Букашки за стеклом
Уильям Браун не любит говорить об инопланетянах.
Когда его спрашивают: "А правда?.." - и делают многозначительную паузу, он переспрашивает: "Что - правда?" - в надежде, что речь пойдет о чем-то другом.
- Правда, что ты видел пришельцев? - настаивает собеседник, и мистер Браун с неохотой отвечает:
- Ну, да...
- А правда, что они зеленые и тощие, как головастики?
- Не совсем.
- А ты разговаривал с ними?
- Ну, да...
Здесь терпение мистера Брауна, как правило, исчерпывается. Собеседник с фантазией мог бы спросить еще, к примеру: бывал ли Уильям на пятой планете молодой звезды Регул? Преодолел ли он семьдесят семь световых лет прежде, чем выдохнул кислород, зачерпнутый легкими еще на Земле? Восхитились ли чужаки мудростью Уильяма? И даже -- открылся ли ему принцип синкретического подобия локализованных пространств? На все эти вопросы собеседник с фантазией получил бы положительный ответ, не будь он резко прерван Уильямом Брауном:
- Это все - космическая чепуха. Пришельцы всякие... Ничего здесь нет интересного. Лучше давай-ка я расскажу тебе про банку с букашками.
И затем, независимо от ответа, он приступает к одному и тому же повествованию.
Шел март - холодный и сырой. По утрам Уильям Браун выходил на прогулку в лес. Он вдавливал сапоги в липкую жижу, с усилием выдергивал их обратно и размышлял о своей ненависти ко всем мыслящим существам, начиная от голландских колонистов, четыре века назад разместивших свой поселок в этой убогой глуши, и заканчивая лабрадором цвета слоновой кости, который являлся причиной утренних прогулок. Пса звали Казак, он был бесстыдно красив и нахально веровал в то, что все вокруг обязаны его любить. Именно Казак первым обнаружил банку.
Пес деловито встрял мордой в кусты, торчащая наружу его хвостатая задница судорожно завиляла, а невидимая в листьях голова удивленно тявкнула. Уильям подошел поглядеть.
Среди кустов, увязнув на четверть в грязи, лежала округлая стеклянная емкость с открытым верхом, размером с тыкву. В емкости имелось некоторое количество песка, а в нем, едва заметные, копошились насекомые. Они были кирпично-рыжими и, вероятней всего, принадлежали к породе муравьев. Уильям обозначил их для себя более общим термином: букашки.
Песок, блеск и прозрачность стекла, расцветка букашек -- все это навело на ассоциации с пустынями, сухим субтропическим зноем. Неожиданно для себя Уильям подумал: "Бедняги! Как же вы озябли, должно быть!" А затем подумал: "Март... в мае уж точно станет тепло. Тогда и выпущу вас". Он поднял банку с букашками и поволок домой.
Вопрос еды для муравьев был решен мгновенно. Уильям не сомневался, что сахар вполне подойдет. Все любят сахар, даже бегемоты. Он рассыпал ложку сладких кристаллов по поверхности песка в банке и с удовлетворением понаблюдал, как букашки растаскивают их по укромным местам. Несколько сухих палочек и листьев, упавших внутрь аквариума еще в лесу, давали муравьям некое подобие безопасности. Мистер Браун приподнял и пошевелил одну из палочек -- букашки тут же бросились из тени врассыпную, толкая перед собой крупицы сахара. "То-то же!" - прокомментировал мистер Браун.
Он расположил банку на письменном столе, поближе к радиатору отопления у стены, подальше от влажного носа Казака. Отогревшись, букашки забегали энергичнее: заползали на листья, сбивались в стайки, движущиеся единообразно, сливались с другими стайками и растекались вновь. Какое-то время мистер Браун поглядел на букашечьи пермутации, но вскоре заскучал и взялся за ворох свежих газет. Он выписывал их с полдюжины, желая чувствовать себя человеком осведомленным, и прочитывал из каждой лишь вопиющую сенсациями передовицу да страничку спортивных новостей. То и другое проделывал, впрочем, вдумчиво и неторопливо.
Первый сюрприз букашки преподнесли Уильяму ближе к обеду, когда с газетами, яичницей, круассанами и кофе было покончено. Он бросил беглый взгляд на банку и отметил в ней некую перемену. Присмотрелся, придвинул емкость поближе, водрузил на нос очки -- и ошеломленно выдохнул: "Ишь ты!.." Три сухих палочки, что утром лежали на песке, теперь были подняты и установлены почти вертикально: одна доставала до верхнего края банки, две другие подпирали ее. Как удалось муравьям, при их ничтожном размере, соорудить этакое -- не укладывалось в голове Уильяма. Но, так или иначе, мост на волю существовал, и по нему уже карабкались вверх, к границе стекла, несколько букашек.
