<p>
— Блядь, — и Харви, которая идет рядом, вздрагивает от такой неожиданности, и поднимает голову. — Ты можешь уже хоть ненадолго заткнуться наконец. Я не хочу ничего отменять, я просто хочу понять, что за всем этим стоит, потому что неясно, откуда это берется, и оно просто висит над головой, как НЛО, до которого не допрыгнешь, и хер пойми, что с этим делать, и деваться из-под него некуда.</p>
<p>
— Ты это мне? — с удивлением спрашивает Харви. — Я же молчу, — глядит на него растерянно и слегка озабоченно, и в следующую секунду Иден и сам делается растерян и слегка озабочен, так что даже останавливается, озирается по сторонам — только чтобы обнаружить, что нужный поворот они уже давно прошли, и теперь придется возвращаться, и какое-то время изучает ее молча с каким-то мучительным выражением на лице, а потом круто разворачивается и шагает в противоположном направлении.</p>
<p>
— Ну, — только и говорит он, недоумевая, что ей ответить, если и сам не поймешь, к кому обращался. Харви какое-то время стоит, глядя ему вслед, и хмурится, но потом все-таки ступает следом и хрустит по гравийной дороге, ускоряя шаг, чтобы его догнать.</p>
<p>
— Иден, ты когда спал в последний раз? — говорит она, и не дождавшись ответа, продолжает. — Ты себя нормально чувствуешь вообще?</p>
<p>
и Иден, отчаянно стараясь не погрузиться в прежние раздумья, чтобы не заблудиться в очередных трех соснах, так как по окружающим домам понимает, что цель находится где-то совсем рядом, уже даже открывает рот, чтобы ответить — да черт знает, — однако здесь его озаряет с моментальной ясностью, словно где-то включили лампочку, что нет ничего невозможного в том, что голос, только что так мешавший думать, принадлежал Тамаре, и это, конечно, значит, что беседовать при собственном отсутствии она может с кем угодно, а не только с ним, вот, с Харви, например, тоже может, а еще это значит, что нет ничего, о чем можно было бы подумать так, чтобы Тамара не прознала, и это просто невыносимо, также как и то, что ничем подобного предположения не докажешь и не опровергнешь, ей ведь ничего не стоит, ведьме проклятой. это значит, что когда ты катался в зарослях бурьяна там, под насыпью, и рыдал, она все видела. когда ты тешился, воображая множество вариантов неигрового убийства и самоубийства, и как бы она страшно расстроилась, узнав, что ты не выжил, она все видела. когда ты выбрасывал из комнаты свою мать, увещевавшую, что ты связался с ведьмой, она и это видела. когда ты сидел, уставясь в окно на уроке математики, и представлял, как здорово было бы приехать за ней на мотоцикле и повезти ее кататься и вести себя при этом столь уверенно и остроумно, чтоб она уж точно не смогла устоять, она тоже все видела. когда ты самозабвенно дрочил в душе, представляя, как ебешь ее на бетонном полу в какой-то заброшке и в то же время в собственной кровати, и как она стонет и подмахивает и просит еще — она и тогда все видела. и весь этот бесконечный разврат, все эти разнузданные драки, все эти честолюбивые войнушки. это значит, что она видит все и всегда, вот этот вот раздрай непосредственно здесь и сейчас тоже видит, что она присутствует в тебе постоянно, как зараза, как ВИЧ, что необязательно в человека что-то вставлять, чтобы его изнасиловать, и что это осознание все меняет и лишает смысла в достаточной степени, чтобы избавить от нужды делать вообще что-либо, даже дышать, Иден кладет руку на невысокую ограду с облупившейся зеленой краской и совершенно машинально сообщает:</p>
<p>
— Мы пришли, — лихорадочно соображая, каким способом можно потерять сознание, кроме как набухавшись, потому что бухать противно и можно впасть в буйство, так что даже не сразу слышит ответ, и Харви приходится повторить:</p>
<p>
— Чей это дом?</p>
<p>
— Какая разница, — отвечает он, глядя на нее с сомнением, еще пару секунд медлит, а потом решается и перемахивает через ограду с такой легкостью, будто там никакой ограды и нет, потому что отступать не умеет и никогда этой возможности вовсе не рассматривает, тем более, что таким способом проще всего отправить Харви новый вызов на слабо. чертово слабо наводит его на мысли об очередном далеком вечере прошлой зимой, когда Тамара на слабо пригласила его к себе в гости, там в приглушенном освещении своей прокуренной теплой комнаты на слабо пригласила на табурет, а свисавшая с крючка от люстры петля уже приглашала на слабо без лишних слов, и Тамара обняла его за бедра и медленно-медленно отодвинула табурет ногой и потом снимала поляроидом в этой караваджийской каморке, пока всякие источники света не померкли, погрузившись в вечную ночь, а следующий день не преминул ознаменоваться оглушительным скандалом с матерью под заголовком синяки-на-шее, вот, что такое слабо, и Харви стоит уже на чужой территории рядом, не умея отвергать вызовы, и шевелит зачем-то губами с выражением крайнего беспокойства на хорошеньком лице, так что снова приходится вынырнуть, отвернувшись от ностальгической фантомной боли в легких, и спросить:</p>
