– Я хочу быть снова собой!
И он закричал.
Твёрдые жесткие руки тормошили его. Крепкие пальцы, словно каменные, какая же в них была сила! Разогнут железные прутья решетки, если понадобиться. Это Ник.
– Арел? – спрашивает он спокойным будничным голосом, он давно уже привык к тому, что Орёл часто вскакивает с криком по ночам.
И словно подтверждая, что всё как обычно Орёл вскакивает с кровати, несмотря на головокружение, от которого темнеет в глазах.
Никто снова укладывается на бок, утыкаясь изуродованной половиной лица в подушку, но не закрывает глаз, его глаза блестят в темноте, и он наблюдает, как Орёл зажигает свечи, шарит по столу, гремя бутылками.
– Что ты ищешь?
– Еду!
–?
– Мне плохо! Мне нужно поесть! Мне нужно привести себя в порядок! Я… Я не хочу, не хочу становиться таким как ты!
Никто зевает.
– Понятно, – говорит он равнодушно. Очередной бред Арела, что ж, он давно привык к этому.
– Чёрт! Здесь нет ничего! Ник!
– Арел, у нас здесь нет еды.
– А ты сам, когда ел?
– Вчера, мы ели…
– Ник! Ты голодный!
Никто тихо смеётся и ничего не говорит.
– Что ты ел?
Никто на секунду задумывается.
– Овощи, я не помню названия, они совсем сгнили, – он снова смеётся.
– Ты ел гнилые овощи?!
– Слуги их пожарили, все ели. И ты тоже.
Орёл делает движение головой, словно отгоняет от себя назойливую муху.
– И я?
– Да.
– А Энрики?
– И Энрики.
– Он кололся снова «водой»?
– Да, – отвечает Никто, не логичность вопросов Орла, его не смущает.
– Я обещал тебе золотые горы, когда принимал в команду, обещал прибыли, земли, рабов! А что в итоге! Гнилые овощи!
– Морковь.
– Что?
– Я вспомнил, там была морковь, и …
– Перестань! Перестань, Ник, мне стыдно!
– Успокойся. Я неплохо поднял у Дима в Колизее.
– Ага! И всё отдал мне!
– Не всё. Просто чтобы восстановить улицы нужно много…
– Улицы! Улицы всё сжирают! А мои люди голодают! Я дерьмовый хозяин! И я сам голодный! Мне надо поесть! И выпить кофе, у нас есть кофе? Или воды на худой конец!
Никто слегка шевелит губами, словно проговаривая про себя новую фразу.
– Я ни хочу умирать! Я сейчас был живым трупом, ходячий труп! Это страшно! Я должен ценить своё тело, ухаживать за ним! Контролировать его! Мне надо поесть! Я хочу есть!
– Ну, так иди и поешь! Кто тебя держит! Только не ори здесь, среди ночи! – Никто пытается улечься поудобнее, закрывает глаза.
– Это было страшно! Это невыносимо! Я человек! Я хочу быть человеком! Это такое счастье, я этого не понимал! Мне надо помыться! От меня воняет!
Никто снова открывает глаза и издаёт вздох, усталости.
– Есть вода?– Орёл бросается в смежную комнату, гремит кувшинами.
– Ник! Позови слугу, пусть принесёт тёплой воды!
– Помойся холодной, а?
– Ты что издеваешься! Она ледяная!
– Арел иди в жопу!
– Почему так холодно! Почему не растоплен камин! Позови слугу!
– Что толку, если нет топлива.
– Топлива?
– Дерева! Дрова! Уголь, я не знаю…
– Ладно! Я сам! Я пойду вниз, и всё сделаю сам! Вы тут загнётесь без меня, от холода и голода и никто и пальцем не пошевелит, чтобы хоть что-то сделать!
– Я не чувствую ни того ни другого, Арел…
– Я знаю! Это меня и пугает! Я хочу чувствовать! Я хочу чувствовать голод, холод, всё! Все проявления и эмоции! Как человек, а не как собака подзаборная!
Никто смеётся.
– Что на тебя вдруг нашло?
– Ничего! Просто побыл немного не в своей шкуре!
– А в чьей? Собаки подзаборной?
– Нет! Ник! Я был тобой! И … И это было неправильно, если ты так живёшь…
– Очередной глюк Арел…
– Я был бы рад этому! Пусть это окажется всего лишь дурным приходом, потому что, если это твоя жизнь, то это ад! Почему ты ничего не сказал им? Не объяснил? Хотя да, ты же не знал язык толком, они бы ещё больше испугались, и твой голос…
– Что объяснил? Кому?
