У Марьяги теплело на сердце, когда вся ее семья собиралась за обеденным столом. Ей нравилось незаметно наблюдать за своим мужем. Горын старался напустить на себя суровый и важный вид, но, глядя на жену и детей, ему не удавалось скрыть любовь и нежность.
Да и мать не могла налюбоваться на ребятишек: такие они славные, все, как на подбор. И каждый со своей особинкой, со своим нравом. Еленка, девушка ясноглазая с русой косой ниже пояса, кушала деликатно, понемногу, фигуру берегла. Да и было что беречь, красивей девицы не сыщешь во всем белом свете. Причем, что в нынешней ипостаси, что в изначальной.
Лукьян же - парень-огонь, пылкий, порывистый. Чуть разгорячится, так и сыплет искрами из глаз, а то и вовсе в пламень обратится.
- Осторожно, осторожно, - хлопотала, увещевая его мать, ты тут нам все избушку спалишь.
А Емеле на роду было написано водой повелевать. В очах озера плескались, голосок, что ручеек серебряный звенел. Рыба сама к ему в руки шла , страшный Кракен ягненочком тихим к пареньку ластился.
Только Василек, младшенький, все еще не обрел своей сути. Даже в человеческом облике не мог оставаться долго, день-другой, не более. А когда чужих рядом не наблюдалось, сидел на улице, головенку зеленую через окно к столу тянул.
Ели солидно, неспешно. Разговоров за обедом отец не позволял. А вот, когда управлялись со щами да кашей, тут уж можно было за жбанчиком кваса и словом перекинуться, о всяких диковинных вещах поговорить, прадедовы сказки вспомнить. Только детям-то невдомек, что не все предания стоит тревожить. Так и случилось, что Василек, по простоте душевной и малолетству, опасный вопрос задал:
-А почему калики перехожие на наш хуторок теперь совсем не наведываются?
Мать вздрогнула, руками замахала:
-Чур, чур их!!! Не поминай лихо-злосчастье это.
Но тут и Еленка вдруг за братца-несмышленыша вступилась:
- Что это вы с тятенькой все "чур" да "чур". Хотя бы разок объяснили, как следует, кто эти калики такие, да что в перехожих людях страшного случается. Мы ведь не человечки какие-то хлипкие. Чего же бояться-то?
- Может и правы дети, - грустно промолвил Горын, - пора им узнать нашу тайну, хотя и не к добру говорить об этом вслух, как есть, не к добру.
Так вот, знайте, ребятушки, оберег, что мы драконы-Горынычи храним из века в век, не только наш покой оберегает, но и покой мира этого. Только не всем это по нраву. Нет-нет, да и найдется кто-либо, кому повоевать всласть да кровь реками пролить охота. Вот и рыщут его посланники, норовят оберег у нас украсть.
Не раз и не два удавалось им это грязное дело. И сразу же начинались самые страшные и кровавые битвы да сражения на этой земле.
Никогда не знаешь, в каком облике такой двуличный Калика Перехожий появится. Да и выбирают для этого дела людей необыкновенно умных, хитрых, коварных и очень опасных. Таким не ведомы жалость, стыд или совесть. И еще они - колдуны могучие. Оттого и стережемся мы так, образ свой настоящий от людей скрываем. Не ценные камешки или золото бережем. Самое важное - весь наш мир охраняем.
А враги наши, чтоб им пусто было, о нас злые слухи распускают, чудовищами изображают. Хотелось бы им Горынычей-хранителей совсем извести, чтобы не мешали злу вершиться.
Еще не отзвучал голос Горына, а избушка заворочалась, подогнула курьи лапки свои, на землю шмякнулась. Всполошились все. Погасли Лукьяновы искорки, Емелины глаза обычной человеческой синью налились. Василек белобрысым малышом обернулся, на неловких ножонках в дом заковылял, возле ларя с мукою споткнулся, на пол шлепнулся.
- Вот до чего нас разговоры довели. Дождались!- едва выдохнула мать.
- Не пугайся прежде времени, может, и впрямь случайный прохожий, - насупился отец.
Уж на что высоки и крепки Горынычи, а кудрявому парню, заглянувшему в избушку, даже они не чета. Глова под потолок, косая сажень в плечах. Поклонился хозяевам, как водится. А от Еленушки едва-едва смог глаза отвести.
- Ну здорово, молодец! - Горын казался самим добродушием, - говори, как звать-величать и с чем к нам пожаловал?
