Бурый прищурился и кинул на меня недоверчивый взгляд.
– Трис, ты же шутишь, да? Пегги и Пенелопа – это две разные девушки. Да и какие родственные связи, если Крысолов – сирота! Его же воспитали бездомные коты, сбежавшие из генетической лаборатории… Трис, прекрати так коварно улыбаться! Трис!
А я что? Я сижу себе тихонько, невинно хлопаю глазками и улыбаюсь. Вот пусть теперь голову ломает – придумала я весь этот бред или втихаря посмотрела финал, пока Бурый ходил на заправке за пончиками и газировкой.
Напарник эмоционально выругался и полез во внутренний карман за комиксом, но в это время перед коттеджем загорелся свет, тихо щелкнула входная дверь, и на крыльцо вышли двое мужчин. Невысокие гибкие тела, облаченные в черные штаны и серые свитера. Темные волосы, насупленные брови. Длинные руки и непропорционально широкие плечи. Один заметно моложе, не братья, но чем-то неуловимо схожи. Так бывает, когда близкие друзья становятся чуть ближе, чем родные.
– Труба зовет! – с нескрываемым облегчением прогудел Бурый, торопясь поскорее покинуть тесный для него полицейский кар.
Я чуть усмехнулась, наблюдая за попыткой напарника втянуть грудь, живот, ноги и руки, чтобы выбраться наружу, и легко выпрыгнула из кабины сама.
На улице холодно и зябко, а форма для Карателей была не самой теплой: сапоги до колена, плотные штаны из грубой, но зато жароустойчивой ткани, и тонкий шерстяной свитер с одним рукавом. Левая рука от ключицы до кончиков пальцев, шея, левая лопатка и часть спины всегда оставались открытыми, кожу в этих местах покрывали золотисто-черные татуировки. Не то чтобы мы хвастались, просто иначе активированные печати прожигали ткань, а делать что-либо, когда у тебя полтела горит, малость затруднительно. Уж сколько вещей за эти три месяца после обретения силы я по глупости загубила!
Морозец ночи радостно кусал голую кожу и мягко, но предельно настойчиво карабкался за шиворот, поэтому дистанцию между парковкой и коттеджем я преодолела бодреньким шагом. Как оказалось – торопилась зря! Стоило подняться на крыльцо, как встречавшие нас каннисы синхронно скривились, зажали носы большим и указательным пальцами и отступили.
– Вам в дом нельзя, – вместо «здрасти» услышала я.
– Че это? – удивился Бурый, вырастая за моей спиной подобно огромной рыже-черной горе.
– Запах…
Я смущенно потупилась. Ох уж эти оборотни! Вот кто виноват, что у них такое острое обоняние? Ясен перец, что после двенадцатичасовой рабочей смены благоухают розами только продавцы цветов да парфюмеры, но можно ведь и как-то потактичнее сделать замечание. Вон Бурый тоже оборотень, но он-то промолчал.
Напарник наклонился к моим волосам, шумно втянул носом воздух.
– Запах как запах, – в итоге изрек он.
Но каннисы так не считали. Мужчины продолжали морщиться, отворачиваться и прикрывать рукавами носы.
– Так пахнут самки в Ночь песен, – наконец снизошел до объяснений тот, что постарше.
Я подавилась от неожиданности и судорожно закашлялась.
– Ааа… О! – изумленный Бурый посмотрел на меня, потом на каннисов, потом снова на меня и… заржал!
Нет, ну где совесть у этого мохнатого?
Пихнула напарника локтем по дрожащему от смеха пузу и с вызовом посмотрела на оборотней.
– Что делать будем?
– Альфа… сейчас выйдет… – старательно экономя воздух в легких, сообщил оборотень.
– Я буду долго помнить этот день! – давясь от смеха, признался Бурый, а я скривилась.
Растреплет! И к медиумам не ходи, растреплет всему участку! Уже к следующей смене об инциденте будут знать все, начиная от уборщицы и заканчивая желторотым стажером. Я даже представила, как пышущий сарказмом лейтенант Пэрри разразится очередной тирадой. Что-нибудь вроде: «Златокудрая моя бестолочь! Поздравляю тебя с официальным воцарением на престоле серых и хвостатых. Отныне и навеки веков участок запомнит тебя как ту самую Карательницу, под окнами которой выла ночи напролет стая. Кстати, звонили из парфюмерной лавки, предлагали гору денег за твое исподнее, и знаешь, что я сделал? Я сказал им код от твоего шкафчика в раздевалке, отдал связку ключей от квартиры и даже тот крохотный ключик от выдвижного ящичка стола, куда ты прячешь собственное самоуважение».