Орёл бросается к нему, резко хватая, сжимая его лохматую голову в своих руках, прижимая к себе.
– Этим придуркам! Они тебя унижали! Боги! Как я люблю тебя! Почему не знаю! Почему я так люблю тебя? – он целует Никто в иссечённый лоб, в шрам. – Бедное, бедное моё существо! Бедное моё чудовище! Ты чудовище, Ник, ты знаешь об этом? И я тебя так люблю!
Никто безропотно позволяет ему тискать себя, сжимать в неуклюжих объятиях, дотрагиваться до шрамов.
Орёл отстраняет его от себя, разглядывая в колеблющемся свете свечей, его взгляд скользит по навсегда изрисованному до черноты телу, шее груди, рукам.
– Какой ужас, – говорит он негромко, и снова сжимает Никто в объятиях. – Какой ужас быть таким!
Он вдруг резко отстраняется, так как очередная мысль приходит ему в голову:
– А ты хотел бы быть таким как я? Не калекой? Хотел бы быть мной?
– Ты в моём сердце.
– Да! Точно! Я живу в тебе! А ты во мне! Поэтому я и ловлю такие приходы! Это ты сделал?
– Если тебя там что-то глючит про меня, то я здесь не причём!
– Я тебе сейчас верю, как ни странно, зачем тебе вкладывать мне в голову ТАКИЕ воспоминания! Я наверно действительно их сам словил, я был там, на этой улице в равнинном «Нижнем», у этого колодца!
– Колодца?
– Да! Я никогда не был на равнине, но если приехать туда, я найду это место! Клянусь, оно существует!
– Значит, ты был мной?
– Да!
– Ну и что, ты почувствовал себя демоном в человеческом обличье, или одержимым? – в голосе Никто сквозит не прикрытый сарказм.
– Нет! Чёрт! Нет! Но… Но там было много пустоты… Там было достаточно места… для… может быть Энрики и остальные не столь…
Никто закрывает его рот ладонью.
– Хватит! Я не помню никакого места, никакого колодца, и никаких людей, и мне это не нравится!
Орёл отшатывается ещё дальше.
– Может потому что тебя там и не было! Я был не тобой, я был кусочком того человечка! Вот почему это было так ужасно! Боги! Бедный, бедный этот человек! Не ты! Ты его просто выдавил из собственного тела!
– Всё иди к чёрту! Я боялся, что этим кончится! Ты хотел заняться хозяйством, так иди к слугам и займись! И оставь меня в покое! Оставь в покое меня, демона заселившегося в чужой домик! Видишь, какой я молодец! Видишь как мне хорошо!
– Вижу что не очень! Домик не слабо пострадал во время битвы за него!
– Значит, я подыщу новый! Всё! Ты это хотел услышать? Услышал? Теперь убирайся! Иди, поешь, ты действительно должен беречь своё тело, оно ещё пригодится. И не портить его, как тот другой, это всё равно ни к чему хорошему не привело, и ничем ему не помогло!
– Ты… ты ведь шутишь? – Орёл пытается засмеяться, перевести разговор в шутку. -
Пугаешь меня специально? Да? Ник? Милый…
– Милый?– на полумёртвых губах Никто играет невесёлая усмешка.
– Ну, прости меня, за те глупые слова про демона! – Орёл снова возвращается на кровать, склоняет голову, пытаясь прижаться к Никто поближе.
Никто убирает его руки.
– Прости меня! Накажи меня! Трахни меня! Это единственное что тебе нужно! Больше ничего!
– Ты ещё хочешь в мой домик?
– Всё! Разговор закончен!
– Ник…
– Мне помнится, ты кричал что голодный?
– Я уже ни хочу…
– Уйди Арел! Сейчас уйди!
– Я ни хочу!
– Я сказал, уходи!
– Ты мне приказываешь?
–Да!
– Как… как своему рабу?
–Да!
Орёл понуро отстраняется, опустив руки.
– Я… Я твой раб, а где остальные, где мой Лис, Косой?
– Вот заодно и проверишь остальных! Всё иди! Мне долго повторять! Мне встать?
– Нет!
И Орёл плетётся к двери:
– Ты меня любишь?
– Арел!
– Если останется, я принесу тебе немного гнилой морковки тоже… – и он уже смеясь, выскакивает вон, ловко увернувшись от полетевшей в него бутылки.
