- Что вы себе позволяете! Вламываетесь в дом, устраиваете погром! Избиваете меня! И ведь ничего не предъявляете!
- Слышь, ты там, - раздалось с другой стороны дивана, - захлопни пасть, пока я тебе её не оторвал!
- Он нужен нам живым, - не теряя хладнокровия, заговорил уродец.
- Вот что ты заладил, а? Нужен живой, - передразнивал толстяк, - нужен живой! Тьфу! Ну, если тебе так надо, чтобы он был живым, то давай я ему ноги обрублю, нос откушу, рожу изуродую!
На последних словах толстяка впервые дрогнула маска спокойствия и безразличия тощего уродца.
- Сам справлюсь. Не отвлекайся.
- Ага, - промычал толстяк, разом опрокидывая в свою пасть содержимое тарелки с закуской.
Тощий перехватил по удобнее монтировку. Наклонился к Виктору и вкрадчиво поинтересовался:
- Подпишешь бумаги сам, по-хорошему... - немного опустив голову, уродец, глянув исподлобья, дико усмехнулся и хищно облизнулся. - Или тебе нравится страдать и прельщает судьба стать прокормом для других?
Глава 10
Он блуждал по незнакомым улицам города. Ходил без какой-либо цели, - пытался скоротать время так, как мог. Почти не питался и редко мог напиться вдоволь простой водой. Денег было совсем уж немного, только то, что не умыкнули ввалившиеся в дом полицейские, - старый и почти забытый тайник во внутреннем кармане зимний куртки.
Перебивался, как и чем мог. Не роптал и не искал помощи. Понимал, что никому и даром не нужен. Ясно осознавал, что нет в целом свете человека, который захочет ему помочь со случившимся кошмаром. Виктор мог точно сказать, что никто не станет конфликтовать с "блюстителями порядка" ради него или справедливости.
Справедливость. За время блужданий по улицам и грязным скверам, прогуливаясь по окраинам города, Виктор не раз размышлял и здраво оценивал всё, что случилось. Он и прежде не особо-то верил в то, что его права хоть чего-то стоят, но теперь... теперь слово справедливость вызывало у него насмешливую улыбку.
Ночевал на улице, где его заставала ночь. Забивался в тёмные углы подвалов, таился в коробках под трубами с горячей водой, или, как в ночь с четверга на пятницу, вовсе не спал. За считанные эти дни и ночи мужчина перестал напоминать собой офисного клерка. Теперь он был не серой массой, одним из множества, - теперь он выглядел как простой бродяга-оборванец. Столь скверному образу помогали ожоги и травмы, содранные ногти и вырванные клоки волос. Грязный уродец, вот кем стал Виктор за эти три ужасно длинных и тягостных дня.
Хищные монстры, от которых ещё в начале недели он всеми силами бежал, которых до дрожи боялся, перестали видеться страшными. Они как раз-то и были просты и предсказуемы. А вот люди... такие, как тот тощий и изуродованный полицейский... они вызывали в сердце мужчины самый живейший страх. Даже тот свирепый толстяк со жвалами вместо рта был предсказуем, - жесток и нетерпелив, пытался получить желаемое грубой силой или убить, - но люди теперь стали для Виктора по-настоящему страшными. В каждом встречном человеке он начал замечать сокрытую жестокость, которая была неторопливой, но точной и размеренной, - словно машина, не совершающая лишних движений.
В пятницу, днём, Виктор ушёл в казалось бы всеми позабытую часть города. На этот раз, в противовес первому знакомству, зазеленевшие и одичавшие улицы его не пугали. Редкие стайки собак, пробегавшие мимо, не беспокоили. И пролетавшие над головой птицы, кричавшие и громко хлопавшие крыльями, даже создавали необъяснимое ощущение спокойствия. Словно возвратился домой, где всё давно знакомо, и где никто ему не сделает больно.
Забравшись в один из брошенных домов, Виктор поднялся на третий этаж, - боялся подниматься выше, но и остерегался первых двух этажей. В одной из пыльных комнат, где ничего кроме разрухи не было, уселся в углу и закутался в подобранное за последние дни тяжёлое, грязное и зловонное пальто. Некоторое время, по одной только сложившейся привычке, прислушивался к происходившему кругом. Но, ни единый звук окружения его не насторожил. Он был совершенно один, разумный и двуногий, и ничего ему не угрожало.
Виктор уснул. Вначале он спал тревожно и беспокойно. Вздрагивал, едва только заслышав тихий шорох или далёкий собачий лай, летевший над пустынными и дикими улицами. Но шелест листвы и трав, так явственно звучавший и при тихом порыве ветра, быстро его успокаивал. Совсем скоро он провалился в глубокий сон без сновидений. Впервые, за последние три дня, он, в самом деле, уснул.
Проснулся он уже в сумерках. Отдохнувший, бодрый, но всё ещё чувствующий страх перед случившимся в собственном доме. Те воспоминания, как бы немыслимо теперь виделись, оставались непреклонной действительностью. Сложно спорить с печальными воспоминаниями, когда у тебя на руке ещё свежи ожоги от утюга, а на пальцах видны "прижигания" сделанные сигаретой.
Он так ничего и не подписал. Возможно, пойми, когда его начали пытать, что всего несколько подписей спасли бы его от мучений, то он с радостью сделал бы требуемое. Но он был напуган. Растерян. И как же было больно! Там уж всякий разум потерял значение.
