Глава 1
Первый июньский полдень. Оглушительная жара. Солнце выжгло жизнь из каждой щели. Линялые двухэтажные дома затаились, доживая последние дни перед сносом. Истрескавшиеся стены напрочь отрезают городской шум. Значит, никто не услышит. Идеально.
Крики — большая проблема.
На сорок второй улице пусто. Ни припаркованных машин, деревьев, ни клочка тени. Заколоченные окна, граффити и выбитые двери в парадных. Рваный ритм мертвой застройки. Подходящее место. Полдела сделано.
Снова подкатывает тошнота, кружится голова. Тяжесть сумки впивается ремнем в плечо. Я не спала… сколько? Щурюсь в попытке вернуть миру четкость. Бесполезно. Я тянула слишком долго, и теперь руки дрожат от усталости, а движения выходят вялыми и медленными.
— Мне нужна слабая жертва, — очень слабая. Прошлый мужчина оказался сильнее, чем выглядел, и после я две недели пряталась на пустующем чердаке — пока не облущились ссадины и не потухли синяки. Отсюда до убежища под дырявой крышей кварталов пять. Удобно, если пострадаю. Но вдруг близко? Вдруг отследят? Я наведывалась в этот район трижды. Слишком много.
— Но я выучила наизусть каждый закоулок. Каждый дом. Это важно. Плюс, два трупа так и не нашли, я проверяла совсем недавно.
И все же…
— Успокойся. Давай решать по проблеме за раз, — голос тонет в раскаленном воздухе. Надо пойти домой и попробовать поспать. Набраться сил, вернуться с темнотой.
— С темнотой, — скрипучим смешком срывается с губ. Разворачиваюсь и бреду назад по горячему асфальту. Связанная солнцем тень покорно плетется следом. — Все будет хорошо. Скоро я от них избавлюсь, — пусть ненадолго, пусть ценой чьей-то жизни. Моей совести. Пусть. Мне нужно поспать.
Звук. Замираю. Что?… Вроде звяканье… стон.
Плач.
Оглядываюсь. Нашариваю нож. Тени? Человек? Если человек, то вот — мой шанс! Освободиться прямо сейчас! Крадучись, возвращаюсь. Рыдание захлебывается, и лишь шорох моих шагов нарушает зыбкую тишину.
— Давай же. Где ты, — словно в ответ, из черноты арки неподалеку доносится всхлип. Туда. Только тише, тише…
После белого полуденного зноя темнота за покосившимися створками ворот кажется плотной. Смаргиваю ее с ресниц, пытаясь разглядеть фигурку, скрючившуюся в ветхом кресле посреди тоннеля. За ней еще одни ворота сияют дырочками и щелями — будто кусочек звездного неба. Выдыхаю: человек. Но… надо проверить.
Старая мебель в беспорядке. Мусор, постели из тряпья и газет. Дом для бродяг. Хорошо, они-то мне и нужны. Обхожу по дуге ощерившиеся распахнутыми дверцами шкафы и комоды, всматриваюсь в углы. Пусто. Глаза привыкли, и теперь я ясно различаю источник шума: девочка. Лет шесть-семь. Красное платье и белые кроссовки. К ножке кресла прислонился розовый, в бабочках, рюкзак. Дерьмо.
Я не убью ребенка.
— Эй, — выдавливаю. Пора убираться. Здесь слишком темно. — Ты заблудилась? Тебе помочь? — подхожу ближе, пряча нож в сумку, но не выпуская. Среди жестких лучиков на периферии зрения оживают тени.
Она вскидывает голову, сжимаясь в комок, но тут же расслабляется. Вытирает распухший нос и убирает налипшие на щеки прядки.
— Что случилось? — хмурится, шаря по мне взглядом. Отталкиваю звонкую пустую бутылку. Вздрагиваю, когда на потолке у пыльного фонаря колышется тьма. — Не страшно сидеть одной в темноте?
Малейшее движение зрачка ловит плотные силуэты. Позвоночник продирает холодом, волоски на шее поднимаются дыбом. Впиваюсь ногтями в толстый шрам на левой ладони: успокойся. Выход рядом, успеешь. Они не пойдут следом — не посмеют покинуть свой вязкий мир полутонов.
Не решатся. Еще ни разу не…
— Страшно, — отвечает, скривившись. Сейчас снова заплачет. У меня нет времени. Задерживаю дыхание, потихоньку выталкивая воздух сквозь стиснутые зубы. Почти не слышу сквозь грохот пульса, как говорю:
— Мне тоже страшно. Я боюсь темноты, — страх гниет внутри, наполняя тело слабостью. — Я пойду на улицу. Если тебе нужна помощь — идем.
