– Товарищ Ольга!.. – раздался осторожный шёпот. Этот шёпот шел как-будто от ангела, стоящего наверху.
– Я… – прошептала Ольга, – товарищ Эн?..
– Так точно… – Темная фигура – это был член комитета – вышла из-за памятника и подошла к ней. – Я уж думал, вы не придете… Но почему вы?.. Я думал Николай…
– Николай провалился, – резко сказала Ольга. – Куча неприятностей!.. У Федина сегодня был обыск. К счастью, ничего не нашли… Вот литература…
– О-го!.. Солидно!.. – товарищ Эн подхватил сверток. – Но вы-то, до вас они не добрались?..
– Нас выследили тоже! – Ольга присела на подножье памятника.
– Выследили?.. Вас?.. – товарищ Эн отступил.
– Да. Сегодня были охранники… Вачнадзе сплел целую басню. Кажется, поверили… Но если б не его находчивость… Ведь знаете, Николай остался у нас. Он с Василием ждали внизу…
– И как вы, товарищи?.. – спросил комитетчик.
– Пока, по-моему, мы в безопасности… Николай расхаживал по городу, он слишком рисковал… Теперь для связи буду я. Если комитет согласен, мы думаем продолжать дело!..
– Правильно!.. – комитетчик потер лоб. – Мы не можем ждать больше!.. Валяйте, печатайте, пока возможно!.. Вот текст следующей листовки!
Он пожал Ольгину руку. Из-под темного платка на мгновенье блеснули Ольгины серые глаза. Ее стройная фигура исчезла за кустами.
– Боевая баба… – сказал товарищ Эн. – Ночью, одна, не боится… Да и все они отчаянные парни… Если провалятся – это будет удар!
Он подхватил сверток и вновь обогнул памятник. Прошло минут двадцать. В небе стояла луна, черные и белые кресты простирали в стороны прямые руки. Где-то завыла собака. Вдруг легкий тревожный свисток раздался совсем близко.
Из-за памятника ответили тем же. Через несколько секунд худая фигура выступила из кустов.
– Товарищ Семен?.. – прошептал ожидающий.
– Товарищ Эн?..
Вновь пришедший подошел вплотную. Он был тощ и высок, одет в пиджачную пару, из-под изломанной кепки смотрели голубые глаза.
– Пока никого нет?.. – спросил он.
Вновь раздался еле слышный свист. Вторая фигура вышла из-за кустов.
– Вот что, ребята!.. – сказал комитетчик. – Этот сверток для вас двоих. Здесь летучки, восемьсот штук. Завтра раздадите на фабрике по цехам. Ты, Семен – на ткацкой, ты, Сидоров – на красилке. Теперь хорошо, типография под рукой, с литературой заминки не будет… Только, смотрите, осторожно!.. Все понятно?..
– Как будто все! – разом ответили рабочие.
– Ну, товарищи, пошли!.. – сказал товарищ Эн.
Он двинулся первый и исчез в черных кустах. Вслед за ним последовали оба другие…
Иван Родионов, новый ткач фабрики братьев Морозовых, сидел на своей кровати в общей фабричной спальне и писал письмо домой.
Собственно, ткачу Родионову принадлежала только половина всей кровати. Братья Морозовы были люди деловые и не могли слишком баловать своих рабочих!
В общих спальнях каждая обычная кровать была разделена посредине продольной дощатой перегородкой, узкие грязные тюфяки свешивались на пол с той и другой стороны. Вся огромная комната спальной была плотно установлена такими двойными кроватями.
Закоптелая керосиновая лампа, покачиваясь посредине, еле освещала эти кровати. Концы спальной тонули в полной густой темноте. Дружный измученный храп наполнял воздух. Спали рабочие, утомленные каторжной двенадцатичаоовой работой. Но кровать Родионова была посредине, и он мог позволить себе удовольствие написать письмо домой.
«Дражайшая наша супруга, – писал Иван Родионов. – Прежде всего извещаем вас, что нахожусь я в добром здравии, но опять же на другой работе. Времена сейчас тяжелые, рабочих рассчитывают до невозможности, потому, говорят, война и терпеть должны все. Но свет не без добрых людей, а потому я у дела снова. А работаю я на фабрике братьев Морозовых, а фабрика у нас огромадная, одних рабочих две тысячи душ. И работает здесь еще сын сестры Семен. Парень он неспокойный, против хозяев говорит и все такое, а потому рабочие очень его уважают, а я не то что бунтовать, а только о том и думаю, как бы домой вернуться и наш погоревший дом отстроить. И мучаюсь я этим денно и нощно».
