Раз за разом мыслями он возвращался к тому случаю. Чувствовал ту боль, то унижение, переживал их вновь и вновь, но ничего, совершенно ничего не мог поделать. Как и тогда, как и прежде, когда к нему в дом вломились "блюстители порядка". По рукам пробежалась мелкая дрожь, ум обожгло гневом, а сам он подумал насчёт и первых, и вторых: "Ублюдки! Грёбанные ублюдки!"
Закрыв глаза, он оказался в небольшой и ярко освещённой комнатушке. Виктор был с одной стороны, а его обидчики, школьники и двое взрослых, с другой стороны. Он смотрел им в глаза и чувствовал в себе готовность разорвать их в клочья. Ему хотелось отбросить всякую человечность ради одного, - мести.
"Что я вам всем сделал? - спрашивал Виктор, обращаясь к обидчикам. - За что вы со мной так!"
Ему никто не отвечал. Перед ним были всё равно, что манекены, - похожи снаружи на тех выродков, но пусты внутри. И это его только больше разозлило. Он кричал на них, оскорблял, насмехался, а на глаза наворачивались слёзы. Его душило от досады, горя и злобы. И в какой-то момент он было кинулся на эти манекены, но его остановил голос задавший всего один-единственный вопрос:
- А в жизни хватит духу на них броситься?
Виктор даже не расслышал интонации и не узнал сам голос, но и этого хватило, чтобы образ помутнел, а после, в считанные мгновения, растаял. Виктор вновь уставился на белый потолок. Под спиной он ощущал мягкость привычного дивана, но... как же беспокойно билось сердце!
- Так что же было дальше? - спокойно, даже несколько равнодушно, спросил старик.
Виктор растерялся. Повернувшись на бок, он посмотрел на психиатра, который читал бумаги и делал в них какие-то пометки.
"Послышалось?" - спросил сам себя мужчина.
- Не подскажете, на чём я окончил рассказ?
Старик поправил на носу очки в роговой оправе и, не отрываясь от бумаг, напомнил мужчине о том, как он смолк на добрые полтора часа.
"Неужели так долго?" - удивляясь и даже ужасаясь, подумал Виктор, вспоминая видение.
Он довольно быстро, без лишних переживаний рассказал о случившемся. Избегал рассуждений и описания того, что так крепко его беспокоило. Попросту боялся вновь впасть в то страшное и депрессивное состояние, из которого он вновь чудом выбрался. Но не тут-то было!
Доктор начал расспрашивать мужчину о том, что тот думает о молодом поколении. Задавал разные наводящие вопросы, которые разжигали в уме Виктора костры печали и гнева. Он опять погружался в пучину отчаяния из-за своей слабости, гневался на свою не способность быть решительным и стойким. Тот страх, что сжимал его сердце, когда его избивали, теперь был всё равно, что клеймо раба, на которое он злился, но ничего не мог поделать.
- Считаешь ли ты уклад жизни, который нас окружает, правильным? - заговорил психолог, отложив бумаги и сняв очки. - Дети не имеют и малейшего уважения к старшим. А взрослые живут по принципу человек человеку волк.
- Нет, - твёрдо ответил Виктор.
- И я не считаю. Да только что мы можем сделать с целым миром? Ты, я, может кто-нибудь ещё, да переменить целый мир! Хе-хе, - грустно хохотнул он, - мы с тобой ничего не можем поделать... только примириться и терпеливо идти дорогой страданий и мучений. Ведь что есть наша жизнь, как не простое блуждание по горным тропам босиком, когда самый маленький камешек впивается в твою ногу, доставляет боль, когда вокруг нет ничего, кроме крупных и малых камней. Ты ищешь смысл, блуждая и страдая, а находишь только ещё большие мучения и переживания... и всё это только для того, чтобы однажды стать ничем... пропитанием для других!
Доктор щёлкнул несколько раз пальцами, привлекая внимание пациента.
- Ты когда-нибудь задумывался, для чего мы созданы? Для чего живём? Зачем нам вообще жить?
Виктор промолчал. Старик продолжил рассуждать:
- Вся наша жизнь, с первого её мгновения, - боль. Ты можешь это отрицать, ты можешь этому перечить и пытаться аргументировать всё волей богов... но внутри ты ведь понимаешь, что нет ни богов, ни смысла существования. Так зачем же ты живёшь? Тебе нравится страдать? Нет... не думаю. Тебе нравится быть мальчиком для битья? Нет... не думаю. Так зачем же ты живёшь... зачем?
Виктор вначале ожидал, что старик, помолчав, продолжит рассуждения, подскажет правильный ответ, но... психиатр молчал несколько томительно долгих минут, а после чуть нетерпеливее повторил вопрос:
- Зачем?
Виктор закрыл глаза, прислушиваясь к себе. Он размышлял о том, что услышал от доктора, вспоминал случившееся и неожиданно для самого себя выпалил ответ, который подсказала ему ещё не смолкшая злоба:
- Чтобы бороться! Я умру, несомненно, но я буду бороться до последнего. Пока дышу, могу бороться... пусть только даже одной мыслью, без результата, но... Пока я могу быть непримиримым с тем, что мне приходится страдать, с тем, что я однажды умру - я имею право на жизнь. И я это право теперь буду отстаивать всеми силами. Не буду просто идти горной тропой страданий... я буду искать способ избавиться от боли и мучений, а если потребуется, бороться!