Засмущался паренек:
- Да я гусляр странствующий, Лелем зовусь. Иду из Задремного царства в Престолград. Скоро будет ваш царь, свадьбу играть, сына женить надумал. Лучших гусляров со всего света созывает.
- А дорога в Престолград от нашего хуторка-то дальновата, - фыркнула Марьяга.
- Вот то-то и оно, - понурился Лель, - сбился я с пути. Думал, напрямик лесочком быстрее, да заплутал и случайно вышел к вашему дому, - паренек при этом так взглянул на Еленку, будто хотел сказать, вовсе не случайно к вам попал, дескать, судьба меня сюда привела.
Горын все приметил, поскучнел:
- Ладно, если так, помогу, выведу тебя, гусляр, к дороге.
- Как же так, тятенька, - всполошилась дочка, - до дороги даже лесом сколько идти ведь! Лишь в темень до нее дойдете, а там ведь ночью волколаки бродят. Что же вы человека на смерть им ведете!
Мать ее локтем в бок, не помогает. Вот такая беда, когда дочка на выданье, а вокруг никого на примете. Каждый захожий гусляр девчонке голову кружит.
Сдвинул Горын кустистые брови:
- Что ж, пусть у нас заночует, негоже гостя взашей гнать. Постели ему мать на одном из больших ларей в сарае амбарном.
- Там же мыши, - пискнула девица.
- Не съедят, - отрезал отец и добавил c холодком, - Баюна к нему запустим, тот всех мышей распугает, а то в избе ему и делать то нечего, в горнице их не водится, разве что в сени поиграть с Васильком бегают.
Ночь прошла тревожно. Отец и мать глаз не смыкали. Еленку одну даже "до ветру" не выпускали. Только все же поутру, шагая через лес, к большому торговому тракту, Горын приметил, что незваный гость с трудом скрывает оживление, и глаза его не печалью светятся, а сияют радостью и надеждой.
Воротившись домой, дракон проверил схоронку. Бесценный оберег лежал на своем месте.
Тут бы и успокоиться, но нехорошее предчувствие не оставляло Хранителей. И точно, к вечеру снова нежданные гости на пороге.
Тощая слепая бабка с трудом поднялась на крылечко. Одной рукой клюку свою сжимает, за другую девчоночка лет пяти уцепилась. Не поймешь, кто кого ведет, кто кому опора. Обе вымокли под послеполуденным дождем. Босые ноги посинели от холода.
Совсем закручинился Горын. Этих-то никак в амбар на ночь не отправишь. Не по-людски это. Да, и драконово сердце не даст так поступить. Почем знать, может это вовсе не злонамеренные Калики Перехожие, а самые себе обычные несчастные побирушки.
А вот Василечек новым гостьям обрадовался. Точнее - младшей из них. Давно не случалось ему с маленькими детьми играться. Трудно ведь такому крохе в семье, где братья и сестра много старше него.
Только девчушка все дичилась. Забралась на печку, куда сердобольные хозяева бабульку ее определили, и ни ногой оттуда. Так бы и просидела все время под боком у слепой бабки. Но Василек все же улестил ее, поволок в сени мышиную норку показывать. Хорошо у него получалось с грызастыми ладить. Баюн на него даже злился из-за этого. Но маленькая нищенка кота приласкала, успокоила. Так что мышиное представление смотрели вместе.
И малышка напоследок так расшалилась, что хотела мышат даже в избу на показ вывести. Только Василек не согласился, нечего грызунишкам в горнице делать, да и не могут они туда сунуться, тятенька супротив них какую-то пугалочку там придумал, чтобы до сала с маслицем, муки лакомой и сахарной головы не сумели добраться. Тут Баюн, распушив усищи, мяукнул, то ли поддакивая малому, то ли, посмеиваясь над его речами. Вовсю разошлись ребятенки. Под вечер затеяли еще и в салочки играть. Девчоночка хохотушкой оказалась. Даже, когда у ларя с мукою с Васюткой вместе споткнулись и по полу кубарем покатились, колокольчиком заливалась.
Утром Марьяга на прощанье не только корзинку еды убогим приготовила, но и кой-какую обувку им дала, чтобы ноги поберегли. А как только дверь затворилась, поторопились они с Горыном к заветной схоронке. И опять вздохнули с облегчением: все на своем месте.