Орёл был послушным, тем более, что он на самом деле проголодался. Спустившись вниз к слугам, прямо на кухню, и сидя за огромным и пустым разделочным столом, он съел всё что ему принесли. Потом, взяв двух девушек, он спустился ещё ниже в подвалы замка, к горячим источникам, где в бассейне была тёплая вода. Когда-то так давно, что сам Арел этого не помнил, она подавалась прямо в комнаты наверху, когда-то… Наевшийся он чуть не заснул, пока рабыни мыли, расчёсывали его и натирали кожу ароматным маслом.
Уже светало, но, поднявшись наверх, Орёл к своему удивлению, услышал голоса. Его друзья громко переговаривались и играли в карты в маленькой гостиной наверху, где когда-то он развлекал Никто рабыней. По-видимому, они так и не ложились. Ставни на окнах не были убраны, и в комнате царил полумрак. В камине едко дымило парчовой обивкой разломанное кресло, давая больше вони, чем тепла. На полу выстроились целые батареи пустых бутылок из под вина. Здесь были: Лис, Косой и Тол с Эсой, и ещё несколько рабынь включая и Клер, рабыню Никто. Она тоже играла в карты. Вся компания была пьяна практически до невменяемости, и их перекошенные, осунувшиеся после бессонной ночи лица показались трезвому Орлу, просто дикими.
– Блядь, тупорылый Марч! Как ты раздаёшь?!
Услышал он голос Лиса, и замер не войдя. Лис обращался к Косому, и у Орла невольно сжалось всё внутри, он называл его так, как называли «чёрные» калек от рождения, считая их предвестниками вырождения и гибели «чёрной» расы. Это было обидное, унизительное прозвище, и Орёл никогда не позволял его использовать в отношении Косого или Никто.
Косой не ударил Лиса, как можно было ожидать, не дал ему, как сказал бы Тол: «В рыльник», нет, даже не изменившись в лице, он медленно собрал карты и начал раздавать их заново, и Орёл возненавидел сейчас Лиса за это.
Тол по своему обыкновению тупо заржал:
– А сам ты кто? – сказал он, обращаясь к Лису.
– Я полукровка ты дебил! По-лу-кро-вка!
– А что, полукровка не может быть, ну… им…
– Блядь, ты тупой, конечно может! Но я нет!
– А волосы?
– Что с моими волосами не так? Я «красная» полукровка, блядь, сколько можно объяснять это, поэтому у меня такие волосы!
– Тол, хочешь я тебе отсосу, чтобы ты не задавал глупых вопросов и не злил господина Атли Элиса? – спросила Клер.
– А что толку, рот то будет занят у тебя, а не у него? – Лис засмеялся.
Орёл отошёл от двери, он не стал заходить к ним…
Я наблюдал за ними, не из интереса, нет, они были не интересны мне, я наблюдал за ними скорее из чувства собственной безопасности. Как бы там не было, инстинкт самосохранения ещё срабатывал. Хотя нет, сначала я наблюдал за ними, потому что опасался (не боялся, нет), просто опасался, как я уже сказал, пресловутый инстинкт. У меня было чем защитить себя в случае надобности, и, не смотря ни на что, я ещё мог постоять за себя! Уж эти ублюдкам до меня не добраться! Впрочем, я вскоре убедился, что они и не собирались трогать меня. Они меня сторонились как прокажённого. Я лежал в углу на грубо сколоченном топчане, на матрасе, пропитанном моей же кровью, и меня словно не существовало. Они даже не смотрели в мою сторону. Презирали? Боялись? Я не знаю. Считали, что их это не касается, это не их дело. Им не нужны были лишние неприятности. У них и своих проблем было предостаточно, чтобы ещё связываться и со мной! И надо отдать им должное, они разумно мыслили, со мной действительно не стоило связываться! Наверное, была бы их воля, они бы от меня избавились, но их воли здесь не было. Меня просто бросили к ним в камеру, после полугода одиночки, и им ничего не оставалось делать, как смириться с этим. Просто делать вид, что ничего не происходит, что меня нет, что меня не забирают на допрос вечером и не приносят утром без сознания. Нет, меня просто не существует. Хотя, когда меня приволокли к ним в самом начале, они подошли, я рухнул на пол, я был в таком состоянии, что не помню, говорили ли они что-нибудь. Кажется кто-то из них, особо умный сказал полушёпотом: «Это племянник короля, отступник»
На самом деле я не племянник короля, как все считают, какие-то родственные связи между нами действительно существуют, но не столь близкие как приписывают. Просто люди склонны всё упрощать – родственник короля младше его по возрасту – племянник! Тем более что мы похожи внешне, как это для меня ни прискорбно! Просто все чистокровные чёрные похожи друг на друга. У нас общие древние предки, будь они не ладны! Потом они, кажется, перенесли меня на этот топчан, в самый дальний угол. Поначалу мне было не до них, а они, конечно, не могли не видеть всего этого. И хотя периодически врач делал мне вливания, чтобы я окончательно не загнулся, всё равно, думаю, это было не слишком приятное зрелище. Наверное, потом они привыкли. Поняли, что я не загнусь, мне не дадут, не отпустят так просто. А потом игрушка окончательно надоела, меня перестали таскать из камеры так часто, я получил передышку, и у меня появилась возможность соображать. И тогда я увидел их. Как я уже говорил, обратил на них внимание сначала из осторожности, ну а потом уже просто из интереса.
