– Лагор! У тебя зверь такой красивый!
И тут накатило.
Зверь… ОЛЕНЬ!
Я – оборотень-олень!
Стыдоба-а!
Зажмурив глаза, застонал, стукнул кулаком себя по лбу. Подбежала мама, обняла, прижала мою голову к своему плечу, а я-то уже много выше её макушки.
– Горушка, ты молодец! Вон какой красавец-зверь получился!
Сквозь зубы просипел:
– Мам, какой красавец? Какой зверь? ОЛЕНЬ! Сты-ы-ыдно!
– Ты не простой олень, ты – особенный! Вот увидишь, как всё ещё обернётся.
Сзади меня хлопнули по плечу, раздался негромкий голос вожака:
– Таруся, ну-ка, отпусти оборотня, – шёпотом добавил: – Ещё подолом ему нос утри. С ума сошла? Народ кругом, и гости высокие.
Мама отскочила, как ошпаренная, виновато закусив губу. Огрызнулась так же шёпотом:
– Гости, гости… Он мой сын, кровиночка моя! Кто ж его утешит? Гости твои?
Ррык нахмурил брови:
– Так, Лагор, подбирай сопли! Иди-ка, торжественно проводи главу рода к столу. Со старшими и с гостями не забывай кланяться, как вас учили. Взрослый уже, держи себя в руках, не смей ронять честь семьи!
Вспомнил: «…ты ишшо не большой, вот после праздничка побольшеешь маненько. Как обернёшься, как покажешь, кто ты есть таков, так и большим считать можно…».
Напророчила бабка, как в воду глядела!
Мьяра встретила меня, радостно улыбаясь, расцеловала в обе щёки. Изрекла во весь голос:
– Ты ж мой оленёнок, Горушка! Ух, какой зверюга у тя получился! Всем зверям зверь!
– Баб, ты ж потише, – старался утихомирить её. – Зверь и зверь… Пошли, к столу провожу.
Бабка уцепилась за руку, гордо оглядываясь на односельчан и гостей. Только мне все эти взгляды – у кого недоумённые, у кого приветливые, а у кого-то и злые – как ножом по сердцу! Не люблю я быть мишенью для пересудов.
Кинул взгляд на гостей, машинально отмечая расы присутствующих. Кроме наших деревенских оборотней и людей, мелькали в толпе косы до колен и причудливой формы уши немногочисленных эльфов. Удивила мшисто-зелёная шевелюра, невесть зачем забредшего сюда дриада. Глаза невольно задержались на широких с просинью скулах двух орков…
В такой толпе не сразу бросались отличия оборотней от людей. Наиболее значительной разница была видимой у взрослых мужчин.
А дети оборотней внешне ничем не отличались от человеческих детей. Ну, разве в сильном возбуждении пересверкнут глазами, как бывает у животных, у иных ещё зрачок может вытянуться.
А вот взрослого оборотня было легче угадать, особенно, в мужчинах. Просто у взрослых оборотней мужского пола не было растительности на лице. Не знаю, зачем так распорядился Сущий. Видимо, в противовес густому шерстяному покрову в звериной ипостаси.
Ну, и выглядели оборотни – что мужчины, что женщины – моложавее своих человеческих сверстников. Причём, чем старше, тем большая разница видна…
Бабку посадили во главе стола, она всё не хотела меня отпускать, но Ррык уговорил. Сказал, что негоже молодому оборотню, пусть и особенному, сидеть выше именитых гостей и управителей деревни.
Я, облегчённо переведя дух, отправился к столу молодых, к Урусу и друзьям. За столом было весело – нам, как взрослым, выставили брагу, только градусом поменьше. Мне кажется, что я никогда ещё не видел своего брата таким весёлым и оживлённым. Торкнул его в бок и тихо спросил:
– Ур, ты чего весёлый такой? Даже нисколько за меня не стыдно?
Урус вытаращил глаза и зашипел:
– Чего стыдно? Кого стыдно? Я знаешь, как горжусь своим братом! Ты ж всем им доказал, что ты действительно особенный!
– Ага, особенный? Олень! Рогатый олень! Все нормальные волки, ну, там может, медведи, да даже лисы, а я один ненормальный олень. Тьфу!
При напоминании о лисах брат захохотал, сжал моё плечо и восторженно заговорил:
– Ага, волки да медведи… Да только те волки от этого бедного олешка чуть на месте не обмочились. Как ты их! Загрр-рыз-зу!.. Да этот Гром на место Ррыка метит, всё гадости ему подстраивает, диких под себя подмял. А тут олень ему хвост прижал. Как он от тебя пятился да хвост поджимал! Ему ж теперь от оборотней совсем поддержки не будет. Здорово ты дядьке помог!