С минуту мистер Браун взирал на них, и когда разведчики были уже близки к концу моста, принял решение. Он стряхнул муравьев вниз, а длинную палочку разломал на части и также бросил на дно банки. "Смотрите мне", - наставительно сказал напоследок.
То был март, богатый событиями. Перенаселенные азиатские страны вспыхнули истерией строительного бума и громоздили небоскребы, все дальше выдавливая их в океан на бетонных постаментах; тысячетонные сухогрузы с арматурой и цементом вереницей сползались к Сингапуру, Гонконгу, Шанхаю... Челнок "Инфинити" взорвался в стратосфере и возвратился на землю пыльным шлейфом металла и топлива, с крохотной примесью органики... Уильям Браун мало интересовался этим. Его взгляд и внимание все сильнее притягивались к обитателям стеклянной емкости на краю стола. Просыпаясь утром, возвращаясь с собачьих прогулок или с вылазок на работу, он ловил себя на мысли: "Ну, что там? Не вычудили чего новенького?"
Муравьи распорядились отпущенным им стройматериалом бережливо и разумно. Из обломков веточек и нескольких листьев они соорудили три приземистых укрытия, основательно вкопанных в песок. Размеры укрытий были таковы, что вмещали всех букашек, их яйца, небольшой запас сахарных крупиц -- и оставалось еще место. А по прочности они выдерживали прямое попадание кубика сахара-рафинада и даже экспериментальной пятицентовой монеты. Уильям никак не мог застать муравьев за самим процессом стройки -- казалось, они работают только тогда, когда человек не смотрит. Позже он сообразил: дело в настольной лампе. Когда она зажжена, муравьи прячутся от света, когда погашена -- берутся за дело. Мистер Браун бросал в банку несколько спичек, щелкал выключателем и впотьмах сидел у стола, переносицей чувствуя, как идет за стеклом невидимое, бесшумное, целеустремленное копошение. С большим трудом выдерживал полчаса и заставлял нить накаливания вспыхнуть: одна из спичек уже стояла вертикально и колонной подпирала сухой березовый листочек.
Сплоченность и координация действий букашек стали вызывать в Уильяме смутное чувство обиды и зависти. "Нет, ну ты посмотри, а!" - со злостью шептал мистер Браун и все явственней ощущал желание рассорить муравьев. Он прекратил давать им сахар. Точнее -- сыпал всего несколько крупиц в день. Букашки делили эти крохи между племенами, скармливали своим неуклюжим маткам. Постепенно, крайне экономно выедали накопленные запасы. Рабочие особи слабели, больше не ворочали спички и листья. Некоторые издохли и были съедены остальными. Однако война за пищу, вопреки ожиданиям мистера Брауна, так и не началась.
Тогда он испробовал другое средство: возобновил поставки сахара, а кроме того, влил в банку столовую ложку оливкового масла -- которое, по мнению Уильяма, должно было представлять для букашек редкостное лакомство. Вот теперь ожидания человека оправдались с лихвой: стайка муравьев окружила жирное пятно и отпихивала, отшвыривала от него иноплеменцев, пока несколько букашек таскали в ближайшее укрытие промасленные крупицы сахара. "Вот так-то! - отметил Уильям, потирая руки. - А то, понимаешь..."
За мартом пришел апрель -- переменчиво сухой и дождливый. Мир бурлил сенсациями, которые вливались в линзы Уильяма Брауна с передовиц газет. На Торонто грохнулся метеор -- к счастью, без жертв. В Карибском бассейне открыли нефтяное месторождение -- и тамошние карликовые диктатуры сцепились меж собой, под пристальными взглядами авианосцев Дяди Сэма и эсминцев Ее Величества. По никому не нужным странам Африки прокатился никем не замеченный голод... Скука. Уильям с трудом заставлял себя дочитывать статьи. Мокрой губкой заботливо протирал стекло банки, влага оставляла разводы -- точь в точь как на окне после дождя. Мистер Браун салфеточкой доводил стекло до идеального блеска, укреплял на носу очки и пускался в наблюдение.
Как общаются между собой букашки? Все акустические версии мистер Браун отверг чисто интуитивно. Просто не верилось, что настолько мелкие существа способны производить слышимые звуки. Язык жестов? В лупу становилась заметна пара усиков на голове каждого муравья, пребывающая в постоянном движении. Усики колыхались, подрагивали, сгибались и распрямлялись без видимой цели. Конечно, Уильям не питал никакой надежды расшифровать эту микроскопическую символику. Но сама идея о том, что букашки способны увидеть и понять жест, пришлась человеку по душе.