Позволяю рукоятке ножа выскользнуть из потных пальцев и стукнуться о дно сумки.
Она быстро кивает и подскакивает — высокий хвост вспыхивает под звездчатыми лучами. Хватает за запястье и тянет наружу.
Мы останавливаемся посередине дороги, где тени собираются в лужицы под ногами и мертво повторяют движения. Девочка дергает руку, морщится: только замечаю, что с силой сжимаю влажную кисть.
— Извини, — отпускаю и глажу ее русую макушку. Шмыгает:
— Ничего. Я тоже боюсь темноты.
— Тогда чего ты там сидела? — охватывает себя за плечи и бросает взгляд на черные ворота. Горестно вскрикивает — я едва не подпрыгиваю:
— Рюкзак! — господи!
— Я принесу его… но… дай мне прийти в себя, — туда-назад, они не успеют.
— Спасибо, — опять цепляется за мои пальцы, заглядывает в глаза. На бледных щеках — грязные разводы.
— Что ты здесь делаешь? Ты одна? — напряжение тает под жарким летним солнцем. Потихоньку расслабляю плечи, когда она говорит:
— Я прячусь. Меня ищет чудовище, — дергаюсь, оглядываюсь на арку. Девочка частит, будто плотину прорвало:
— Оно ведь не покажется, если я буду тут? В смысле, чудища… призраки же только в страшных местах ходят, да? Обязательно надо, чтобы было темно? Я читала в интернете, что надо, вот и ждала в темноте, но его так долго нет, а мне очень-очень страшно! Очень! Я не могу больше!
— Не понимаю, — хмурюсь. — От чудовищ, наоборот, убегать надо. Нет?
— Надо, — трет лицо. — Но я не буду. Мое — другое. Я точно знаю, оно не обидит! Мне бабуля рассказывала, и папа… ну, папа не рассказывал, а только ругался, когда я спрашивала… но я нашла его рисунки: бабуля все сохранила. Везде — оно! Белое, вроде привидения! Придет сегодня, и я хочу его встретить! — ее голос вибрирует. Опускаюсь на корточки. Надо спросить, что за странная игра. Она не может быть как я: тени бы давно ожили. Минута моего присутствия — и в черноте за воротами теперь отчетливо кто-то есть.
Отворачиваюсь и спрашиваю другое:
— Почему сегодня?
— Сегодня мой День рождения. Оно всегда приходило в седьмой День рождения, — девочка оправляет красное платье. Нарядное. По подолу и широким карманам вышиты крупные маки, черные с белыми серединками. На тонком запястье звякает серебряный браслет: переплетение цепочек и звездочек. Блестящий, совсем новый.
— Красиво, — касаюсь хрупкой металлической вязи и улыбаюсь. — С Днем рождения.
— Спасибо! — на секунду она сияет почище украшения, но быстро серьезнеет:
— Подожди со мной, пожалуйста. Уже, наверное, совсем скоро. Вдвоем не так страшно.
Пожимаю плечами:
— Если будем на солнце, — накатившая усталость ломит кости. Сажусь на горячий асфальт и вытягиваю ноги, выгибаюсь до хруста в пояснице. Вот бы лечь сейчас на спину и заснуть. Прямо тут, под тяжелым светом. Здесь можно, здесь им до меня не добраться.
— Вдруг оно постесняется… — тянет с сомнением, но тоже садится на пол. Странно мы смотримся, наверное.
Странно — что она не боится меня. Почти все боятся: тени отпугивают. Впрочем, бывают и исключения.
— Чудовища не стесняются, — отвечаю, закрывая глаза. Горячий ветер оглаживает щеки, путается в волосах. Я сутками прячусь под солнцем от своих преследователей, и отросшие ниже ключиц пряди выгорели и отливают рыжим. Зимой потухнут до каштанового. Говорю:
— Расскажи по порядку. Должна же я понимать, что мы тут делаем, — хотя лично я отдыхаю. Ночью предстоит охота.
Она долго молчит. Я почти задремала, убаюканная переливчатым мерцанием на изнанке век, когда девочка зашептала:
— Оно приходило к бабуле и папе. И к прадедушке, а до него к пра-пра-пра… нет, пра-пра-дедушке… а потом не помню. Когда исполняется семь, как мне сегодня, — в интонациях сквозит гордость, — и протягивает руку, вроде хочет, чтобы ты с ним пошла. Но бабуля не ходила, и ее папа тоже. И мой не пошел, наверное. А я пойду! Бабуля закрыла меня в комнате, но я вылезла через окно. Мы живем на первом этаже, там совсем невысоко.