<p>
— А?</p>
<p>
— Да что с тобой такое? Я говорю, ты же не случайно его из всех этих домов выбрал, а специально сюда пришел. Кто тут живет? И как ты себя чувствуешь? Ты как-то неважно выглядишь, с тобой все нормально?</p>
<p>
— Да, — говорит Иден, мрачно усмехаясь. — Неважно выгляжу. Первые тринадцать лет я пребывал в заблуждении на этот счет и полагал, что выгляжу важно, но года два назад все прояснилось и встало на свои места. Давай опустим все эти вопросы, ладно. Тут никто сейчас не живет, это просто дача, и на ней никого нет, иначе мы бы сюда не явились. И если я тебе скажу, кому она принадлежит, мне придется здесь все сжечь, как минимум, — он с трудом спохватывается в последний момент и умудряется не добавить: вместе с тобой, хотя не менее ясно понимает, что никакого вреда Харви причинять не собирается и даже не рассматривает этой возможности.</p>
<p>
— Да нет, — нетерпеливо произносит Харви, глядя на него очень пристально. — Ты просто выглядишь больным.</p>
<p>
это потому что мальчик больной, думает Иден с тоскливым злорадством, немедленно уверяясь, что причина тому кроется в Тамаре, какой-то мальчик неизвестный, о котором мама всю жизнь очень любит поговорить в присутствии третьих лиц, может быть, соседский мальчик или какой-нибудь еще, метонимический, ее воображаемый друг, вполне вероятно. говоришь на меня, переводишь на мальчика, работает в обе стороны.</p>
<p>
— Что ж, зато мне не слабо, — говорит он задумчиво, испытывая крайнюю печаль, безуспешно пытаясь решить, что именно хочет сделать — хочет как будто бы сесть где-нибудь, где уютно, и все ей рассказать, но делать этого нельзя, это нечестно по отношению ко всем участникам, и Харви ничем такого не заслужила, и слишком на него похожа, чтобы помочь, и в то же время совсем не так близка, чтобы вызывать доверие, как ни странно, так что в конце концов он только отводит взгляд и отшатывается по направлению к невысокому, полузаброшенному на вид строению, для верности поманив ее рукой.</p>
<p>
— Пойдем, я где-то здесь пару месяцев назад оставил бутылку кирша, не исключено, что он все еще жив.</p>
<p>
— Что такое кирш? — в том, что дверь закрыта, Иден не сомневается, и за ручку дергает в основном для очистки совести — разумеется, безрезультатно. он отступает к ближайшему окну, со слабым удивлением отметив отсутствие на нем решетки, поворачивает к Харви голову, внезапно тронутый ее беззаветным повиновением, поясняет:</p>
<p>
— Киршвассер. Водка из черешни, — и бьет в окно локтем. лишившись целостности, стекло не держится в раме, выскальзывает и летит вниз большими кусками, Иден отскакивает почти своевременно, но один из осколков все же задевает его по плечу, вспоров рукав рубашки и вцепившись на долю секунды глубоко в мышцу, так что кровь появляется не сразу, но в больших количествах, и Харви смотрит на него уже с какой-то опаской, но Идену плевать, он как ни в чем не бывало производит свое незаконное проникновение в Тамарыну кухню, где неожиданно для себя первым делом сметает со стола вазу с цветами и сахарницу — просто для того, чтобы обозначить свое присутствие — и следует в прихожую, чтобы открыть своей спутнице дверь.</p>
<p>
— Я наврал, — провозглашает он подчеркнуто легкомысленно, когда Харви, смиренно дожидавшаяся на крыльце, переступает порог и осматривается, с подозрением приподняв бровь. напряженно вглядывается в густые тени дома, не сразу привыкая к царящему там прохладному полумраку. невзирая на тесноту и редкие окна, в доме у Тамары хорошо, уютно и странным образом просторно, хотя на первый взгляд он, подобно своей хозяйке, кажется нежилым. сколько мебели по углам ни наставь, сколько туши на стены ни изведи.</p>
<p>
— Дай угадаю, — говорит наконец Харви, скользнув по нему снисходительным взором. — Здесь нет киршвассера?</p>
<p>