Вот оно как! Никогда не интересовался делами взрослых, действительно, как бабка говорит «маненький», а выходит, не зная, всё же помог вожаку.
Приободрившись от мыслей, что от меня и такого всё-таки есть какой-никакой толк, успокоился, постепенно втягиваясь в общее веселье.
***
Наутро жутко болела голова, потому сначала даже не понял, где нахожусь.
Над головой навис наклонный потолок из неструганных досок. Сам лежу на чём-то шуршащем – ага, сено, ещё прошлогоднее. Откуда-то из щелей пробивались солнечные лучи, в которых густой струёй закручивались пылинки. Похоже на сеновал. Только чей?
Повернул голову. На соседнем ворохе сена тоже кто-то лежал. Привстал, глянул, но тут же рухнул обратно, чувствуя, как лицо обдало жаром.
Рядом лежали полураздетый Урус в обнимку с Лийсой, той самой рыжей лисой-оборотницей, которую хаяла наша бабка Мьяра.
Смотрел какую-то секунду, а в памяти моментально запечатлелось.
Сливочная кожа Лийсы, нереально белая и нежная на фоне загорелого Уруса, и яркая медно-рыжая грива густых длинных волос лисицы. Полуголый Урус без рубахи, но в штанах, лежит на животе, уткнувшись в женское плечо. Одна нога закинута на Лийскины ноги, выше колен обнажённые из-под задранной юбки. А рука брата по-хозяйски расположилась на девичьей груди, едва прикрытой расстёгнутой рубахой.
От интимности подсмотренной картины перехватило дыхание, сердце часто-часто забилось, и даже головная боль куда-то на время отступила.
Пацаны, бывало, трепали языками про девок. Да только, кажется, разговорами всё и ограничивалось.
Частенько мы с дружками девчонок задирали – «зубы мыли» по бабкиному выражению. На грани приличия, когда от сказанного уши да щёки полыхали у всех, глаза блестели, но дальше ни-ни…
Вот, разве что, за купанием девчонок на речке подглядывали. Как они барахтались в полотняных рубахах в тёплой воде. Мокрые рубахи облепляли тело и сразу было видно, у которой девчонки грудь начинала расти. У которых и фигура уже не на стиральную доску, а на кувшин становилась похожа.
Девчонки в свою очередь за нами подглядывали, только и слышны были хиханьки из ближайших кустов. Штаны нам так поперепутывают да пояса поперевязывают, пока мы с пацанами плещемся в воде. Так что потом мы, сверкая белыми задами, не сразу могли разобраться, где чьи портки. А тем временем из кустов неслись замечания, у кого из пацанов что интересное мелькнуло. В общем мстили…
А потом после купания всей гурьбой, не торопясь, брели в деревню, до которой рукой было подать. Всей ходьбы-то – пять минуток неспешным шагом. Только у компании будто отшибало память – все направлялись по домам самой дальней дорогой вкруг деревни…
Приподнялся ещё раз. Стараясь не смотреть на брата с лисой, огляделся. Ага, выход с сеновала с моей стороны.
На четвереньках, стараясь не шуршать сеном, прокрался к лестнице. А сеновал-то наш! Это что же вчера было-то? Как я в такой компании на сеновале очутился? А раньше мы с братом часто тут ночевали, пока он не начал бегать на игры в Лийскин двор… И чего вдруг бабка её невзлюбила?
Ох, а голову-то как разламывает! Помнился перекид… олень… ОЛЕНЬ! Дикие… застолье.
Брат, весело балагуря, разливает брагу по кружкам. Откуда-то из-за пазухи украдкой достаёт флягу. Оглядываясь на старших, понемногу что-то плещет в каждую посудину. Потом делает знак нам, молодым оборотням, чтобы разбирали кружки.
Музыка… девичьи руки, тянущие меня в круг… чьё-то жаркое дыхание, губы… плач Орринки: «Отпусти! Отпусти его! Он не хочет с тобой! Я всем расскажу, какая ты…».
Всё! Дальше не помню.
Еле добрёл до крыльца, плюхнулся на ступени. Слава Сиянию, в это время суток крыльцо укрывалось в тени, солнце добиралось до него только ближе к вечеру.
О-ох, как плохо-то – голову ломило, кишки в животе в комок стянулись.
– А чегось, Горушка, за головку-то держисьси? Брага-т на вашем столе совсем никакая была… Компот прям, а не брага. Неуж, не доглядели, винцо вам выставили? Аль самогону кто дал? Ужо, скажу Ррыку-то, пошто молодых портют…
– Баб, это…
Ох! Голову не поднять! Да что б такое придумать, чтобы бабка вожаку чего лишнего не сказала?