— Ничего себе, — встряхиваюсь. Девочка придвинулась совсем близко, теребит браслет. Ее родители сейчас, должно быть, с ума сходят, пока именинница выдумывает себе монстров. — Зачем тебе идти? Вдруг оно тебя съест?
Дергает плечом:
— Оно чего-то хочет. Так бабуля сказала. Она жалеет, что испугалась тогда. Говорит, оно было очень грустным. Я уже много читала о привидениях — я думаю, это привидение, — они получаются оттого, что у умершего человека осталось незаконченное дело. Значит, он сам не может справиться, вот и ищет помощника! Я помогу, и он наконец отдохнет.
Мне тоже необходим отдых. Рассматриваю ее тонкую шею и птичьи кисти. Если затолкать обратно в арку, закрыть ворота, придержать створки — дело сделает тьма. Нож не понадобится. Я буду… невиновна. Слово горчит на языке. Подслушав мысли, силуэты на границе света и тени обретают плотность.
— Ты веришь в чудовищ? — спрашивает девочка, подаваясь вперед. — Не только в привидения, в разных? В вампиров и оборотней? Ведьм? Видела мультик — Маленький волшебник и большой мир? Там про всех-всех рассказывается, жутко интересно! Особенно оборотень классный!
— Я не верю в мультяшных чудовищ. Они добрые. Это бред. Настоящие чудовища злые, и только. От них стоит держаться подальше, — афиши с забавными монстрами из Волшебника висят по городу уже несколько недель. Это вторая часть, первая была про девочку-ведьму. Стоит мне захотеть, и третий фильм новая знакомая не увидит.
Глупая. Что ты знаешь о чудовищах? Стягиваю ремень сумки и растираю красную полосу на коже. Опускаю ресницы.
— Никто не может быть только злым. Вот, смотри, — у лица шуршит бумага. — Просто… ну, в каждом есть что-то хорошее! Бабуля так говорит, и Волшебник сказал птичке… Да смотри же! — я сдаюсь и смотрю.
На смятый лист, желтый от времени. Грубые посеревшие линии складываются в угловатый силуэт с огромной, закрашенной черным протянутой лапой. Поверх перечеркнуто красным карандашом. Штриховка выходит за границы фигуры и закручивается к верху рисунка — огонь над фитилем. Вокруг пламени пляшут крылатые кляксы.
Совсем не похоже на привидение.
Скорее на человека вроде меня и тех, кто прячется в темноте.
— Ты ошибаешься, — выдыхаю, — ты ничего не понимаешь в…
— В чудовищах? А ты понимаешь?… Я вот, что знаю точно-точно: мир очень большой. Огроменный! В нем могут жить и злые, и добрые чудовища. Совершенно любые! Кому угодно хватит здесь места!
Я не отвечаю. Спорить бесполезно, да и она наверняка просто цитирует мультик. — Сколько всего может прятаться в лесу, пещерах, под водой…
Привидение же появляется прямо здесь, за растрепанной светлой макушкой. Девочка продолжает болтать, смеяться, а над ней в вихре искр стоит белое как кость, четкое и зыбкое, завораживающее: внутри двигается и рвется, ощериваясь острыми гранями, разлагаясь и сходясь воедино — время и пространство. Жизнь и смерть.
— Что такое? — я давно перестала дышать. Я не видела подобного прежде. Она оборачивается и кричит — далеко, глухо, будто сквозь толщу воды. Воспоминание накатывает приливной волной, пальцы привычно находят толстый шрам на ладони:
— Откуда он?
— Ты… упала с крыши, когда тебе было пять. Полезла в заброшенный дом, выбралась на крышу веранды, а она не выдержала. Твои друзья… поранились тоже. Разве не помнишь? — мама подняла брови. Я покачала головой. Я не помнила.
Тринадцать лет не помнила. Но сейчас…
Девочка продолжает кричать, я же, наоборот, молчала, когда осколок прошел между костями. И потом, когда доски прощально треснули и подломились, а встреча с землей выбила воздух из легких.
Онемела, ведь главное случилось в момент после боли и до падения.
Чудо: мир замер и расцвел.
Девочка прячется за мной, больно цепляется в плечи. Призрак вырастает ближе. Его лицо непрерывно меняется, словно принадлежит всем умершим разом. Чаще прочих проглядывает ухмыляющийся череп.
— Прогони его! Прогони, прогони! — вопит девочка. Мертвец протягивает руку — ладонью вверх, приглашая следовать за ним. Повторяя рисунок. Ноздри щекочет аромат хвои и горького, влажного дыма. Как же здесь жарко, как ярко: она права, привидения должны ходить в темноте.