И что по-настоящему печально, - Виктор не подписал бумаг, но и домой ему возвращаться не стоило. Это было очевидно. И мало того, что эти "блюстители порядка" могли вернуться назад, так ещё и возвращаться оказалось попросту не куда. Толстяк-монстр и тощий высокий уродец, в какой-то момент не выдержали и устроили такой погром, что от жилья остались одни только стены, - вышибли окна и знатно попортили полы, местами даже выломали доски. Да и угрозы, с которыми они покинули его жильё, не внушали доверия своему собственному дому... ведь какая это крепость, когда тебя в своих же стенах терзают и мучают! И что ещё обиднее, никому ведь до этого не было дела. Никто, совсем никто не помог, - ни соседи, ни уж тем более случайные прохожие.
Но самым скверным во всей этой ситуации было даже не то, что Виктора своеобразно выжили из своего собственного дома. Да, весьма и весьма печально, что ему оказалось не куда возвращаться и пришлось бродяжничать. Но с этим ещё худо-бедно, жить можно. А вот раны, которые у него появились после одного живого сна, которые и так не желали зарастать, теперь, - за какие-то три дня! - совсем скверно выглядели и ужасно загноились. Их было необходимо обработать, Виктор это понимал, но ничего... совершенно ничего не мог поделать.
Он и так не благоухал полевыми цветами. Пот, зловонье подвала и грязной одежды, аромат прелой и старой ткани - всё это меркло на фоне гнилостного запаха. Уже привычным образом, только проснувшись, Виктор расстегнул рубашку и осторожно обнажил верхнюю часть тела. Ткань пропиталась гноем и липла. Вокруг глубоких, длинных порезов появилась тёмная припухлость, - воспаление начинало ширить свои владения.
Виктор не смог бы при всём своём желании припомнить, когда в последний раз он наедался по-настоящему. Его не покидало чувство сытости, но он редко и совсем скудно питался. А уж если учесть, что его по нескольку раз на дню рвало, - и это за те дни, что он не принимал таблетки, - так и вовсе его дело стало унылым. Щёки и глаза ввалились. На теле, и прежде худом, прогорали остатки мускулов. Даже удивительно, как он только ещё оставался живым!
В тот вечер, в противоположность прежним дням, его голова прояснилась. Впервые за долгие дни мужчина понимал, кто он и где находится. Понимал со всей возможной отчётливостью, насколько плохи его дела. И не смотря на все свои злоключения, пытался отыскать способ спастись. Неутешительные мысли, словно тучи, закрывали мыслительный небосвод, и последнии лучи надежды таяли в сгущающейся темноте, когда пришло оно, - озарение!
"Есть только один человек, который в силах мне помочь, - подумал Виктор, удивляясь тому, как прежде умудрялся не замечать очевидного. - Только он один в целом мире может протянуть мне руку помощи. Он один может мне подарить силы жить дальше! - перед мысленным взором возник образ из воспоминаний. Седой старичок с доброй, сердечной улыбкой, ясным взглядом и искренним желанием помочь. - Если и он окажется таким же, как они... тогда, зачем мне вообще жить?"
***
Он стоял перед дверью кабинета психолога. Поднятая рука замерла в воздухе, - он никак не мог решиться постучать. Чувствовал лёгкий, едва уловимый аромат одеколона и какого-то ароматического масла. Ощущал свой собственный, прелый и удушливый запах. И этот контраст словно воздвигнул незримую стену, которую человек ни как не мог решиться преодолеть.
Был поздний час. В выбитые окна коридора проникал рассеянный лунный свет. И воздух, порывами ветра задуваемый в дом, был так свеж и нетерпелив, что на мгновения полностью избавлял Виктора от собственного запаха. В эти мгновение ему становилось неосознанно лучше. Словно все беды последних дней отступали. Разумом он понимал, что это временно, что свежесть не может избавить его от всей той грязи, что облепила его одежду, что не избавит от запаха гнили. Понимал и страшился стучать, ведь боялся, что психиатр просто прогонит его. Что и он отвернётся, когда так жизненно необходима поддержка.
Свежий, ночной воздух самым незаметным образом охлаждал тревожные мысли и беспокойную голову. Виктор даже не осознал, когда и как это ему стало спокойнее. И как сам подумал: "Нельзя так вечно стоять. Прогонит и прогонит... но если всё же решиться помочь... лучше не тратить даром время. У меня его и так, кажется, не особо много!"
- Входите! - раздался бодрый голос старика с другой стороны двери после короткого стука.
***
- Как же так, мой добрый друг! - восклицал с самым живейшим беспокойством старик, быстро ходя по кабинету от одного ящика к другому и собирая различные медикаменты. - Как можно быть так неосторожным со своим телом?
Виктор сидел на самом краешке дивана. Изначально даже не желал садиться, ведь понимал, что непременно замарает, но психиатр был непреклонен. Уступив старику, мужчина всё же ощущал, что поступил не правильно и плохо.
- Снимайте пока верхнюю одежду, рубашку... сложите куда-нибудь или повесьте! - собрав в руки, целую охапку антисептиков, бинтов, ваты и прочих лекарственных средств, сказал старик.
Виктор с удовольствием поднялся на ноги и, отойдя в угол рядом с дверью, где не было ничего, кроме паркета, сложил грязную, потную одежду. Тело слушалось не так хорошо, как хотелось бы. И оставшись по пояс без одежды, Виктор в очередной раз посмотрел на ужасные и пугающие, гнойные раны.
Послышался шуршащий звук. Виктор оглянулся. Старик стоял рядом с диваном, а на самом диване теперь находилась крупная гора различных медикаментов.