Говорил он пламенно, с воодушевлением, но едва ли мог понять свои собственные слова хоть в малой доле. Это в нём говорила не утратившая силы молодость и горячность, та самая непримиримость. И, как он чувствовал, большего для жизни и смысла жизни, ему было не нужно.
Старик помолчал немного, а потом, поднявшись из-за стола, подошёл к книжному шкафу. Мягко касаясь кончиками узловатых пальцев, он пробежался по старым корешкам, - не спешил, задерживался у иных книг. Виктор видел его только в пол оборота, но и так было ясно, что большая часть этих книг у психолога вызывает яркие воспоминания, - на его лице долго не угасала мягкая полуулыбка.
Обратно за рабочий стол старик вернулся, держа в руках тяжёлый, объёмный том. Виктор попытался разглядеть название, даже чуть приподнялся на месте, но, ничего не смог разобрать. Старик с удивительной осторожностью и заботой положил книгу на стол, - словно не книгу положил, а грудного ребёнка, которого опасался пробудить от чуткого и внимательного сна.
Виктор наблюдал, как осторожно и неторопливо старческие и худые руки с тонкой кожей, проступающими венами, пролистывали книгу. Мужчина наблюдал за тем, как менялся прищур старика, когда тот бегло читал текст, как самым живейшим и удивительным образом морщинистое лицо обретает неуловимые, но такие узнаваемые, детские черты. Старик долго листал до нужной ему страницы, а Виктор также долго ожидал, наблюдая за живейшими преображениями в лице старика, - и будет великим вопросом, кому было интереснее, старику бегло читать памятные страницы или Виктору наблюдать за его реакцией.
- Ага, нашёл! - с придыханием сказал старик, водя пальцем по пожелтевшей странице, и про себя проговаривал читаемое.
Виктор не умел читать по губам. Просто заворожёно наблюдал и готовился услышать нечто удивительное, любопытное...
- Когда-то давно был такой городок - Зентолье. - начал старик, как будто бы только проснувшись и сбрасывая сонное оцепенение. - В этом городке жили самые разные люди. Там были и торговцы, и ремесленники, и строители... много кто там был. Был там и правитель, который считал себя сыном богов. Те боги были жестокими и суровыми. Им покланялись с удивительным раболепием, ведь боялись попросту выделиться, - так легко можно попасть им на глаза, а уж тогда... тогда твоя участь незавидна.
Старик закрыл книгу, и уже глядя Виктору в глаза, продолжил:
- Всякий, кто был лучше других становился жертвой в обрядах для того чтобы умилостивить богов. Но если не было тех, кто был лучше других, выбирали случайно... выпускали собаку с одной командой: "Найди достойного!" И собака всегда кого-нибудь, да находила... как бы горожане не пытались затаиться, или спрятаться, всё равно собака находила жертву.
Старик замолчал, выждал паузу, прежде чем продолжить.
- Знаешь ли ты, что за обряд такой был, который устраивал сам правитель городка известного как Зентолье? Это был настолько жестокий обряд, насколько невежественны были люди того времени.
Жертвам вырезали на лбу символ милости богов, а после, с криком правителя: "Да начнётся жатва!" Людей гнали прочь с улиц города, камнями, проклятьями и плетьми. Их гнали по тесным улочкам, ведь центральная и широкая улица - улица богов и их сына, туда не пускали жертв. И как по-твоему, был ли хоть один единственный случай, когда жертва сбегала из города?
Виктор подобрался. Он ожидал ободряющего ответа, а получил...
- Никогда и никто не сбегал с этого алтаря богов! Все они были обречены, когда им ритуальным ножом вырезали на лбу знаки милости богов.
И знаешь, что придумали люди, чтобы избежать такой участи? - старик впервые за время рассказа улыбнулся. - То было время, когда яды были в шаговой доступности. Было бы глупо не воспользоваться этим!
- Жертвы пытались бороться? - с нетвёрдой уверенностью и надеждой спросил Виктор.
- Боролись... боролись со своей жизнью. Ритуал окончился спустя считанные года после того, как первая жертва умудрилась отравиться без видимых средств. Никто так и не разгадал загадку, где первый смельчак, как и прочие, смог спрятать яд и без видимых средств отравиться. Никто не разгадал, кроме многих и многих жертв последовавших вслед за первым. Отравлялись, пока им ещё вырезали печати милости богов.
Виктор крепко так задумался, пытаясь понять, что же доктор хочет ему всем этим сказать. Но никак не получалось в этой бессмыслице угадать потаённое значение.
- А знаешь, что случилось после череды таких побегов от печати милости богов? - как-то неожиданно, со смешинкой в голосе, спросил старик. - Городок сам себя пожрал, - бунты, кровавые побоище на тесных улочках... люди отчаялись без милости богов, ведь и урожай пропадал, и скотина умирала... да. Сотни, тысячи смекалистых храбрецов уничтожили мерзкий городишко!