Эмили
Когда Эмили поднялась из могилы, мать уже ждала. Увидев маленькую Эмили, она тут же начала трястись и всхлипывать. Из ее горла вырвался прерывистый крик, когда ее поразила грандиозность воскрешения дочери. Она упала на колени в слизистую жижу, задыхаясь и тараща глаза, не в силах произнести ни слова.
Эмили просто стояла, ее белое погребальное платье было мокрым и темным от кладбищенской земли, которая спадала пластами. Даже в тусклом лунном свете ее лицо было бледным, как мрамор надгробия, а глаза огромными, черными и пустыми.
- Эмили?- сказала мама, захваченная каким-то маниакальным водоворотом абсолютной радости и абсолютного ужаса. - Эмили?
Эмили просто смотрела на нее, совершенно равнодушная к происходящему. Капли дождя катились по ее бледному лицу, как слезы. Наконец она улыбнулась, потому что именно этого и хотела мама. Она усмехнулась, и мать отшатнулась, как от пощечины. Эмили уже давно не улыбалась, и улыбка получилась слишком кривой и зубастой.
- Мама, - сказала она сухим и скрипучим голосом, как лопата, которую тащат по бетонной крышке гробницы.
Мать шагнула, сначала неуверенно, но эта бесконечная неделя траура выжала из нее все соки, и она больше не могла видеть, как это неправильно, как это неестественно и безумно. Поэтому она, спотыкаясь, подошла к Эмили и обняла ее, прижимая к себе под дождем, не обращая внимания на зловонный запах, исходивший от ее дочери.
- Я молилась об этом, детка! Я молилась, я желала, я надеялась, и я никогда, никогда, никогда не теряла своей веры! - сказала мама. “Я знала, что ты вернешься! Я знала, что ты вернешься ко мне! Я знала, что на самом деле ты не умерла!”
Эмили не обняла её в ответ.
На самом деле тепло материнской плоти слегка отталкивало ее... даже несмотря на аппетитный запах. Она чувствовала, как мать обнимает ее, но это не трогало ее. Эмили вышла из могилы с определенными потребностями и желаниями, но любви и привязанности среди них не было.
Но мама ничего этого не видела и главным образом потому, что не хотела видеть. Горе сокрушило ее, и скорбь затмила ей глаза. Безумие, которое приходит с потерей ребенка, - это особое безумие, суровое и ошеломляющее, цельное и всеобъемлющее. Поэтому мама просто согласилась. Больше ничего не было. Просто принятие.
Мать все говорила и говорила о том, как она молилась и желала воскрешения Эмили, как она мрачно сидела в своей спальне ночь за ночью, глядя на пламя единственной свечи и желая, чтобы ее маленькая девочка снова ожила. И как прошлой ночью ей приснилось, что Эмили открыла глаза во мраке своей маленькой жемчужно-белой шкатулки, и как она знала, что придет сегодня вечером с лопатой, чтобы освободить своего ребенка.
- Но ты же не умерла, детка! - повторяла мама снова и снова. “Я сказала им на поминках и на похоронах, но они мне не поверили! Они не поверят, что моя маленькая девочка не умерла! Но я-то знала! Я знала! Я знала, что ты не умерла!”
- Да, мама, - ответила Эмили.
Но мама и этого не слышала.
Теперь остались только ее иллюзии, которые превратились в высокую, крепкую кирпичную стену, сквозь которую не могли пробиться такие вещи, как разум и порядочность. Она вернула свою Эмили, и это все, что имело значение, это действительно все, что имело значение. Эмили вернулась... или что-то похожее на нее.
- Помоги мне, малыш, - сказала мама, стоя на четвереньках и заталкивая мокрую землю обратно в могилу. “Мы должны скрыть это, чтобы люди не задавали вопросов. Ты же знаешь, как они задают вопросы. Но я не позволю им снова забрать тебя у меня.”
Но Эмили не стала помогать.
Она просто стояла там, все еще улыбаясь, наблюдая, как мать заполняет могилу, наблюдая, как она плачет, рыдает и издает смешные, высокие звуки глубоко в горле. Честно говоря, Эмили не видела смысла в том, чтобы засыпать могилу. Она не пробыла среди ходячих мертвецов достаточно долго, чтобы понять, что нужно быть осторожной, нужно хранить в тайне все, что связано с ее восхождением.
Но это придет с опытом.
Как и все остальное.