Я скривилась еще сильнее. Даже воображаемый, лейтенант Пэрри умудрялся наподдать моему чувству собственного достоинства.
Дверь снова хлопнула, являя миру и двум патрульным альфу Лиама. Широкоплечий брюнет с неповторимым ореолом власти и самодостаточности, хотя одет в просторные домашние штаны и серую майку с бирюзовой эмблемой оскалившегося волка. При виде меня глава стаи удивленно округлил выразительные глаза, мерцающие желтоватым светом, темные брови мужчины поползли вверх, а потом он втянул носом воздух и окаменел.
– Предупреждаю сразу, альфа Лиам, – раздраженной кошкой зашипела я в лицо живой статуе, – если еще хоть один каннис зажмет при мне нос, поморщится или отвернется, то я проведу массовый самосуд!
– Силенок-то хватит? – голос у альфы оказался под стать внешнему виду – четкий, рокочущий, с подавляющими нотками, и я как-то разом притихла и растеряла весь боевой напор.
– Это она только с виду дохлая, – встрял Бурый, недолюбливающий каннисов. – И вот еще… Альфа, учтите, через час закончится наша смена, и тогда ждать Карателя придется двое суток.
– Замена? – деловито уточнил каннис.
– Сомневаюсь, что управление посчитает причину «ваш Каратель пахнет как самка» существенной.
– Тогда прошу, – альфа вежливо подвинулся, пропуская нас внутрь логова.
В просторном холле царил полумрак, приятно пахло свежестью и сосновой хвоей. Откуда-то из глубины бокового коридора возникла женщина в черном глухом платье до колена, сунулась было, чтобы предложить гостям тапочки, но под взглядом альфы осеклась и сделала попытку слиться с интерьером.
– Сюда, – альфа Лиам сделал приглашающий жест в сторону деревянной арки.
Мы с Бурым молча прошлепали по темно-коричневой плитке пола в указанном направлении и оказались в просторной кухне-гостиной. Здесь тоже было темно, экономят, наверное, только в центре зала над вытянутым прямоугольником разномастных диванов, кресел и пуфиков горел одинокий фонарь. Вся стая, включая детей, женщин и стариков, собралась сейчас здесь и неприветливо косилась в нашу с Бурым сторону.
– Всем ночи, – тихо поприветствовала я сидящих каннисов и попыталась отыскать глазами добровольца. – Кто из вас Дариан?
Со своего места легко поднялся парень лет двадцати, наши взгляды встретились, и я вдруг почувствовала волну смущения и неловкости. Реакция была понятной, мне всегда нравились такие парни – высокие спортивные блондины с мягкими чертами лица и открытой улыбкой. Это были мои «белые киты» – недостижимые и привлекательные.
– Дариан, в участок 9–9 поступило устное заявление от альфы Лиама насчет вашего признания в убийстве женщины и незамедлительном вмешательстве Карателя… – бубнил Бурый где-то на заднем фоне, пока я восторженно разглядывала идеал своих девичьих грез.
Если у оборотня еще и глаза голубыми окажутся, то я растекусь восторженной лужицей прямо у его ног. Эх, жаль, что ночью у всех каннисов глаза желтым светятся, а до утра парнишка вряд ли доживет.
– Лиам! – отчаянный женский вопль заставил меня вздрогнуть и вернуться к реальности. – Лиам, умоляю, пока не стало слишком поздно, отзови заявление. Стая должна сражаться за своих до последнего.
– Мама, не надо! – оборвал ее так понравившийся мне блондин и обвел собравшихся сородичей долгим взглядом. – Прошу уважать мое решение так же, как я люблю и уважаю всех вас.
Я завистливо вздохнула и попыталась представить, как заявляю матери, отчиму под номером пять, сестре и брату нечто в этом же духе – не вышло. Мне бы мама за одну только попытку сознательно пойти на суд Карателя так настучала по мозгам, что я зареклась бы даже думать о подобном. А каннисы не только не спорят и не пытаются отговаривать – Дариан требует уважать его решение. Вот и думай после такого – это у меня семья неправильная или это каннисы какие-то не такие.