— Ты же хотела помочь ему, — шепчу. Не оторвать взгляда от переменчивой, отчетливо чуждой плоти. Очень реальной.
Боже мой. Я и мои монстры не одни.
Ее бабушка говорила, чудовище грустное, но это не… Грустно — рядом. Будто медленно умираешь, и слишком поздно отступать: мы уже навсегда пропахли смертью.
— Посмотри на него. Не бойся, — ты нужна ему, а мне нужны ответы. — Давай. Копошится, всхлипывает. Вечность ничего не происходит. Я считаю вдохи и закрываю глаза, чтобы не видеть пляшущего слоистого существа.
— Пожалуйста… — начинаю и замолкаю, почувствовав движение.
Поверх плеча тянется маленькая ладошка.
Касается мертвых пальцев.
Улица смазывается и меркнет. Обнаженные ноги продирает морозом. Привидение остается исходящей рябью константой, а вокруг шумит вечерний лес. Голые деревья, зябкий туман, палые листья. Обломанные ветки повсюду, целые горы вязанок. Колет в бок. Острый запах реки и подступающей ночи, совсем рядом журчит вода. Сзади — вскочить, оглянуться, — дом из бревен, полуразрушенный и просевший. Мигнув, сверху, в перекрестии цепей, зажигается фонарь. Качаясь под ветром, посылает тени вглубь чащи, резкий свет скользит по ветвям, разбивается о наши тела, но не задевает мертвеца.
В новой сумеречной реальности он кажется раненым и почти понятным.
— Нам нужно войти в дом, — девочка мотает головой. Тяну, поднимая с ледяной земли. — Мы уже здесь. Поздно трусить… эй, нас все-таки двое! Что он сделает? Мои личные монстры отстали. Испугались? Потерялись? Хорошо. Великолепно! Набираю полную грудь ночной свежести. Холод проникает под майку, прогоняет липкую усталость. Я свободна. Пока, но, если повезет, сегодня не придется никого убивать.
Если повезет, никто не убьет нас.
— Пойдем.
Почему горит фонарь? Строение выглядит давно покинутым. Зачем здесь столько веток, кто их принес? Почему призрак так смотрит? На дом, в черноту выбитых окон. Наши вытянутые тени колышутся, касаясь макушками перекошенного дверного проема.
— Там случилось что-то ужасное? — тихонько спрашивает девочка, очень теплая и дрожащая. У меня стучат зубы, поэтому просто киваю, плевать, что она не видит. Случилось, и, похоже, еще не закончилось.
— Вдруг оно привело нас на обед к тому, кто сам выйти отсюда не может? — шепчет. Первая здравая мысль. Хмыкаю:
— Или просто хочет что-то показать. Свое незаконченное дело, помнишь? — останавливаюсь на крыльце. Щурюсь, привыкая к темноте. Выискиваю движение на периферии зрения. Пусто. Дом дышит сыростью и сладковатой гнилью. Угадывается мебель: вон шкаф и диван, гора стульев. Кусок стола. Пол уходит резко вниз, а где-то в дальних комнатах хлюпает вода.
Достаю из заднего кармана шорт мобильный и зажигаю фонарик. Черт, сумка с ножом осталась на дороге.
Под ногами мятая земля. Паркетные доски вперемешку с обломками вещей, камнями, грязью и мелким мусором громоздятся у стен тесной комнаты. Почти в центре — большая яма. По углам две двери: за одной луч спотыкается о стол с битой посудой, а вторая ведет в помещение побольше, с несколькими кроватями и перевернутым креслом-качалкой.
Сжимаю потную ладошку:
— Давай осмотримся. Если что — убежим, — в лес, по узкой тропке, которой наверняка и принесли хворост. Рядом должны жить люди. Растираю покрытые мурашками бедра. Дыхание клубится паром.
— Л-ладно, — отвечает чуть слышно.
Ныряя внутрь, пригибаюсь: совсем низко над головой сходятся стропила. Идем на кухню. Обходим яму по кругу, как можно дальше от края. Тянем время: именно к яме мертвец и вел.
Отчего-то я знаю наверняка.
В кухне узко и по колено досок — не пройти. Ноет от сквозняка оконная рама. Поворачиваем в спальню. За ней еще одна. Стены в рисунках животных, сломанный манеж. Мы отражаемся в мутном, изъеденном временем зеркале комода. Девочка прячется за мной, видны лишь тонкие предплечья. В неожиданно слепящем отсвете фонаря я сама напоминаю привидение. Белое пятно лица, растрепанная челка, скрытые в тени обычно карие глаза зияют черными провалами. Малышка высовывается, встречается взглядом со своим ночным двойником и вскрикивает.