У нас еще четыре дня от отпуска осталось, ты помнишь, Дань? Целых четыре! Машина, правда... Ну да Бог с ней, главное что сами целы. Хороший мой, ты... пожалуйста, я прошу тебя, Данечка, ты вернись ко мне, а? Ты мне так нужен. Не могу я без тебя, не могу. Если с тобой что-то случится, я же ведь... Нет. Нет. Все будет хорошо, правда?
Я так остро, так отчетливо все вижу и чувствую - полный шорохов и пересвистов темнеющий лес, облака сиреневых цветов, будто тихонько разгорающихся таинственным внутренним светом с приближением ночи, языки полупрозрачного тумана из низины, путающиеся в сухих пряных травах, упавшую на твой лоб длинную прядку волос, отливающую светом в густеющих вечерних сумерках, твои подрагивающие веки, чуть порозовевшие щеки, твое мягкое дыхание, тепло твоей руки, наши переплетенные пальцы. И такую долгожданную едва заметную улыбку, тронувшую твои губы.
Спасибо, мироздание, это лучший подарок на день рождения! Наконец откидываюсь на сидении и полностью расслабляюсь, только сейчас понимаю, насколько же напряженно сидела. Снова сводит правый бок, но самое страшное позади, ведь так?
Сжимаю твою ладонь и... о, да, пусть слабый, но настоящий отклик - ты в ответ пожимаешь мои пальцы, улыбаешься уже шире.
- Данька, я все вижу! Ты пришел в себя, открывай, милый, гла-а-азки! Мне, между прочим, тут страшно и одиноко. И страшно одиноко, да. Ну же, давай! - пусть в конце голос дрожит, не важно. Главное, ты меня услышал и скоро ответишь.
- Я не верю тебе, моя храбрая мышка. Ты не умеешь бояться.
- Еще как умею. Это только с тобой я такая смелая. Не бросай меня больше одну. Ладно? - придвигаюсь ближе, поднимаю твою руку, целую в ладонь, прижимаюсь лицом. Самое страшное позади. Наконец-то смотрю в родные голубые глаза. Мое небо, моя вода в пустыне, мой бездонный таинственный океан.
Ох, только не это! Опять сводит живот, низ каменеет, к пояснице просто раскаленную решетку приложили. Оуу! Снова дышу на четыре-восемь, заговариваю боль, от которой почти отключаюсь. У Бабайки боли, у Буки боли, у Бабки Ёжки боли, у Ксюши не боли.
- Что? Что с тобой? - ты нервно вглядываешься в мое лицо, а я пытаюсь успокоить тебя пусть кривой, но улыбкой.
- Все... х-хорошо, вернее... нормально. Просто... уфф... тренировочные... схваааатки... Брекстона - охх - Хиииикса... Скоро... все должнооооу... закончиться, - да уж, собеседник и меня в таком состоянии никакой. Удачно что читала про эту напасть, сейчас бы паниковала по полной.. И как хорошо что теперь мы вместе, ты, пусть ничего не делаешь, только напряженно смотришь на меня и чуть сжимаешь в ответ мою руку, ты просто есть, ты рядом. Через несколько минут меня отпускает. Трусь щекой о твою теплую ладонь, целую в самый центр, туда где сплетены линии жизни и судьбы.
- Моя девочка... - ты улыбаешься не губами, глазами, обнимаешь меня взглядом. А я в ответ хлюпаю носом. От беременности я сделалась такой сентиментальной и слезливой! - Слушай, а... что вообще произошло и где мы? - ты пытаешься подняться чтобы ощупать меня, потом начинаешь вертеться, чтобы осмотреться по сторонам, но я тут же кричу испуганно.
- Стой, Дан, стой! Тебя веткой проткнуло, прямо в спину! Кровищи натекло - страсть. Не шевелись, пожалуйста, я боюсь ты хуже себе сделаешь. Знаешь, сколько ты без сознания пробыл?!
- Так это что, я тут валялся пока ты... Значит с тобой все относительно нормально, это замечательно, - приглядываешься ко мне внимательнее, уже по-деловому, собранно. - Аптечку вот, вижу, достала, - замечаешь телефон на торпеде, вопросительно поднимаешь брови, я в ответ киваю, - И в скорую с милицией звонила. Умница моя! Теперь скажи, что с моей спиной, посмотрим, что можем до приезда врачей сделать.
Как же хорошо что мой супер-мужчина рядом и очнулся, сразу все стало просто и понятно. Так глупо, что тебе больше досталось! Будь я пострадавшей, а ты цел, давно бы уже была обработана всеми антисептиками, обмотана бинтами в сто слоев, со жгутами на нужном месте, накормлена правильными таблетками, уложена как надо. И скорая была бы тут, и спасатели с вертолетами, и приятелей бы своих бесчисленных на уши поставил, нас бы на руках из этого ущелья вынесли!