Пока я размышляла над семейными взаимоотношениями, парень попрощался с родителями и подошел к нам.
– Можно сделать это на улице? – попросил он с мягкой улыбкой в уголках губ. Вот как такому откажешь?
Бурый остался в гостиной, чтобы дать альфе на подпись бумаги о нашем прибытии и сориентировать родственников по дальнейшим действиям. Надеюсь, этот шутник не подсунет каннисам визитку своего друга-гробовщика. Тут и так все на взводе.
Идя следом за волчонком через гостиную и узкий коридор, ведущий из дома в сад, я размышляла над сложившейся ситуацией.
Около девяти вечера патрульные прошлой смены обнаружили труп в подворотне. Женщина средних лет зашла после работы в бар пропустить по стаканчику с коллегами, вышла на минутку покурить и обратно уже не вернулась. Привычные ко всему патрульные опечатали место преступления, отгородили щитом вход в подворотню, чтобы не смущать зевак видом крови и художественно разбросанных по мостовой ошметков плоти и внутренних органов, и пошли опрашивать посетителей бара. Дело попахивало глухарем, но на радость всем в 10:10 на пост дежурного поступил звонок от альфы Лиама.
– Я все никак не могу понять, – искренне недоумевал Бурый по дороге сюда, – зачем альфа сдал своего? Свидетелей не было, улик – тоже. Авторитет Лиама в управлении – о-го-го. Никто никогда не связал бы его волчонка с тем трупом из подворотни. Так зачем звать Карателя?
Я тогда только плечами пожала – не все ли равно? Позвал и позвал. А теперь сообразила – это был сознательный выбор Дариана.
Волчонок вообще очень сильно выбивался из ряда всех прочих, над кем я вершила суд. Обычно Каратели сваливались как снег на голову, поэтому за последний месяц работы насмотрелись мы с напарником всякого. Пьяницы, обжоры, насильники, лентяи, домашние тираны – да кого только не было в списках Карателей! Последнего кандидата Бурому пришлось вылавливать за ногу прямо из кровати, причем народу в той постели было столько, что в первый раз напарник ошибся и выудил не того. Я лицезреть разврат не пошла. Хватило того, что оборотень вышел из спальни красным и жутко смущенным, а после дежурства поехал в бар и напился до зеленых гоблинов.
У стеклянной двери, ведущей в раскинувшийся за домом сад, Дариан притормозил, пропуская меня вперед, но едва я поравнялась с высоким парнем, тот резко, практически неуловимо качнулся вперед, уткнулся носом в мои спутанные светлые локоны и тут же отпрянул.
– Вы чудесно пахнете, – чуть смущенно улыбнулся он в ответ на мой вопросительный взгляд и опустил глаза. – Извините. Альфа велел вести себя рядом с вами достойно, но я не удержался. Еще раз извините.
Мы неторопливо вышли и побрели по садовой дорожке, выложенной белыми прямоугольниками, в сторону деревянной беседки. Настроение было гадким.
Теша себя надеждой, что все еще может обойтись, и убивать волчонка не придется, я оглянулась назад. Из дома беззвучно выходила понурая стая с альфой Лиамом в первых рядах. Бурый уже взгромоздился на деревянные перила веранды и с упоением листал страницы комикса. Вот она, многогранность момента: кому смерть, кому горе, а кому и развлечение.
Дариан, идущий впереди, даже не понял, что я уже приступила. Он пошатнулся, припал на одно колено, задышал глубоко, с легкими хрипами. На моей руке вспыхнули печати, а вокруг наших фигур, отрезая от внешнего мира, вырос золотистый купол света.
За спиной раздался коллективный восторженный вздох, а я попыталась увидеть себя глазами каннисов – коленопреклоненный Дариан перед маленькой девичьей фигуркой, объятой непостижимой мощью света. Красота…
– Трис, не сачкуй! – прикрикнул со своего места Бурый, каким-то непостижимым образом угадывая, что я оттягиваю неприятный момент.
Пришлось немного поспешно притянуть сознание Дариана и нырнуть в его воспоминания.
