгами, не получая знаний, ведь они не подсказывали, где ключи от гордого сердца. Отец Олугда вскоре заметил, как томится его сын, которому на тот момент минуло девятнадцать.
– Тебе понравилась дочь Огиры? – почти шутливо начал льор, застав сына как-то раз в библиотеке – гигантской пещере, расцвеченной бликами витражного стекла в потолке. До того правитель по старой привычке словно перебирал фолианты. Но пришел именно ради разговора.
– Ее зовут Юмги! – тут же оживился сын, словно само произношение этого имени отзывалось медовым вкусом на губах.
– Вот уж дурная девица, – только покачал головой отец. – Вроде и с косой, но вся в шрамах да мозолях. Был бы у Огиры сын. Да сыновья все погибли, когда еще яшмовый чародей на владения янтарного нападал. Были же времена, когда ячед и льоры вместе бились! А теперь… девочку вот так кидать в бой.
– Она сама не робкого десятка! – задыхался словами восхищения Олугд. – Она…
– Просто понравилась тебе, сынок, – усмехнулся отец с лукавством умудренного годами человека. – Ох, первая влюбленность для нас – это тяжкое бремя. Я тоже в пятнадцать лет влюбился в девушку из ячеда. Впрочем, ты можешь поухаживать за ней, может, вы лет десять даже проживете вместе. Действуй решительно, ты же льор. Но не слишком привязывайся к ней.
– Почему?! – воскликнул Олугд, пораженный, насколько цинично рассуждает его великодушный отец. Раньше он всегда казался идеалом для подражания: сдержанный, не разбрасывавший понапрасну злых слов, никого не осуждавший без веской причины.
– Ты не учил разве? Ячед не живет больше ста лет, а для нас сто лет – как для них десять, – вздохнул отец, погрустнев. Кажется, он вспомнил все же свою первую любовь, ту, что была до матери Олугда, безвременно погибшей от рук топазовой ведьмы Илэни, когда принцу не исполнилось и года.
– Ну, пусть сто лет! Это не так уж мало! – воспротивился Олугд.
– Да, но через двадцать-тридцать лет она состарится, ее кожа покроется морщинами, а блеск в глазах угаснет. – Отец развел руками, казалось, все вспоминая кого-то. – Она не сможет дарить тебе прежние ласки по ночам и услаждать взор днем. А ты останешься по-прежнему молодым и сильным. Скоро тебе двадцать, и с этого момента возраст льора…
– Да знаю я! Будет отсчитываться не годами, а веками. Но это все не важно! Папа! – возопил Олугд, кидая книгу. – Ты только помог мне осознать: я люблю ее! По-настоящему!
– Ладно, дело твое, – ответил после короткой паузы отец, вновь печально скрываясь за фолиантами. – Кто знает… может, скоро нас всех вообще поглотит каменная чума. Лучше думай, как с ней бороться. Чувствую, скоро она проберется и в башню. Это не инфекция, здесь что-то мощное, словно сами законы нашего мира пошатнулись. Словно кто-то пошатнул их.
Отец нервно перебирал книги, выстраивая едва ль не до потолка стопки отвергнутых томов, где не нашлось нужных ответов. И все же он не сдавался, денно и нощно корпел над знаниями древних, хотя нигде не находилось упоминаний о похожем бедствии.
А Олугд тогда, наверное, по глупости возраста, словно отмахивался от осознания того, что творится с родным миром. Все внимание его приковала прекрасная воительница Юмги Каменная. Но она была все так же недоступна, словно старательно доказывала свое прозвище. Лишь изредка они встречались, лишь иногда говорили. Их намеренная отстраненность казалась продуманной игрой, правила которой, установленные Юмги, Олугд безоговорочно принимал. Он терпеливо ждал. Любовь и ожидание часто идут рука об руку. Нетерпеливость – спутник краткой страсти.
Так Олугду и Юмги исполнилось по двадцать три года. Он не терял надежды, все еще почти не замечая, как стремительно исчезает мир вокруг. На месте, где они впервые встретились, цветущие сады застыли неподвластными ветру глыбами, в которые обратились деревья. И вскоре, как и предрекал мудрый цирконовый льор, чума пробралась и в башню на нижние этажи. Сначала каменными чешуйками покрывались стены и мебель, но затем она коснулась и ячеда. Незримая сила наползала моровым поветрием.
– Держитесь ближе к поющим самоцветам! – распоряжался правитель, однако в глазах его застыло предчувствие неизбежного. Вскоре он выдал каждому осколки циркония, не задумываясь о принципах льоров. Найденная информация и наблюдения подсказывали, что поющие камни как-то замедляют окаменение. Но не спасли и они. Люди превращались в каменные статуи один за другим. Не быстро, не все разом. Иногда казалось, что удалось сдержать страшный мор. И с новой его жертвой надежда разбивалась.