Иван Родионов вздохнул и послюнявил огрызок карандаша. Был он маленький, юркий мужиченко, с карими зрачками, с лицом, до самых глаз заросшим рыжеватой бородой. Ему хотелось спать, ломило спину после дня работы. «Завтра докончу» – подумал он и сунул листок под кровать.
Дверь спальной открылась. Какая-то фигура пробиралась вдоль темных кроватей. Иван Родионов прилег на узкий матрац.
Вошедший – это был Семен – дошел до него и сел на кровати напротив. Кровати стояли так близко, что, лежа на одной, можно было дотянуться рукой до середины соседней. В тусклом свете выступало костлявое лицо вошедшего с ясными голубыми глазами и белокурой жидкой бородкой. Родионов пошевелился и взглянул вошедшему в лицо.
– Что, дядя, не спишь?.. – тихо спросил Семен.
– Не сплю, племяш! – ответил Родионов. Он повернулся на спину и стал свертывать козью ножку. – Все думаю, все думаю, браток!
– О чем думаешь-то? – рассеянно спросил Семен.
Только недавно они встретились на этой фабрике – Семен, уже давно ушедший в город, и Родионов, недавно приехавший на заработки. В деревне Родионов считался мужиком болтливым и нетвердым. До сих пор Семен не мог определить, что за человек его родственник и односельчанин.
– О Сизове, браток, думаю!.. – простонал Иван Родионов. – Все о нем, каково ему сейчас!.. Эх, скрутили нас, браток, совсем скрутили!.. Эх, плохо…
Сизов был рабочим ткацкой фабрики. Только вчера с ним случилось большое несчастье. Неисправный станок захватил на ходу и раздробил ему руку. Сейчас Сизов лежал в фабричной больнице.
– С Сизовым дело плохо, – тихо ответил Семен. – Это у нас раз-два… Подлечат и ползи на сторону… без руки-то он нам не нужен. О пособия там, или о чем другом и не говори…
– И неужели же так и будет?.. – Иван Родионов повернулся и всплеснул руками. – Неужели не вступится никто?.. Неужели же парню погибать дадим?..
Семен прямо взглянул на него. Что-то подозрительное почудилось ему в горячих словах дяди.
– А что же, по-твоему, здесь делать нужно?.. – холодно спросил он.
– Уж и не знаю… – Родионов сел на кровати. – Забастовать бы, что ли, или директора избить… – Он робко взглянул на Семена.
– Мы, дядя, не хулиганы, – резко сказал Семен. – Это ты все не то…
– А что ж делать-то?.. – поинтересовался Иван Родионов.
– Объединиться нужно!.. – сказал племянниц неохотно. – Социального страхования требовать… ограждения машин… ну, да это разговор долгий… Ты вот что лучше мне расскажи, как ты к нам на ткацкую сюда попал?..
– Как попал?.. – Родионов шевельнулся. – Очень свободно. Пришел! с другими. «Ты ткач?» – «Ткач!» – Как раз место свободное есть, прогнали кого-то. «Хочешь поступать?» – «Хочу!» Ну и взяли, а что?..
– А вот что, дядя! – Семен затянулся. – Язык тебе все же придерживать нужно. Очень уж ты разговаривать любишь… Знаешь, с одной фабрики турнут, с другой турнут, а потом дадут волчий билет, занесут в списки, – кто тебя примет!.. – Он с жалостью посмотрел на соседа.
– Занесут так занесут! – Родионов лег на спину. – Я, Сеня, такой человек, я не могу против правды. Вот лежу и думаю, как бы Сизову помочь… лежу и думаю.
Семен не отвечал. Не раздеваясь, он сидел на постели, куря папироску. Скоро Родионов стал тихо посапывать носом.
Он дышал ровно и мерно, как спящий. Семен встал и затушил козью ножку. Он нагнулся над соседом и долго смотрел ему в лицо.
Родионов действительно спал. Семен отошел к постели, снял пиджак, вынул из-под него два толстых бумажных свертка. Он откинул матрац у изголовья и быстро сунул пачки туда.
Он уже не смотрел назад, на кровать Родионова. Но если бы он взглянул дуда, он бы увидел, что Родионов слегка повернул голову, и один его широко раскрытый глаз внимательно следит за всеми движениями соседа.