До того, как стать Карателем, я даже и не предполагала, какой бардак царит в человеческих черепушках! Все равно, что подняться на бабушкин чердак: сломанные вещи, хлам, коробки с не пойми чем, лыжи, на которых никто не катался, пыль, паутина и полумрак. Человеческий мозг, как та бабушка, тоже жил по принципу «ничего не выбрасывать», складируя в своей памяти обрывки фраз, осколки воспоминаний, образы, сюжеты, звуки, обиды, и все это, уже давно забытое, валялось в пыли, ожидая своего звездного часа, который чаще всего так и не приходил.
«Чердак» Дариана оказался таким, как я его себе смутно и представляла: светлый, теплый и располагающий. Заглядывать по углам и рыться в глубинах не стала, нужное воспоминание лежало на поверхности.
Полгода назад парень поступил на курсы по юриспруденции, и альфа начал отпускать его в город одного. Вчера был вторник, группа сдавала зачет по теме: «Магическое налогообложение». Дариан отстрелялся в числе первых и был свободен как ветер в поле. Парень чуток послонялся по центру, зашел в пару магазинов, а потом словно кто невидимый толкнул его сесть на остановке в первый попавшийся автобус и уехать прочь. Дариан решил, что это неудовлетворенная жажда приключений, и не стал сопротивляться порыву. Безрассудство привело его в незнакомый район, а ноги довели до ближайшего бара.
Место ему не понравилось – от подсобки несло забродившими соленьями, на полу медленно расползалась лужа пролитого кем-то пива, да и компания – все сплошь взрослые и солидные люди, невесть как очутившиеся в этом захолустье, – не слишком радовала, но Дариан остался.
Жертва тоже была тут – женщина средних лет, с короткими светлыми волосами, в сером деловом костюме и легкомысленной нежно-розовой блузке с черной кружевной каймой на воротнике и рукавах. Дариан мазнул по ней незаинтересованным взглядом, сел за столик и начал листать меню, но вторая ипостась неожиданно зло зарычала, требуя контроля над телом. Понимая, что происходит нечто странное, Дариан потянулся к браслету на руке, видимо, рассчитывая связаться с альфой и сообщить о своем нестабильном состоянии, но коричневый ремешок неожиданно лопнул.
Все дальнейшее я видела в розовой дымке ярости и жажды крови. Потерявший контроль оборотень прокрался следом за блондинкой, решившей проветрить свои легкие дозой никотина, по пути трансформировался и бросился на жертву.
Он действовал странно: запрыгнул сзади, повалив женщину на мостовую, практически придушил, но потом зачем-то отпустил, оторвал запонку с рукава, перевернул жертву на спину и перегрыз ее ремень. И только после того, как пряжка серебряным росчерком полетела вслед за запонкой в кучу мусора, оборотень начал рвать еще живое тело женщины на куски. В какой-то момент сам Дариан отключился, а волк, ведомый инстинктами, самостоятельно вернулся в стаю, под защиту альфы.
– Виновен, – с грустью сообщила я, отпуская чужое сознание.
– Виновен… – эхом откликнулась заключенная во мне сила.
Она редко обрывала чью-то жизнь, ведь смерть устраняет причину, но не следствие нарушенного равновесия. Чаще приговоренному давался срок для того, чтобы попытаться исправить или устранить часть проблем, возникших после преступного злонамерения. Исключения составляли нераскаявшиеся социопаты, способные в отведенное время убить еще кого-то, и оборотни с неподконтрольной второй сущностью. Ведь если человеческая личность оборотня не в состоянии обуздать внутреннюю суть, то рано или поздно та возьмет вверх. В лучшем случае в лесу появится очень умный лось или хитрая белка, в худшем – высокоактивный людоед, одержимый постоянным голодом.
Я закинула левую руку за спину, со скрипом дотянулась до левой лопатки, слегка надавила, настраивая полное слияние, и торопливо сместила ладонь к шейным позвонкам. Гладкая, отполированная сотнями ладоней Карателей рукоятка меча отделилась от тела и сама собой прыгнула в мою ладонь. Позвоночник привычно обожгло болью вперемешку с диким холодом, и я медленно потянула клинок, как никогда остро ощущая себя ножнами для той силы, что жила внутри.
Занесла меч для удара и замерла.
Со стороны может показаться, что Каратели – это машины для убийства, бездушные чистильщики, которых ведет неведомая сила, и именно такими мы становимся в конечном счете. Мы судьи, и мы же палачи. Нам даровано право на убийство или же нам даровано другое – право не совершать это убийство?