Оставшийся ячед перемещался все выше по этажам башни, которая сделалась похожа на термитник, потому что дополнительный камень «налип» на нее с внешней стороны, вырос панцирем, сквозь который магия едва прорубала окна на законных местах. Камень, словно гигантский паук, тянулся к уцелевшим людям. Бывшие мятежники позабыли о своем желании свергнуть льоров, да и сами чародеи пребывали в растерянности. Наставала тягучая апатия обреченных. Один отец Олугда неустанно искал способ восстановить равновесие. Но некая загадка вечно ускользала от него. Неизвестная переменная, лишний элемент системы. Складывалось впечатление, будто в магию Эйлиса вмешался кто-то, по меньшей мере, из другого мира.
Впрочем, самого Олугда даже в те мрачные времена интересовала по-прежнему одна Юмги. Она, наконец, заметила его и, кажется, смягчилась. Ее неукротимый нрав стесала невыразимая скорбь: дошли слухи о том, что Огира, несгибаемый предводитель восстания, ее отец, тоже окаменел. После этого известия люди утратили надежду, и чума окаменения выкосила их одного за другим.
В один из дней, когда солнце тонуло в унылой дымке, почти утратив свой цвет, Олугд обнаружил Юмги в ее спальне, комнате, где раньше размещались четыре оставшиеся девочки. Но меньше недели назад они застыли прекрасными статуями. Окаменение щадило их юную красоту, оставляя ее неизменной на многие века. Но для кого? Зачем? От того боль лишь сильнее пронзала сердца.
Олугд нерешительно остановился в дверях, не ведая, как осмелился прийти. Но сердце его чувствовало вернее рассудка: именно теперь его возлюбленная остро нуждается в поддержке. Она невидяще рассматривала тусклые блики на завитках стрельчатого окна, неподвижная, ссутулившаяся.
– Мой отец… Все мои подруги… Они… Они мертвы? – спрашивала Юмги, и в тот миг Олугд впервые увидел слезы на глазах несгибаемой воительницы. Она нервно сжимала руки, глядя прямо перед собой, вытянутая струной, она словно ожидала непременного опровержения. Но не ведала: никто не владеет ответами.
– Нет, они… Они не мертвы! Каменный сон – это просто сон. Эйлис жив, он просто заснул, – жарко опровергал Олугд, действуя по наитию, но не сомневаясь в своих словах. Он бросился к Юмги, вставая перед ней на колени, исступленно гладя ее руки. Она же сначала безучастно смотрела в невидимую точку на стене, но внезапно невыразимо нежно запустила пальцы в его растрепанные светлые волосы, ласково лохматя их и перебирая. Олугд отдал бы вечность за то, чтобы этот миг длился и длился.
Но именно тогда, в их минуты скорбного счастья и полного взаимопонимания, случилась главная трагедия принца, точно мироздание испытывало его на прочность. Удар за ударом. Без объяснения своей несправедливости.
Юмги резко встала, руки ее безвольно повисли плетьми, а из горла вырвался душераздирающий вопль птицы, сраженной стрелой в самый сладкий миг полета:
– Олугд! Началось! Оно началось! Олугд! Мне страшно!
Камень полз по ее ногам, сковывал стопы, икры, добирался до коленей. А она только в ужасе созерцала собственный уход в небытие. Беззвучный палач оплетал ее лианами, кажется, почти без боли забирал на ту сторону бытия, навечно разлучая с принцем.
Олугда словно пронзила молния; он судорожно вспоминал все, чему учил отец, немедленно пробуя все известные заклинания. Он торопливо перебирал комбинации, подносил самоцветы исцеления, которые всегда носил с собой, помогая, по наставлениям отца, всем нуждающимся. Но ничего не действовало! Даже талисман их рода, самоцвет, зачарованный поколениями мудрых магов. Ничто не выдерживало поединка против серых камней, оттого отчаяние разрывало душу жадными когтями.
В конце концов, Олугд просто пытался содрать каменные чешуйки, которые превращали его возлюбленную в живую статую. Но только раскрошил ногти да изранил руки – ничего не действовало. Камень бесшумно полз наверх, покрывая бедра и талию, добираясь до груди. До ее сердца! И она только порывисто дышала, с надеждой и неподдельной любовью глядя на Олугда.
– Олугд… Прости… Теперь я Юмги Окаменевшая, – еще нашла в себе силы говорить воительница, восклицая: – Я… Я всегда любила тебя! С первой нашей встречи!
– Юмги! Юмги! – истошно кричал Олугд, звал ее, но она лишь в последнем порыве подалась вперед, приникая к его губам с отчаянной счастливой улыбкой. Через миг он целовал только камень, который обратил ее в зачарованное изваяние.