А когда Семен спрятал свертки и стал раздеваться, он опять не увидел ничего подозрительного. Родионов крепко спал, лежа на спине, спокойно сомкнув свои морщинистые веки…
Рано утром над спящим предместьем в сырой осенней темноте начинал завывать одинокий фабричный гудок. Ему отвечал другой, подхватывал третий. Скоро весь воздух наполнился мучительным сиплым надорванным воем.
Усталые люди вскакивали, дрожа, одевались, не попадая руками в одежду. Задержаться нельзя, хозяин пользуется каждым случаем: опоздаешь на полминуты – уже вписан прогульный день. А спину ломит после вчерашней работы, болит голова, телу так к хочется упасть на жесткие доски. Но на фабрике ждет усталая смена, чтобы сдать станки, занять места идущих на работу. Гудит гудок, и тысячи заспанных людей выливаются на улицу и текут в темноте к новой двенадцатичасовой работе.
Мужская казарма братьев Морозовых подымалась тоже. Семен Яркин вскочил вместе с другими. Точно невзначай сунул он руку под матрац. Летучки были здесь – две вчерашние плотные пачки. Незаметно он спрятал их под пиджак и взглянул на соседа. Родионов широко зевал, крестя рот и натягивая стоптанный сапог. Семен торопливо вышел на улицу.
Этот день на фабрике работали, как всегда. Струилась белая пряжа в прядильном отделении, стучали станки в ткацком, в отбельном, сушильном и шлихтовальном белый густой пар заполнял низкие мастерские.
Стояла жара, вентиляторов не было, сырой ветер, врываясь в открытые окна, пронизывал потных людей до костей.
В шлихтовальном отделении мелькали голые костлявые тела. Только Семен Яркин работал в пиджаке. Он подходил то к одному товарищу, то к другому, что-то тихонько передавая им.
Некоторые пугались, некоторые быстро хватали передаваемое, и все подозрительно косились на мастеров и проходящих мимо посторонних. В этот день все замечали, что уж очень часто бегал Семен в нижний общий клозет.
– Ну, как живем, Акимыч?.. – спросил ткач Родионов, подходя к соседу по работе. Тот только-что вернулся из клозета, Родионов видел, что он что-то быстро прячет в карман.
– Ничего, твоими молитвами!.. – хмуро ответил старик. Он не доверял разговорчивому соседу. Но Родионыч заметил что то, что он прячет, было смятой большой печатной бумажкой.
«Что-то много сегодня до ветру ходят!.. – подумал Родионов. – Осмотреть разве, что там такое?..»
Улучив свободную минуту, юн тоже спустился в клозет.
Здесь, на минуту отрываясь от дела, сходились рабочие перекинуться парой слов. Кучка из нескольких человек стояла у входа. В руках держали какие-то бумажки. Один рабочий кричал:
– А я говорю, правильно пишут!.. В самую точку!.. Говорю, царь во всем виноват. Не потакал бы фабрикантам – не было бы жандармов да казаков. Разве мы так бы с толстопузыми боролись! Мы бы им показали Кузькину мать!..
– Ну, ты не гуди! – возражал другой рабочий. – Государь-то наш здесь не при чем. Министры да генералы его обманывают. Он, батюшка, и не знает, как народу его живется. А бумажки эти, тьфу, народ бунтуют только!..
– Эх, ты, борода, – вмешался третий. – Что же он слепой, царь-то твой? А войну с япошками не он затеял?.. Тоже министры обманули?.. Зачем война? Рабочих и крестьян поубавить: очень уж много нас развелось!..
– Земли у нас маловато, – нерешительно сказал кто-то. – За землю, говорят, война. Земли крестьянам прирежут…
– Жди, прирежут!.. – крикнул первый. – Тебя прирежут, а не землю. Земли дать хочешь – у помещиков отбери. Вот в бумажке этой пишут…
Он взмахнул прокламацией и замолчал, увидя входящего Родионова. Родионов подошел к кучке.
– О чем, братцы, калякаете?.. – Он прикурил у одного, – О забастовке, чай?.. Право, братцы, пора бастовать!.. Жизнь, прямо сказать, пошла невтерпеж. Листки здесь, слышно, какие-то раздают!.. Вот бы почитать…
Рабочие уходили один за другим.
– Нет, зачем бастовать… – вяло сказал последний. – Мы довольны, другие и не так еще живут. Нам бастовать не с чего. Вот, хочешь – прочти… – Проходя мимо Родионова, он сунул ему в руку свернутый листок.