- Ну... у тебя между нижним краем лопатки и талией обломок ветки торчит. Сзади она сама лежит, здоровенная, как копье прямо. Я попыталась его подцепить, думала он в спинке сиденья, а он в тебе застрял. Честно говоря, побоялась трогать, чтобы кровотечение сильнее не стало. Хотя куда уж сильнее...
- Ясно. Пока буду думать. Ты поняла что вообще произошло? Вроде по встречке не было никого, столкновения тоже...
- Помнишь в местных новостях показывали всякие ужасы про то как пару недель назад из-за дождей мост смыло, дома? Я думаю, дорогу подмыло и кусок просто в пропасть ухнул, вместе с нами. Вон, куски асфальта на капоте валяются. - в сгустившихся сумерках почти ничего не видно, но то что это не просто камни, понять еще можно.
- Да, дела. Так. Попробуй повернуть ключи, нам бы надо габариты включить, чтобы нас проще найти было. Справишься?
- Да, мой капитан! - подсвечиваю себе фонариком телефона, благо заряд практически полный. Под капотом что-то скрежещет, дергается, но через какое-то время мотор начинает чуть неравномерно урчать. Включаю габариты и ближний свет. Еще вентиляцию, пусть эти ужасные запахи отсюда вытянет, я, наверное, до конца жизни возненавижу шампанское и лилии. Ну все! Теперь точно все хорошо! Ты что-то завозился за моей спиной, наверное, тебе неудобно, тесно, придавили мы тебя, придвигаюсь к торпеде и всматриваюсь в стремительно наступающую ночь за окном. Выключаю фонарик и вдруг вижу настоящее волшебство.
Два луча света, взрезающие лиловые сумерки, выхватывают из темноты змеящиеся над землей полосы тумана, какие-то сумасшедшие бледные мотыльки по спирали летят все ближе и ближе к огням. Кажется, будто мы едем через снегопад или нет, летим сквозь космос на затерянном в бескрайних просторах Вселенной маленьком ковчеге. Клубы тумана, нагретые фарами, взмывают вверх и пропадают в густой синеве вверху. Да уж, если бы не это "приключение", не видать бы мне ни хрупких цветов из растрескавшейся земли, ни этого странного полета сквозь ночь.
Откидываюсь на свое сиденье, пристраиваюсь подальше, чтобы открыть тебе обзор, привычно обнимаю живот и улыбаюсь. Не могу оторвать взгляд от представления за окном.
- Красиво, правда? - говорю с улыбкой, - Я сегодня еще кое-что удивительное ви...
Замолкаю на полуслове, потому что, повернувшись к тебе, в неровном свете внутри салона замечаю струйку крови, стекающую из уголка губ. Захлестывает ощущение беды. Липкое, душное, обволакивающее, которое начало стремительно, как змея, вползать в душу, отравляя появившуюся было надежду ядом обреченности.
Включаю фонарик и зажимаю рот, заглушая рвущийся наружу отчаянный крик. На твоих коленях безвольно покоится рука, а с раскрытой ладони свисает окровавленный деревянный обломок, длинный и узкий как нож. Поднимаю лицо вверх и встречаюсь с твоими глазами. В них плещется боль и вина. Меня вдруг пронзает понимание, что ты точно знаешь, что ничего уже не исправить, что надежды нет. Время замедляется и каждый миг, каждая секунда теперь неотвратимо приближает тебя к...
Вот ты виновато улыбаешься окровавленным уголком рта, вот натужно сглатываешь, стремительно бледнеешь, дышишь со свистом, откашливаешься, роняя тяжелые багровые сгустки прямо на майку. Говоришь тяжело, с трудом выталкивая из клокочущего горла слова.
- Я... прости меня... - прикусываешь губу от боли, - я думал там просто щепка, - снова заходишься кровавым кашлем. - Обещай мне, обещай. Что ты будешь жить дальше. Будешь любить, радоваться, станешь счастливой.
Яростно мотаю головой: нет, нет! Сиплю передавленным подступающими слезами горлом.
- Я не смогу без тебя. Как же...
Ты рывком поднимаешь руку и кончиками пальцев прикасаешься к моим губам, заставляя замолчать. Смотришь неотрывно, с такой тоской и мольбой, что я готова пообещать тебе что угодно, лишь бы успокоить.
- О-обещаю, - шепчу губами прямо в твои подрагивающие пальцы.
Ты вдруг улыбаешься так светло, так искренне, что мне в голову приходит шальная мысль, что я просто глупая паникерша, что все страхи напрасны и с тобой на самом деле все в порядке.
- Спасибо родная. За все, - твоя ладонь обессиленно соскальзывает вниз, оставляя за собой кровавый росчерк. Ты не отводишь взгляд, на лице покоится безмятежная улыбка, ты все еще теплый и мягкий. Но ты уже не со мной, не здесь. Я навсегда осталась одна в этом огромном, наполненном пустотой и одиночеством мире.