И льор заплакал навзрыд, обнимая неподвижную возлюбленную. Магия не сработала, не помогли древние заговоры. Он просил чуда, как в сказках, когда от слез раскаяния и истинной любви оживают мертвые. Но ничего не произошло, лишь прекрасная каменная девушка застыла в трогательной позе с нежно простертыми руками и чуть приоткрытыми полумесяцами губ. Казалось, это просто непостижимо похожий портрет искусного скульптора, но для Олугда мир разорвала невозможная трагедия, невосполнимая утрата.
Он обнимал холодеющий камень, гладил неподвижные завитки тугой косы, и пальцы еще помнили, как всего минуту назад волосы рассыпались мягким шелком; приникал лицом к твердым щекам, которые лишь несколько мгновений назад отвечали податливой мягкостью. Все унес мороз оцепенения.
От того Олугда сотрясали рыдания, долго, дольше, чем положено мужчине. Казалось, он оплакивал не только их погибшее, едва блеснувшее счастье, но и весь обреченный мир. В тот миг он в полной мере осознал: Эйлис смертельно болен. Но настало время, когда влага иссякла из покрасневших глаз, принц отошел на пару шагов, решительно говоря:
– Ты оживешь! Я тебе обещаю! Юмги, ты оживешь! Ты никогда не сдавалась и я не сдамся!
На прощанье он обнял возлюбленную еще раз, но заставил себя отойти, чтобы не слиться единой скалой неотвратимой скорби.
В дверях показался отец, понимающе опустивший голову; он взял сына за плечо и увел в тронный зал:
– Пойдем, сынок. Ей уже не помочь.
– Пойдем! Теперь мы вместе будем искать лекарство от каменной чумы, – лихорадочно оживленно кивнул Олугд. – Они все живы! Я верю в это!
– Что ж… хотелось бы и мне верить.
С той поры Олугд вместе с отцом проводил дни и ночи в библиотеке, по крупицам собирая древние знания Эйлиса о магическом балансе, о силах, что неподвластны льорам. В те тяжелые дни изнурительного получения новых знаний некогда ленивый принц в полной мере осознал, насколько мудрым был его отец.
Он хранил множество манускриптов, сопоставлял, казалось, совершенно случайные факты. В какой-то момент им казалось, словно они близки к разгадке, несколько раз они даже пробовали приготовить зелья-противоядия. Но ничего не удавалось – множество живых статуй ячеда так и покоились в разных частях замка. Вскоре отец заботливо собрал их всех в одном укрепленном зале, на случай, если получится сотворить какое-нибудь коллективное заклинание или распылить чудодейственный порошок. Хотя льор не очень-то верил в столь простой исход. Чутье и знания подсказывали: речь идет о сбое на уровнях линий мира, тех потаенных рычагов, до которых удавалось добраться лишь в пики магической активности. И уж точно не цирконовым льорам довелось бы распознать, что именно сломалось, в каком месте вечные нити перепутались или разорвались.
Когда отец поделился с Олугдом своими соображениями, принц начал без устали совершенствовать свое магическое зрение, надеясь выйти на второй и третий уровни восприятия реальности. Казалось, он способен перевернуть сами законы мироздания ради Юмги. Лишь бы вернуть ее! Лишь бы услышать еще хоть раз ее решительный, но нежный голос!
Но через сто лет упорной работы Олугда настигла новая потеря: в башню ворвался беззаконный льор Нармо, вернее, пробрался ночным татем в спальню отца и заколол его кинжалом. Не магией, не хитрым заклинанием, а подлым приемом заговорщика.
Принц, ставший в ту страшную ночь королем, почувствовал колыхание враждебной энергии, но подоспел, когда уже все совершилось. Отец задыхался в агонии, зажимая рану на шее, еще пытаясь творить какие-то охранительные знаки. Он из последних сил выставлял щит, стремясь защитить сына.
– За что?! – только вскричал Олугд, обрушивая на убийцу весь свой гнев. В тот миг он и вышел на второй уровень, увидел разноцветные полупрозрачные нити, что скрывались от грубой силы в лице яшмового льора. Однако природной мощи циркона не хватило, чтобы нанести удар. Льоры в роду Олугда всегда исполняли роль судей, защитников справедливости и законов, так как умели распознавать ложь, но воинами становились единицы.
– Видишь ли, малыш, камешек твоего отца мне к лицу. – Нармо нагло ухмыльнулся, словно гигантская ненасытная жаба, бросив напоследок: – Твое счастье, что мне пока не нужен второй талисман.
Он скрылся в портале так же незаметно, как и появился. Без объявления поединка, без официальных переговоров и долгой войны. Олугду удалось лишь нащупать брешь в защите замка, да накрепко залатать ее.