День-другой прошли спокойно. А на третий вновь подогнулись курьи ножки избы, вновь заскрипела калитка, вновь застучала деревяшка по вымощенной камнем дорожке. И бравый, потрепанный жизнью и боями солдат с деревянной ногою ступил на порог.
Этого самого бывшего гвардии рядового Никтина на ночлег определили на сеновал. Хоть и увечный, а в походной жизни ко всяким условиям привык и приноровиться умел ко всему. Да только, к большой досаде Хранителей, он едва ли не целый день в избе проторчал. И коту Баюну поначалу этот гость никак не гляделся. Котище и сам поболтать мастак, а тут служивый, у которого рот не закрывается. Правда, потом толстый Баюнище разлегся на коленках служивого, позволил себя за ушком почесать.
Ну, а молодые Горынычи солдатские побасенки слушали с восторгом. Особенно Лукьян. Ему ведь только намекни на огонь да порох, вовек не оторвешь от рассказчика. Да тут еще оказалось, что Никитин в рядом с самим Иваном-царевичем с Чудом-Юдом сражался. А уж о молодецких подвигах царевича вся земля слухами полнится. У Лукьяна глаза разгорелись, даже как-то раз не сдержался, искорка проскочила. Иван-царевич ведь ему, можно сказать, ровесник. Пятьсот драконьих лет все одно, что двадцать пять человеческих.
А младшенького солдат все веселил, к потолку подбрасывал. Даром, что калека, руки крепкие, каменными мускулами бугрятся под изношеной шинелькой.
Не нравится мне этот солдат, - шепнула тихонько Марьяга мужу. Тот головой согласно кивнул и зубами скрипнул, что поделаешь, гость, надо привечать.
В общем, вздохнули они с облегчением, когда словоохотливый служивый наладился восвояси, а схоронка при этом никак не пострадала. И только теперь почувствовали, как умаяло их напряжение всех этих дней. Поужинали и присели на крылечке вдвоем, Марьяга мужу голову на плечо положила. Как вдруг опять затрепыхалась избушка. И совсем уж чудные странники наведались в лежащий на отшибе хутор.
Что искали тут купцы заморские понять невозможно. Прикатили, устроили сущий базар. Удивительные люди разложили товары один другого чуднее. Косоглазый китаец с нелепой косицей тончайшие шелка на циновочке разворачивает. Тощий индус в чалме нити жемчуга и самоцветов перебирает да расхваливаетl Охранником же или прислугою при них огромный чернющий до синевы арап. Этому делать на хуторе было нечего. Все забавлялся с котом-Баюном. А еще про плаванья и корабли Емеле рассказывал. Парнишка-то бредил путешествиями по морям-океанам. Кабы не отцова воля и к послушанию привычка, век бы на землю не ступал.
Еле-еле отбились от них. Заглянули в тайник, никуда не делся оберег. Но вот назавтра обнаружилось, что пропало иное, для родителей не менее ценное, сокровище. Исчезла Еленка.
Бросились на поиски. И чего только не обнаружилось в округе. И солдат-то одноногий, судя по следам, немало покружил в прибрежном лесочке задолго до того, как к ним в дверь постучался и немало времени после. И купцы тоже, можно сказать, в засаде здесь сидели. И мышиных следов немало к дереву с дуплом привело. Бумагой и чернилами в нем пахло. А еще Еленкой. И клочок Баюновой полосатой шубы здесь обнаружился.
Кинулись с кота объяснения стребовать, да только как в воду канул котофей.
Когда же за всем этим шумом-гамом про оберег вспомнили, то оказалось, что и он исчез бесследно . Опять обвели вокруг пальца драконов Калики Перехожие! Чем жили- дорожили, украли, увели. А самое страшное, что родная дочь, кровинушка, под подозрением. По всему выходит, соблазнили девицу посулами нечестивыми. Даже колечко заветное, по которому разыскать ее можно, сняла. Да и не раскрыли бы чужаки без подсказки секрет семейной схоронки.
Но наиболее растревожился Емельян, простить себе не мог, что не распознал лихих людей, развесил уши, слушал их побасенки, а главного и не заметил. Потемнели его очи, словно море в бурю:
- Я разыщу их, верну оберег и сестрицу. Далеко не уйдут! Чуял от них речкой Иволгой пахло. Не иначи, как на струге пришли в Толоку. Оттуда до нас верхом лишь пару дней пути, - закрутился Емелюшка , смерчем взвился и полетел к реке. Едва успел отец за ним вослед.