– Баб, ну, мы сами там бутылку какую-то нашли, попробовали… интересно ж.
– Ишь ты, попробовали! Пробовальщики… Я ж смотрю, рожи-т у молодых больно красны-то стали… Которы девок прям на кругу цуловать принялись… Срамота!
– Ба-аб, голова трещит, у тя травки никакой не заварено? Пить хочется…
– Иди-ползи на кухню-то, там кринка с рассолом капустным стоить. По такому делу рассол – самое налучшее средство… от бутылей найденных.
Бабку не переспоришь! Да и я не в том состоянии, чтобы перечить.
А кухня-то как далеко у нас устроена! Раньше никогда не замечал… Ох! Наконец-то, добрался. Вот он – капустный рассол… холодненький, кисленький… самое то!
Под бабкино ворчание голову потихоньку стало отпускать, и животу полегчало. Всё ещё придерживая голову рукой, сидел на лавке, наслаждаясь ощущениями. Невольно вспомнил Уруса с Лийской.
И что меня торкнуло спросить?
– Баб, а ты чего так Лийсу невзлюбила?
Бабка так и застыла возле ларя, из которого доставала хлеб, напечёный матерью впрок. А после развернулась и села на ларь, как на лавку – за что нас, детей, всё время ругала нещадно.
– А ты чегось Лийску-то помянул? Аль опять Уруска с ей любится? Вот, лисица окаянная! Опять парня с панталыку сбивает! Зараза такая! Сколько ж вкруг её оборотней вьётся – бери любого. Так нет ведь, никого не подпущает, с Уруской по углам тискается, а его из-за её, того и гляди, порешат…
– Баб, ты чего говоришь-то? С чего это Уруса порешат?
– Да ты глупый штоль совсем, Горка? Вспомни-к, пять днёв назад – каков Уруска домой-то приполз? Весь рваный да покусанный… У его ж и ребра поломаны были, лапы совсем не шли… Говорю, приполз, дружок евоный приволок! Таруся ему траву оборотную заваривала. Так отделали, что без травы обернуться силов не хватало!
– Да меня дома тогда не было. Мы с Сувором да другими в ночное подались…
– Во-во, ночное… а дома был бы – полюбовалси бы на братца-то! Ладнось, мы оборотни, обернулся – и нет ничо, а если б человеком был? Как есть, помёр бы от таких битьёв!
– А кто его и за что?
– Ну, правда, Лагор, маненький ты совсем – как есть малец. Это ж надо, у оборотнихи течка, а тебе и нет ничо, даже носом не повёл…
– Баб, да скажи толком – при чём тут оборо… Баб, это у Лийски течка была? И Урус опять ходил на игры?
– Дошло! – бабка аж руками всплеснула. – Он к ей на энти жениховские игры кажный год бегает! Как заневестилась лисица в пятнадцать, а ему ж тады только двенадцать сполнилось – щенок, как есть щенок – а туды ж, побёг. Он же тады ишшо не оборачивался даже, так в человечьем виде и побежал! Ох, деревенские и насмешничали! Там такие волки матёрые, а он… – всхлипнула, – они ж его из жалости не загрызають. Прикусють лапу аль хвост, да измываются всяко, по двору лискиному катают, как шарик, да елозят им навроде веником. Он же каженный раз еле приползает.
Да видел я… Из-за тех унижений брата на Лийскиных игрищах я не любил такие сборища. Хотя раньше, как и все мелкие пацаны, бегал поглазеть на драки претендентов на девушек. И азартно обсуждал с друзьями шансы соперников. А вида поражения старшего брата не переносил. Понимал, что мальчишка – не соперник взрослым оборотням, но не терпел их глумления над Урусом.
– А Лийска что?
– Чо-чо… Не выходит ни к кому! Уж пятый год пошёл… фырчит из окна на женихов-то… они дерутся меж собой, выделываются, хвостами перед ей метут… а она фырчит на них, из дому носа не кажет, пока течка не пройдёт, а потом по кустам с Урусом обжимается. Изведёт его эта лисица. Ты штоль ничё не замечал?
– Да я…
– А и ладно, успеешь ишшо наиграться. Заматереть ишшо надобно перед играми-то, а то костёв не соберёшь.
Я что? Спал всё это время? Вокруг меня столько происходит – «дикие» под Ррыка копают … Знаю, что у Уруса любовь давняя. Но чтобы всё зашло так далеко, что брата, того гляди, порешат…
Спросил про лисицу:
– Баб, Лийска – лисица рыжая, а тётка Верена, её мать – волчица, а отец кто?