И тут бесконечно растянутый миг кончился, рассыпавшись тысячей осколков иступленной боли, раздирающей меня изнутри. Я не могу двигаться, даже дышать не могу, просто цепенею от накатывающих спазмов. Мгновением позже я начинаю отключаться и все вокруг медленно пожирает тьма, постепенно сужая поле зрения. Исчезает космос из бабочек за окном, салон. Я цепляюсь за угасающие искры сознания, но тьма давит все сильнее. Последнее что вижу - твое бледное лицо с окровавленным подбородком, счастливой улыбкой и взглядом, обращенным внутрь себя, к какому-то далекому и невидимому живым свету.
Тьма победила.
Вот с тех пор я и ненавижу свой день рожденья. День жизни для меня и день смерти для вас. Самый худший подарок от мироздания. Не хочу открывать глаза, не хочу снова видеть свои руки в пыли и крови, вернее, соке, не хочу снова чувствовать этот удушливы запах лилий, не хочу, не хочу! Хочу просто встать, оттереть руки от этой падали, бросить сумку и уйти, навсегда, не поворачиваясь, забыв и этот проклятый город, и это чертово кладбище, и вас!
Господи, что я такое говорю ... Я... я... же люблю вас! Вы же все что у меня осталось, все что есть! Я же... должна вас любить. Хотя, кому должна? Нет в живых никого кто мог бы меня упрекнуть хоть в чем-то. Твои родители сгорели от горя и ушли почти сразу за вами, дед, как ни странно, продержался чуть дольше. И все они тоже здесь. Кремация - удобная штука, как бы цинично это ни звучало. Никому и ничего я уже не должна. Даже себе. Нельзя любить мертвых, как живых. Тем более двадцать лет кряду.
Ладно, это все лирика. Хватит валяться в пыли, надо вставать и идти вперед. Кое-как продираю глаза - веки опухли и слиплись от соленых слез. Умываюсь из бутылки с питьевой водой, не столько оттираю, сколько размазываю по себе въевшийся бузинный сок с налипшей на него мягкой серой пылью. Где уж тут сохранить мою обычную здесь "красоту как на праздник". Так, ничего особенного, но я всегда появляюсь у моих мужчин с легким макияжем, с освеженной стрижкой, даже маникюр делаю, хотя на моих руках он не продержится и недели. Достаю зеркальце и критично рассматриваю кудлатое нечто на голове: мда, это нужно недюжинный талант иметь, чтобы так угробить ультракороткую пикси.
Сегодня все не так. Я всегда думала о чем угодно, вспоминала что угодно, представляла, фантазировала, но никогда это не был ТОТ день. И месяц после него, наверное. Это время я постаралась как могла вычеркнуть, стереть из своей памяти. Не могла поверить, нет, не хотела признавать очевидного: вас больше нет и не будет. Слишком я с вами срослась, слишком сроднилась и в настоящем, и в будущем, в своих мыслях и мечтах.
В первый год я все никак не могла стереть из памяти телефона твой номер. Открывала контакт, смотрела на фотографию и говорила с тобой, часами. Просила забрать меня с собой, рассказывала, как прошел день, упрекала в том, что не любишь, давно не звонишь, передавала привет мальчикам, даже ревновала тебя, и все это на полном серьезе. И считала, что это нормально, что так и надо. Пока не очнулась в дурке. Но там тоже вскоре пыталась звонить тебе то по ложке, то по тапочке. И снова очнулась, но уже в другом отделении, пристегнутая к койке с продавленным матрасом, в луже собственной мочи. И поняла что не этого ты от меня ждал, когда просил жить.
С тех пор только один день наш. Мой подарок самой себе на день рождения. День моей несостоявшейся жизни с вами.
Я гнала от себя память о самой аварии и о том, что последовало дальше. Притворялась, что их нет, но это было не разумнее попытки спрятаться от пожара, отсиживаясь в шкафу.
А сейчас я предельно ясно вижу ту палату, в которой очнулась, в ужасе осматривая свой безобразно сдувшийся и растекающийся по бокам морщинистый живот, утыканный какими-то прозрачными трубками, странно голый, не прикрытый ни халатом, ни одеялом. Вижу деловито входящую в дверь медсестричку с кюветой в руках, яркую кучерявую брюнетку. Совсем молоденькую, нежную, как итальянские мадонны. Она стремительно впархивает в палату, принося с собой особую медицинскую свежесть белоснежного крахмального халата, легкий аромат какой-то дезинфицирующей химии и одаривает меня ободряющей улыбкой. И я верю, что эта кроткая голубка принесла мне добрую весть. И естественно спрашиваю.
- А...