Они были из знати. Знатные преступники, угодившие в тюрьму, что может быть глупее! Впрочем, в большинстве своём, они были знатной опустившейся мразью. Верховодил один, уже довольно пожилой, и надо отдать ему должное, делал он это достаточно грамотно и даже справедливо. Остальные безропотно слушались его. Их было человек двадцать. Но не их главарь привлёк моё внимание, нет, среди них я вскоре стал выделять другого. Наверное, просто потому, что увидел, он также молод, как и я.
Он был самый молодой из них. Ему никогда не приносили передач, и не вызывали на свидания. Он был тих, и держался всегда как бы немного в стороне от всех. Я никогда не слышал его голоса. Другие не унижали его, но и не привечали особо. Я чувствовал какое-то отчуждение, какие-то границы между ним и остальными. Когда он снимал рубашку, я видел, что его спина была великолепно изодрана плетью, рубцы были уже зажившие, но не слишком давно. Один его глаз был всегда перевязан повязкой. Сначала я ждал, что через некоторое время он её снимет, но шли дни, а он по-прежнему продолжал оставаться в ней, не снимая даже на ночь. И я решил, что он одноглазый. Серьёзное увечье, и отчуждение других, по-видимому, не смотря на его молодость, ему тоже пришлось немало испытать. И это помимо возраста нас сближало ещё больше.
Он, молча, подчинялся установленным правилам, но никогда, не участвовал, ни в чём по собственной инициативе, предпочитая сидеть, скорчившись у стены, поджав колени к груди и уткнувшись в них лицом. У него были длинные волосы цвета воронового крыла, и, глядя, как они рассыпаются по его коленям, когда он прятал лицо, как они касаются пола, я страдал, потому что, мои когда-то длинные волосы, были безжалостно и позорно отрезаны, и сейчас только едва отросли до плеч. Я, наверное, завидовал ему, тому, что его волосы не тронули, тому, что его не обесчестили, так как меня, моя причёска сейчас была причёской простолюдина, а не знатного воина. Я ни хотел смотреть на него и не мог оторвать взгляд. Я завидовал ему какой-то глупой ребяческой завистью, хотя умом понимал, что завидовать нечему! У него было красивое бледное лицо, наверное, даже ещё немного детское, но уже не здоровое: осунувшиеся впалые щёки, совсем не по детски торчащие скулы, и губы сжатые в одну линию. Проходило время, я окреп, а моё любопытство становилось всё сильнее. И вот, в какой-то момент, не знаю, что на меня нашло, когда он находился поблизости, я вдруг окликнул его.
Он обернулся, в его взгляде читалось удивление, но не испуг.
– Принеси мне воды, – попросил я, и добавил, испугавшись, что он не откликнется на мою просьбу. – Пожалуйста!
Он подошёл и молча поднял, валявшуюся рядом с моим лежаком, жестяную кружку. Потом отошёл, и я видел, как он налил в неё воды из кувшина. Он не спросил у старшего разрешения, и мне это понравилось. Потом он вернулся ко мне, и подал воду. Выражение его лица не менялось, оно оставалось застывшей маской.
– Присядь на минуту, – и я опять добавил. – Пожалуйста! И спасибо за воду!
Он, всё также оставаясь бесстрастным, присел на низкую скамейку рядом. Он не суетился и не боялся, он нравился мне всё больше и больше. Когда он подошёл я понял что мы одного роста, вблизи я разглядел, какой он молодой. У него было чистое идеальное лицо. Прямой аристократический нос немного искривлен переломом. А единственный глаз – светлый, серый. Так бывает и среди чёрных, редко, чаще, у тех, кто родом с юга, где проходят горы и много естественных порталов-ходов в «верхний» мир. Я спросил его, какое сегодня число, он ответил, и у него был глухой низкий голос, голос уже мужчины, а не мальчика с прелестным лицом.