– У Верены мужа-то никогда не было, она всю жизнь по Ррыку страдает. А Лийска у ей приёмная, да и всем эт известно. А ты никак опять ничо не знашь?
Виновато похлопал глазами. Мне сроду не интересно было, кто по ком вздыхает. Намного интереснее было, когда с дружками в лес подадимся в охотников играть.
– А откуда ж Лийса взялась-то у знахарки?
– А эт, кады Уруску скрали, ему тады токмо три годочка было…
– Чего? Уруса украли?
– Ага-ага… Значит, ты ж тады токмо народился у Таруси, она с тобой тетёшкалась, а Уруса-то во двор поиграться вывела, котёночка ему дала – кошка тоже приплодила. Время к обеду. Мамка-т кашку наварила, да за дитём во двор. А во двору только котёнка маячит, а Уруса-то и нет! Сараи закрыты, и ворота с калиткой прикрыты, дитё само не откроет. Замков-то отродясь не вешаем – нету таких дураков, у оборотней воровать. А тут нашлись, дураки-то! Таруся унюхала чужой дух да взвыла так, что Арит с Ррыком с другого конца деревни в момент примчались. Да и деревенские сбежались – как же, дитё пропало! Так сворой и след взяли, а за деревней-то и потеряли. Ворюги знали всё ж, к кому полезли, пахучего табаку сыпанули. Да не дотумкали, что от табаку у пса нюх отшибёт, а оборотню прочихаться, круг сделать, и он опять на след станет. Ну, те ворюги уже далеконько отбежать успели, на конях ускакали. Всё норовили погоню запутать – то разбежутся, то сбежутся, да табак и травы пахучие сыпют. Только оборотню то не помеха, всё равно догонют. День и ночь без роздыху гнали, одни попеременки оборачивались, а другие на конях скакали… – бабка приложилась к кружке с квасом, видимо, в горле пересохло.
– А кони тоже без роздыху?
– Тадысь новый маг приехал… Да ты его знашь, наш Тимофеич. Он тоже погнался, у ево травы волшебные какий-то были, вот он их в зубы коням и сувал. Говорят, едет, руками машет, чевой-то бубнит, а у всех сил прибавляется – и ходу! Кады ворьёв энтих догнали, Тимофеич без сил свалился, наши его домой в телеге везли. А у ворьёв навроде зверинца было. По клеткам зверьё разное сидело. А в одной клетке наш Уруска и лисичка маненькая. Лисичка мелконькая в ошейнике, а хвостик у ей почти наполовинку отрубленный. А из ранки-то сукровица бежит. Наши-то клетку открыли, а лисичка тявкает. Зубки-то молочные, щекотные, а она рычит, прям по-сурьёзному, кусается! А сама Уруса-то в уголок задвигает да собой загораживает – защищает, значит…
От жалостливых воспоминаний бабка сама взволновалась, захлюпала носом.
– Маг-то сразу понял, что у ей за ошейник – против обороту. Ошейник сняли, а она не оборачивается. Потом унюхали – у ей и в миске с питьём снадобье противу оборота налито было. Она ишшо два дня лисичкой-то была. Верена тады совсем молодая была, тоже со всеми ворьёв догоняла. Всё с лиской возилась, хвостик перевязывала да тетешкалась. Всё хотели проведать, откуда ж в зверинце дитё оборотня? Да наши, кады ворьёв догнали, сгоряча-то на месте всех и порешили, и спросить не с кого. Тимофеич сказывал, бывают такие шаманы – икроматы, которы с мёртвых чево спросить могут. А у нас нету таких.
– А Лийска что сказала?
– Да чо дитё после таких мученьев скажет? Как перекинулась, беленька, крохотная, худющая, одни глазищи зелёные на лице да волосёшки, что огонь. Говорит, то ли Лийса, то ли Вийса. Только и лепечет: «Лийса-Вийса». А видать, раз перекинулась, то годков пять-шесть есть, а больше ничё не знаем. Уж сколько годов-то прошло – никто её не ищет. Вот и думаем, что ворюги те её родителев порешили, а её, верно, магам на опыты везли, и Уруску покрали для того же… А зверёв выпустили с клеток. Правда, не все в лес-то побежали. Да ты ж нашего Волчка помнишь, он в прошлом году сдох – вот он из тех. Увязался за Ррыком, верно, вожака признал, так у Ррыка поначалу во дворе и жил. Ррык его потом к нам привёл, потому как сам – то здесь, то уезжает. И покормить-то волка может забыть, у него ж и скотины сроду не было.