Память Эмили не пострадала, она была хитрой и умной. Она научится. Ибо по существу она все еще была ребенком и имела детскую любовь к игре и притворству. Поэтому она решила, что будет не так уж трудно притвориться безобидной маленькой девочкой.
Пока мать трудилась, Эмили осматривала кладбище, склепы, памятники и камни, наслаждаясь этим местом и думая, что ей хотелось бы приходить сюда почаще. Но не слишком часто. Если она это сделает, рано или поздно ее заметят, и тогда игра закончится. Люди ожидали, что мертвые маленькие девочки останутся в своих гробах, им не нравилось, что они бродят по кладбищам ночью.
Даже Эмили это знала.
Мать зарыла могилу, грязная с головы до ног, только глаза и зубы белые и блестящие, как у старого водевильного актера в черном лице. Все делало ситуацию ещё более абсурдной. Она подошла прямо к Эмили и обняла ее, сморщив нос от запаха, но все равно продолжала обнимать. Толстый, извивающийся дождевой червь выпал из спутанных волос Эмили, и мать вскрикнула. Но даже это она в конечном счете проигнорировала.
- Пойдем домой, детка, - сказала она. - Давай уйдём из этого ужасного места.
Эмили позволила увести себя за руку между покосившимися камнями и сводами, покрытыми лианами. Она не хотела уходить. Ей хотелось бегать по этому месту, петь и танцевать, прятаться за камнями и выпрыгивать в холодный лунный свет. Запах разлагающейся земли и гниющих гробов, крошащейся плоти и пожелтевших костей заинтриговал ее, заставив заурчать в животе. Ей хотелось зарыться голыми руками глубоко под землю и жевать все подряд.
Но мама этого не допустит.
Они прошли через ворота, и вдалеке зазвонил церковный колокол, отбивая полночь. Это было идеальное время для воскрешения, и Эмили это знала. И, зная это, она хихикнула. Потом они сели в машину, и Эмили вспомнила, что не была в машине с той ночи, когда у нее лопнул аппендикс и началась инфекция. Она почти ничего не помнила, только лихорадку, боль и плач матери у ее постели.
- Теперь все будет хорошо, малыш, - сказала мама. - Вот увидишь. Мама все сделает правильно.
Эмили продолжала ухмыляться, чувствуя пустоту в животе и желая впиться зубами в кусок мяса. Она подумала о хрустящих костях и сером мясе, и от этих мыслей у нее заурчало в животе. Если бы не жара в машине, в которой они ехали, все было бы прекрасно. Эмили сидела там, пока они ехали в город, вспоминая все, что было раньше, но не связывая это ни с чем теплым.
Она знала только голод.
- Поговори с мамой, детка, пожалуйста, поговори со мной.”
Так Эмили и сделала.
- Я хочу есть, - сказала она.
***
Дома мама сказала ей, что они должны вести себя тихо. Очень тихо, потому что Джордж спал наверху, и они не хотели его будить. Пока нет. Не раньше, чем мама успеет объяснить некоторые вещи. Но Эмили все поняла. Когда вы выходите из могилы, некоторые вещи должны быть объяснены. Она прекрасно помнила Джорджа. Джордж был ее отчимом, мужем матери. Не настоящий отец Эмили, потому что он давно умер. Джордж любил Эмили, когда она была жива. Он водил ее в зоопарк и цирк, ходил с ней по магазинам, покупал ей разные вещи и помогал делать уроки. Джордж был очень мил. Но, как и все остальное, сейчас с Джорджем не было связано никакой нежности. Он нравился Эмили и раньше, и, может быть, даже понравится сейчас... когда он остынет.
- Первое, что мы должны сделать, это привести тебя в порядок, - сказала мама.
Сначала мама привела себя в порядок и заставила Эмили подождать в ее старой спальне. Эмили посмотрела на плакаты на розовых стенах, на кровать принцессы с подушками, на книги, компакт-диски и куклы, выстроившиеся в ряд на полке. Для нее это ничего не значило. Просто вещи, которые она когда-то собирала, но не больше. Она не знала, как они помогут добыть ей мясо, поэтому они не имели никакой практической ценности. Кровать была мягкой на ощупь. Эмили это не понравилось, как и чистый запах моющих средств на покрывале "Красавицы и Чудовища".
Что ей действительно нравилось, так это зеркало.
Она помнила, как любила надевать нарядную одежду и смотреть на себя в ней. Теперь она смотрела на себя в нем. Она выглядела... изменившейся. Она была очень худой, с очень белой кожей, серыми тенями под глазами и почти черными губами. Все еще ухмыляясь, ее зубы казались длинными и узкими, а между ними застряла какая-то жёлто-черная дрянь. Ее десны посерели, а губы сморщились.