Родионов жадно схватил листок. «Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия» – было напечатано на нем. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» «Товарищи, долго ли мы будем терпеть?» – Родионов сунул летучку в карман и снова вернулся к работе…
Двенадцатичасовой день кончился. Плотной шеренгой рабочие выстраивались у ворот. Перед выходом каждого раздевали, надсмотрщики быстро перебирали одежду и бросали ее дрожащим голым людям. Таков был обычай на фабрике Морозовых. Хозяева боялись воровства и принимали свои меры.
Родионов вышел один из первых. Отойдя от ворот, он вначале шел в общей толпе. Он терся среди других, прислушивался к разговорам. Завернув за угол, оглянулся, не следит ли кто-нибудь за ним. Потом бросился бежать, сломя голову, не оглядываясь по сторонам.
Он остановился на шумном перекрестке у огромной пестрой вывески «Трактир Русь». У трактира стояли извозчичьи пустые пролетки. Сквозь запотелые стекла шел яркий свет, доносилась хриплая музыка. Родионов отворил дверь и робко вошел внутрь.
Трактир был полон народом, говором и звуками гармошки. Запах жареного мяса и водочный крепкий дух сразу охватили усталого ткача. На дощатом возвышении в углу два гармониста в черных поддевках с серебряными поясами наяривали плясовую.
Половые с салфетками через плечо тащили к выходу человека в серой шинели.
Человек был пьян, он не хотел уходить, он цеплялся ногами за ножки столиков. Посетители хохотали, глядя на даровое представление. Хозяин с черными бакенами, в оловянных очках, подбоченившись, стоял за прилавком.
– Бей его, я его знаю! – зычно кричал хозяин. – Мишка, руку ему крути!.. Ванька, дверь открой пошире!.. – Половые понатужились, и, взмахнув руками, пьяница вылетел за дверь.
«Вот это жизнь! – с завистью подумал Родионов. – Не то, что наша рабочая доля!.. Жрут – сколько влезет, спят – сколько могут!..»
Он бочком пробрался мимо столов и подошел к хозяину за стойкой.
– Тебе что?.. – строю спросил хозяин. – А, это ты!.. Пройди, они ждут! – Он отвернулся и стал резать ломтями сероваторозовую колбасу.
Трактир «Русь» принадлежал к тем учреждениям, вокруг которых впоследствии расцвела знаменитая черная сотня – «Союз Русского Народа». Эти трактиры получали льготы от правительства и за это должны были оказывать полиции некоторые услуги. В задней комнате трактира «Русь» происходили тайные свидания царских жандармов с осведомителями из рабочих.
Сидя в хозяйской задней комнате, положив фуражку на стол и шапку на табуретку, затянутый в мундир жандарм ел дымящуюся рыбную селянку. Скрипнула дверь, и Родионов тихо вошел в комнату.
– Интересные сведения есть?.. – спросил жандарм, ре глядя. Он ел, смачно чавкая, положив локти ка стол и обсасывая усы. У Родионова рот наполнился сладкой слюной. Жандарм выпил водки, зажмурился, взял кусок хлеба, положил на него ветчины, прикрыл огурцом и с хрустом отхватил половину.
– Ну, – буркнул он, взглянув на посетителя. – Ты что, онемел, что ли?..
– Так что сведения есть!.. – быстро сказал Родионов. – На фабрике неспокойно, против государя императора говорят, социальное страхование хотят устраивать.
– Доказательства? – Жандарм снова принялся за селянку.
– Так что есть!.. – Родионов сунул руку в карман. – Разбрасывают злокозненные листки, печатают их здесь, слышно… в народе говорили, целая печатная есть в нашем городе…
Не глядя, жандарм протянул руку. Родионов вложил в нее летучку. Продолжая жевать, жандарм разгладил ее на столе.
– Ладно!.. – сказал жандарм. Он вынул лист бумаги и стал писать акт, – Зачинщики кто?..
Родионов молчал, Ему очень хотелось есть. Он хотел припомнить кого-нибудь из рабочих, но в голове было пусто, ноги слабели, только фамилия Семена была перед глазами. Жандармские тусклые глаза смотрели на него в упор.
– Ну! – прикрикнул жандарм. – Придумываешь?.. Врешь?.. Смотри!..
– Семен Яркин из шлихтовальной, – упавшим голосом сказал Родионов. «Зачем сказал?.. Эх, была – не была», – пронеслось в голове.
– Семен Яркин?.. Еще кто есть? Нет? Хорошо, так и запишем… – Рука жандарма бегала по бумаге. – Все?.. Ничего больше?.. Хорошо…