— В яблочко, — трагически признается Иден. она захлопывает дверь и решительно проходит по коридору в направлении гостиной, так что теперь уже ему приходится за ней следовать. — Нихуя здесь нет. Этот дом принадлежит кое-какому маньяку, о котором мне рассказал один товарищ. Тот самый, который влюблен в ебанутую девушку. Вернее, это даже не он сам мне рассказал, а она. Она и ебанулась-то оттого, что слишком долго крутила шашни с этим самым маньяком. Так что, сама понимаешь, грех было бы сюда не вломиться и не устроить этой бабушке юрьев день.</p>
<p>
— Его уже посадили? — лениво осведомляется Харви, остановившись посреди комнаты, чтобы все как следует разглядеть. он еще слишком хорошо помнит, чтобы присматриваться — все это нагромождение старой утвари, сервант впритык к столу, ковер, диван, тяжелые шторы, плотный ситец занавесок, люстра, для такого потолка слишком громоздкая. и тем не менее здесь просторно, а еще приятно пахнет, вроде бы, каким-то растением, вроде полыни, а еще, конечно, самой Тамарой, которую отличает запах дыма и акварели, горелого дерева — может быть, это тушь так пахнет, если долго принюхиваться. может быть, она на самом деле не красит глаза, а просто плачет тушью, и ленты на руках потому черные, что пропитаны тушью, и здесь она занимается тем, что собирает свои слезы в какую-нибудь емкость, а потом слезами же и рисует по стенам всякие пейзажи, каракули, силуэты животных, словно пепельные тени на стенах после ядерных взрывов.</p>
<p>
— Нет, конечно, — говорит Иден. в гостиной ему быстро становится скучно, так что он скоро покидает Харви, вновь приглашая следовать за собой, и идет в мастерскую, рабочую область Тамары, куда они заходили с ней в прошлый раз на какое-то время, и где он смутно помнит какие-то холсты и этюдники. — У них на него ничего нет, вот и не посадили. Нет и быть не может, на самом-то деле, этот парень в жизни своей мухи не обидел.</p>
<p>
— Надо же, — смеется Харви, в скором времени настигнув его на пороге, первая шагает в помещение и направляется к стопке небольших подрамников в углу. комната почти пуста — возможно потому, что монументалисткой Тамару не назовешь, а может быть, в результате ее привычки расправляться с прошлым путем безжалостного сжигания собственных работ, лишь посередине стоит большой этюдник, тот самый, который она попросила его донести четыре дня назад, использовав как предлог, чтобы завлечь сюда. прикрепленный к нему большой лист плотной бумаги или белого картона покрыт извечной черной мазней. — Как же вы тогда поняли, что он маньяк?</p>
<p>
— Да у него это на роже написано. С такой рожей по улицам ходить — себе дороже, — как с недавних пор вошло в традицию, боли Иден совсем не чувствует, поэтому о ране на плече вспоминает лишь тогда, когда глядит на свои пальцы, внезапно ставшие какими-то скользкими, и обнаруживает, что кровь за это время успела полностью пропитать рукав и капает теперь на пол. злорадство, которое он от этого испытывает, слишком напоминает злорадство Тамары, беспредельное и беспочвенное, чтобы не вызывать подозрений. Иден подходит и щедрым жестом вытирает руку о лист на этюднике, цвета в полумраке не слишком различимы, так что кровь поверх туши ложится лишь чуть более светлыми пятнами. если Харви от такого поворота и пугается, то успевает вовремя это скрыть.</p>
<p>
— Черт, Иден, — говорит она, посерьезнев. — Да ты реальный психопат.</p>
<p>
— Да, мне мама говорила, — хвастливо отвечает Иден, в очередной раз подавляя глухое раздражение. Харви подходит и склоняется к его плечу, щурится в попытках рассмотреть получше, касается кончиками пальцев.</p>
<p>
— Блин, глубокая, — сообщает она озабоченно, словно речь идет о ее собственном плече, а не о чужом, это трогательно, так что он не успевает с собой совладать, целует наугад в ухо, утыкаясь носом в короткие мягкие пряди, и она чуть-чуть отстраняется, демонстрируя, что ей как будто не до того. — Да погоди. Промыть и перевязать хотя бы надо. Смотри, сколько крови.</p>
<p>
— Так и хлещет, — кровожадно подтверждает Иден, желая как-нибудь отвлечь ее от таких пустяков. — Да плюнь, в конце концов, зато из меня вся зараза сейчас вытечет и достанется этому блядскому маньяку. Тогда-то до него сразу дойдет, что мы не те люди, с которыми нужно связываться, сечешь?</p>
<p>
— Я тебе в глаза щас плюну, — говорит Харви. — Хватит придуриваться. Где здесь кухня или ванная, не знаешь, часом? Идем, водой хотя б промоем. А не то я не играю. С кем же мне, по-твоему, в баскетбол гонять, если у тебя рука отвалится.</p>
<p>
— Перейдем на что-нибудь другое, — отвечает Иден, но по направлению к кухне все-таки покорно отступает, когда вспоминает о том, что там сокрыто кое-что важное. — На шашки, к примеру. Дымовые или динамитные. Пойдем, щас мы тут все промоем к чертовой матери.</p>