Эмили нравилось, как она выглядит.
Ей нравилось пятно грибка у горла, земля, прилипшая к ее белому кружевному платью. Жук, ползающий по ее лбу, и личинка, извивающаяся на щеке. Особенно ей нравились ее большие черные глаза, которые, казалось, никогда не мигали. Они смотрели и смотрели, широко раскрытые и оцепеневшие. Она подняла руки - ее пальцы были костлявыми, кожа серой и казалась грязной и влажной.
От неё исходил зловонный запах.
И это было совершенно восхитительно.
Мама отвела ее в ванную и вымыла под струей горячей воды. Жара была невыносимой, и Эмили чуть не стошнило. Мама вымыла ей голову и вымыла ее розовым мылом, скребла и скребла, стирая с нее могильную грязь и пятна зеленой плесени, которые росли на ее щеках и руках. Эмили не любила, когда ее мыли. Мыло пахло ягодами и сиренью, а шампунь-кокосовым орехом, и это вызывало у нее тошноту. Ей нравился другой запах. Запах червивой земли и бальзамирующей жидкости, гниения и атласа гроба.
Но мама и этого не понимала.
Она одела Эмили в пижаму цвета лаванды, ту самую, с танцующими симпатичными единорогами. Эмили вспомнила, что и раньше любила единорогов, но теперь все изменилось. Она больше не думала об единорогах. Она думала только о погребении. И мясе.
На кухне Эмили почувствовала другой запах, просачивающийся сквозь аромат мыла и шампуня - мама приготовила ей поесть. Тост и шоколадные хлопья. На подходе вафли и картофель фри. Но Эмили этого не хотела. Она не хотела подслащенных хлопьев или хлеба, пиццы или домашних пирогов. Она хотела совсем другого.
- Ты должна что-нибудь съесть, - сказала мама. “Ты ... ты такая худая.”
- Я хочу есть, - сказала Эмили.
Мама стала рыться в шкафах и холодильнике, пытаясь найти что-нибудь, что могло бы понравится Эмили. Эмили тошнило от запаха всего, что предлагала мама. Но был и другой запах, интригующий. Когда мама повернулась к ней спиной, Эмили последовала за ним к его источнику: мусорному ведру под раковиной. Там, среди яичной скорлупы, старых листьев салата и выброшенных салфеток, к пенопластовой коробке прилипло несколько кусочков сырого гамбургера. Они были обесцвечены и дурно пахли. Эмили начала вылизывать их, соки текли у нее во рту от чудесного вкуса и восхитительного гнилостного запаха.
- Эмили!- сказала мама, вырывая коробку из холодных белых рук. “Ты не можешь это есть! Это отвратительно! Там полно микробов!”
- Я хочу есть, - сказала Эмили.
А потом она услышала шаги на лестнице и поняла, что это Джордж. Она чувствовала запах его одеколона, и это было отвратительно. Но и там был хороший, вкусный запах. Возможно, какой-то вонючий сок от оттаявшего мяса, который он случайно капнул на носок. Всего лишь пятнышко, без сомнения, но Эмили почувствовала его запах, и у нее потекли слюнки.
Мать услышала приближение Джорджа, но слишком поздно, чтобы что-то предпринять. Широко раскрыв испуганные глаза, она посмотрела на Эмили.
- Прячься!- прошептала она. - Залезай в кладовку.”
Так Эмили и сделала.
Джордж вошел в кухню.
- Господи, Лиз, где ты была? Ты заставила меня очень волноваться.
- Надо было кое-что купить, - сказала мама.
- В такой час?
Эмили чувствовала, что мать чего-то опасается. Она чувствовала запах пота, струящегося по ее шее, слышала ровное биение своего сердца.
- Некоторые заведения открыты двадцать четыре часа в сутки, - сказала мама, быстро соображая.
Как кладбища, подумала Эмили.
Джордж немного поворчал.
- Что за запах?- спросил он. - Пахнет так, будто кто-то умер.
Эмили тихонько хихикнула.
- Это ... это мусор, - сказала мама. “Я как раз собиралась его выбросить.”
О, мамины соки теперь были горячими, ее нервы звенели от электричества. Ее ладони вспотели, губы дрожали. Джордж очень расстроил ее. Эмили это показалось забавным. Это была игра, в которую играла мать, роль, которую она играла с Джорджем.
