- Лёшиньку приготовила. Он понятливый такой, лепый.
Положила фигурку в тарелку с молоком, бережно ее обмыла. С ее рук постепенно слезала засохшая грязь. Тарелка словно была полна разведенного какао.
- Новый дом всем нам, новый срок всем нам, - умоляла она играющим в дочки-матери сладким голосом. Потерялся он, без мамы остался. А где мама? Заболееееела. А есть ли братики-сестрички? Уууумерли.
- Ну тогда надо мальчика покормить и спать уложить, - в логике детского повествования отвечала сама себе девочка.
Быстро встав с колен и вытащив игрушку, она повернулась и поднесла ее вплотную к лицу Скуратову.
- Ам, - сказала ласковым голосом.
Бледное ее лицо в этот минуту своей симпатичной серьезностью напоминало лик, перед которым нетрезвый прихожанин пытается свести к анекдоту все свои неурядицы и раздор.
С человечка капало коричневое молоко. Скуратов, избегая смотреть на него, закрыл свой человеческий глаз и откусил кусок от ближнего к нему края фигурки, думая все же, как ему прожевать этот комок придорожной грязи.
Но стоило ему засомневаться в себе, девочка тут же проворно забралась ему на колени и стала добросовестно помогать проголотить положенное ему угощение. Скуратов был изумлен, но перечить не стал. Разжав его зубы, как розовые щупальца кракена, одинаково настырные, ее пальцы протолкнули содержимое рта дальше ему в горло. Подавив первый приступ тошноты, Скуратов уже пил молоко, заботливо поданное свой маленькой жестокой хозяйкой.
Вытерев ему лицо полотенцем и поставив тарелку на пол, она снова забралась ему на колени, не отрывая от него взгляда, обняла за шею, и ее глаза и руки выражали легкую печаль расставания.
Скуратов почувствовал упоительную невесомость, которая явилась предвестием глубокого и темного сна. Серце билось куда-то высоко в горло, чтобы через минуту прекратить напоминать о себе. Девочка гладила его по голове.
Я люблю тебя, - сказала она.
Наклонилась к нему и быстро-быстро, как мышь, отгрызла мальчику губы своими маленькими острыми зубами.
Нет, никогда он не плакал от боли. Только ощущение реальности существования тех прекрасных и полузабытых вещей, которые невзначай однажды уронили на эту землю высшие силы, - а ведь однажды к нам так и прибыла смерть, - вынуждала его проживать это неприятное действие почти непрерывно.
Над воротами крепости висит надпись - Московское Суворовское Военное Училище. Через высокую красную стену к Скуратову прыжками мчится музыка. Она предстает перед мальчиком аккуратным ликованием солдатиков в черных мундирах перед лицом необходимости. Маленькая фигурка Скуратова на дороге, ведущей к входу в крепость, у постамента с зеленым БМП, предупреждающе смотрящим дулом орудия в небо, лежала, предощущая неотвратимое. На лице по пробитому руслу среди островов засохшей крови и грязи бежали два соленых ручья.
Лежа на асфальте, он глядел поверх ничего не говорящей ему надписи на быстро набирающую уверенность в своих силах мглу. Из клуба старой черной тучи по самому центру неба вырвался еще одна, чуть меньше размером, а потом еще, как будто тьма размножалась серией взрывов внутри себя самой. Музыка захлебывалась бибопом тонущего в озере трубача. Скуратова пронзала боль, несущаяся от головы к пальцам ног, а оттуда обратно, с множеством рикошетов. И мальчик уже услышал Запах. Он здесь. Он снова ждал его и на этот раз не упустит. Похожий запах Скуратов встречал несколько лет назад, когда оказался на овощехранилище. Запах гнилых фруктов, сильнее всего почему-то прелой дыни. И еще резкая вонь никогда не бывшего близким человеку животного, потому что такого животного никогда и не существовало в мире человеческого опыта.
От неконтролируемых волн тошноты Скуратов выплевывал желтоватые фонтаны, напоминающий этим больного детеныша кита. Он вспомнил, как летом, неподалеку от дома, в парке, гуляя с мамой, он весь вымазался в фисташковом мороженом; мама отвела его к такой же зеленой, как и он, мелкой заросшей речке и строго попросила умыться. У речки оказалось змеиное имя -- Яуза. Украдкой от мамы Скуратов выпил тогда из нее пару горстей воды.
- Яуза, - шепнул он, корчась под черным куполом неба, как от запоздалого угрызения совести.
На месте крепости, разрывая ее изображение, начали проступать, прорисовываться очертания стоящих на зыбкой темноте домов. В большинстве окон горел свет. Создавалось впечатление, что эта колыхающаяся темнота под домами - живая, будто состоящая из маленьких неутомимых существ, чье копошение свидетельствовало о скрытой от глаз деятельности. Казалось, что бездна равномерно дышала. Дома, наоборот, напоминали мир растительный, лишь безразлично покачиваясь на своем ненадежном фундаменте.