Он отодвинул лампу от банки и направил ее на свободный участок стола. Скрестил пальцы рук и принялся манипулировать ими в луче света. На стекло банки падали причудливые тени: морда лающей собаки, человечек с коляской, летучая мышь. Спустя минут пять Уильям навел рефлектор на муравьиное жилище, чтобы проверить эффект, и довольно хихикнул в усы: множество букашек выбрались из убежищ и расположились на песке головами в его, Уильяма, сторону. Он вновь внес ладони в луч света и с удвоенным усердием взялся метать тени на стекло. Его ожидало разочарование: когда он вновь пригляделся к содержимому банки, то не увидел на открытом песке ни единого муравья -- все ушли в убежища, утратили интерес к театру теней.
"Хм..." - протянул Уильям и прошелся по дому. Сгреб в охапку мелкие и занятные вещицы, какие нашел: блестящее заварочное ситечко, моток ниток с вонзенными в него накрест иглами, свинку из дутого стекла, модель вертолета "Апач", будильник в форме глаза, двухдолларовую банкноту. Расположил все это сценическим полукругом около банки, максимально живописно, с большими интервалами между предметами; осветил лучами ламп.
Спустя час нетерпеливого ожидания Уильям заглянул в емкость. Букашки выбрались из убежищ и взялись за свои повседневные дела: запасали сахар, рыли норки, перетаскивали спички. Но никто из них не проявлял ни малейшего интереса к экспозиции за стеклом. Больше того, если присмотреться, становилось ясно: букашки избегали смотреть в сторону человеческого хлама! Если какой-нибудь муравей замирал хоть на секунду, то всегда - головой к центру банки и задницей к освещенной выставке.
"Ну, нет!" - заявил мистер Браун. Он извлек из рамы свое собственное фото - огромное, по меркам насекомых, десять на четырнадцать дюймов. Гордый мистер Браун в сапогах и охотничьем камуфляже возвышался на фоне двухэтажного дома - вот этого самого, в котором жил. Он прислонил фото к стеклу и обрушил на него струю электрического света. Вышел экран - ослепительный, довлеющий над хрупким муравьиным мегаполисом. С чувством свершенного дела Уильям Браун отправился спать.
Газеты следующего дня пестрели новыми сенсациями. Кажется, было нечто о параллельных мирах или об атмосферных аномалиях... Мистер Браун бросил беглый взгляд и заметил лишь то, что исчезли картинки авианосцев. События внутри стеклянной тыквы - вот что было поважнее. Одно из убежищ переместилось! За ночь букашки разобрали его и собрали заново - в противоположном от фотографии конце банки!
"Да вы издеваетесь!" Уильям Браун сунул руку внутрь емкости с порывистым желанием разнести на куски все муравьиные строения... Вдруг остановил себя, отдернул ладонь. Что-то неясное, им самим непонятое, но остановило. Тогда он разыскал карандаш и воткнул в песок. Минута, другая, третья прошла. Когда первый, самый отчаянный или бестолковый из муравьев, взобрался на жало карандаша, мистер Браун подхватил его и вынес из банки.
Насекомое замерло на грифельном острие в нескольких дюймах от носа Уильяма и уж теперь оно определенно смотрело на человека. У букашки просто не было выбора: Уильям развернул ее усатой головкой к себе. Усики свисали неподвижны. Муравей боялся пошевелиться. Боялся, вероятно, даже вздохнуть -- если в остальное время он дышал.
"Ну, как тебе большой внешний мир?" - спросил мистер Браун и опустил муравья на стол. Тот заметался на полированной поверхности. Банка находилась всего в футе от него, но несчастный муравей понятия не имел, как его тесный мирок выглядит снаружи. Он побежал по спирали, все расширяя круги и поминутно замирая в разных положеньях -- на юг головой, на запад, на восток. По кругу, по кругу, без малейшего намека на направление. Чувства его были очевидны: насекомое мечтало вернуться в банку.
Уильям сжалился над ним и поднес кончик карандаша. В ту же секунду букашка вспрыгнула на жало. "Умный!.." - похвалил Уильям и вдруг, внезапно, им овладело странное чувство: неправильности, уродливости, грешности его действий. Не по отношению к данному конкретному муравью -- а вообще. Все, что проделывал мистер Браун с обитателями банки, представилось ему мерзким, приторным злодеянием.
Он бросил карандаш вместе с букашкой на песок, накинул куртку, подхватил стеклянную емкость и вышел в теплый поздне-апрельский лес.
- Ну, потом я отыскал то самое место, где нашел их, раздвинул кусты и положил, значит, банку на бок -- так, чтоб букашки могли выползти. Тепло уже было, так что в лесу они прекрасно обустроились. Больше я их и не видел.