Джорджу это, похоже, не понравилось.
Он прошел дальше в кухню. Эмили видела его из темноты кладовки, спрятавшись среди полок с консервами и сушеными макаронами, мешков с картошкой и луком, которые пахли очень остро, хотя и не неприятно.
- С тобой все в порядке, Лиз? Ты выглядишь не очень хорошо. Ты хорошо себя чувствуешь? Ты же знаешь, что сказал доктор. Ты через многое прошла, тебе нужно отдохнуть.
- Я в порядке, - сказала ему мама. “А почему бы мне не быть в полном порядке?”
Эмили ухмыльнулась из своего укрытия. Хотя в кладовке стоял резкий запах сушеных продуктов и овощей, она чувствовала запах сока, упавшего на носок Джорджа. Это было опьяняюще.
- Лиз ... давай, милая, поговорим, ладно? Скажи мне, что у тебя на уме. Это Эмили? Давайте поговорим об этом.
- Я не хочу об этом говорить, - сердито сказала мама.
Джордж подошел к ней.
- Дорогая, пожалуйста. Она умерла. Мы должны принять это, мы должны жить дальше.
- Она не мертва! - сказала мама, ее глаза наполнились слезами, голова качалась из стороны в сторону. “Она вовсе не умерла!”
- Лиз…
Мама была права, а Джордж ошибался, но он ничего не понимал. Он ничего не мог понять, потому что это было частью игры. Эмили решила, что пришло время научить его этой игре, чтобы он тоже знал. Она вышла из кладовки, широко раскрыв глаза и улыбаясь бледным ртом.
- Ку-ку! - сказала она.
Джордж буквально подпрыгнул. Он смотрел, его глаза расширились, рот открылся, а голова начала яростно дергаться взад и вперед. Его румяное лицо побелело до цвета кости. В ту долю секунды, когда он осознал это, он начал дышать очень быстро, вдыхая и выдыхая, как будто ему не хватало воздуха.
- О нет, О нет, О нет! О боже, нет! Этого не может быть! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! ЭТО НЕВОЗМОЖНО!
Он был напуган, и Эмили это знала.
Он был напуган до смерти, сердце бешено колотилось, легкие скрежетали, от него исходил резкий и отвратительный запах пота от страха. Что-то такое, что Эмили чуяла так же, как и дикое животное. Правда, она не знала, действительно ли он боится или просто притворяется, как они делали это каждый год на Хэллоуин.
Поэтому она прыгнула на него и зашипела, оскалив зубы и превратив пальцы в когти.
Джордж закричал и упал на мать, которая все пыталась объяснить, плакала и задыхалась, ее голос дрожал и был совершенно безумным. Ведь именно этого они оба и хотели, не так ли? Это то, что им обоим было нужно... Эмили вернулась к ним. И вот теперь она была здесь. И разве это не чудесно? Разве это не было абсолютным чудом? НУ, РАЗВЕ НЕ ТАК? Именно это мама все время повторяла... или пыталась сказать... но Джордж ее не слышал. Он только пытался вырваться, а мать держала его, крича все громче и громче о том, какое это чудо. А потом они начали драться. Джордж был не в себе, и мама пыталась удержать его, а он бил ее, обзывал, а она плакала и тряслась, и это была отвратительная сцена. “Это ненормально! Это неестественно! Посмотри на эту чертову штуку! Это не твоя дочь! Это не Эмили! Это вещь из гребаной могилы!”
Они упали на пол, сражаясь, Эмили не понравилась их борьба. От Джорджа будут одни неприятности. Поэтому Эмили вытащила из шкафа металлический молоток для отбивных и обрушила его ему на голову, наслаждаясь мясистым звуком, который издавал его череп. Она опускала его снова, и снова, и снова, кровь брызгала ей в лицо и резко контрастировала с белой, покрытой шрамами кожей.
- Нет, Эмили!- закричала мать. “Нет, нет, нет! Прекрати! Прекрати!”
Эмили остановилась, а тело Джорджа лежало тихо и неподвижно. Эмили смотрела на него сверху вниз, потому что так он нравился ей больше. Теперь он не доставлял ей хлопот. Теперь она была счастлива. Эмили посмотрела на конец молотка. С него капала кровь, кусочки мозга, пряди волос. Она поднесла его ко рту и прижалась к нему языком. Это было вкусно, поэтому она начала слизывать жидкость и выплевывать волосы. Это было вкусно... хотя слишком тепло, чтобы быть по-настоящему вкусным.