Время от времени были видны идущие между домами люди. На отсутствие даже видимости дороги и непрочность всего, что их сейчас окружало, они не обращали ни малейшего внимания, привычно держали руки в карманах, а себя держали в руках, как это было и прежде.
Что-то выдавливало из мальчика жизнь, ту жизнь, которую связывают с кровью, когда еще может болеть, когда еще возможно ждать. Громкий хруст раздираемого шва, раскатисто прозвучавший, придал происходившему трагичность и поспешность операции в дешевой больнице.
- Скитанья божьего крота,- шептал он. Нор кротовых немота. Скитанья божьего крота, нор кротовых немота
Из сплошной массы живого черного моря то тут, то там вырастают фрагменты стены. Может быть,черные туманные сгустки, очень быстро передвигающиеся по ее поверхности, выступают в роли исполнителей этой ударной стройки. Череда разбегающися клякс. Несколько десятков раз в минуту они меняют свою форму, и их тела выбрасывают в нужные им стороны тонкие, разной длины щупальца. Стена опоясывает жилой дом, идеально ровная, смолянисто-черного цвета, она ползуче движется вверх, и пока он не закрыт целиком -- можно видеть, что сам дом как бы вянет, покрывается желто-зеленым налетом, свет из окон постепенно гаснет, и дом приобретает вид одинокого и грязного старика. Сверху на него опускается крыша, и остается идеальной формы черный прямоугольный саркофаг. В таком виде этот квартал напоминает сбывшийся город будущего одного из злых гениев авангарда.
Боль прошла почти в один момент, ее заменило приятное ощущение медленного стягивания кожи. Он лежал в темноте на одной из по-новому выглядящих улиц, прямо посередине дороги, между двух совершенно одинаковых высоких черных нообразований по сторонам. Уши были словно забиты ватой, никакой посторонний шум не нарушал установившейся тишины, точно это был совет прислушаться к себе самому. Скуратов сел и оглянулся вокруг, источников света не было, но он мог видеть на небольшие расстояния, шагов на десять проглядывалась рассеянная серость, дальше стояла тьма. Одежды на нем не было, тело стало дряблым, кожа обвисла, к тому же приобрела в прозрачности; натянув ее на руке, Скуратов видел, как под ней быстро двигались маленькие черные точки. Сжимаясь в кулак, пальцы встречали небольшое сопротивление, хватая и упуская между пальцев влажную и податливую субстанцию. Еще он понял, что больше не дышит, в этом не было необходимости.
Навстречу ему на дорогу из темноты вышел мужчина. Тяжелая, загребающая походка, голова повисла на груди, неловко вскидываясь при ходьбе. Скуратов поспешил к нему, но ноги теперь мало годились для быстрой ходьбы или тем более бега, сильно дрожали и подгинались, возможность ими пользоваться как будто понемногу покидала Скуратова. Он пошел наперерез этому пришельцу, так же загребая несуществующую дорожную пыль и корректируя направление, чтобы тот не ускользнул в темноту.
Приблизившись к мужчине на расстояние вытянутой руки, он схватил его за плечо и остановил, дернув на себя. Мужчина был на удивление легкий и сразу подчинился его воле. Кожа на его голове была совсем прозрачная, и Скуратов видел под ней шишковатый череп, по которому ползали те же черные насекомые, что он видел и у себя. Пришелец теперь стоял на месте и выглядел изъеденным какой-то страшной болезнью, местами практически до дыр. Он медленно поднял голову и безучастно посмотрел на Скуратова.
Несмотря на прилагаемые усилия, Скуратов не мог выдавить ни слова, язык совсем не слушался, лежа во рту мертвым зверьком, сам рот открывался мучительно медленно. Скуратов вопросительно кивнул головой, спрашивая незнакомца сразу обо всем: и где он, и что тут происходит? Он попытался сделать это как только мог дружелюбней, стараясь не выглядеть враждебно, то есть с усилием добавил страшную в своей неуместности улыбку. Мужчина на улыбку не ответил, так же неторопливо развел руки в стороны, ладонями вверх, как бы не понимая, чем он может помочь мальчику и что он может добавить к происходящему вокруг. Действительно, Скуратов даже устыдился, что втянул в этот странный диалог случайного прохожего, который к тому же явно нездоров, но, не видя иных вариантов действия, вопросительно кивнул еще раз. Теперь мальчик выглядел еще более агрессивно, потому что улыбка на бледном лице Скуратова медленно закатывалась, очевидно разрушая те его черты, которые можно назвать приятными. Голова пришельца упала обратно на грудь, он очень долго поднимал руку, которая потом в секунду упала вниз, как бы рубя воздух. Скуратов вспомнил: так обычно делает их сосед, который, каждый вечер выгуливая собаку у пруда, с кем-то ругается по телефону, крича одно на всех "на хуй иди".
Они с минуту стояли рядом, чуть раскачиваясь, как два больных дерева, но так как добавить им было нечего, пошли по дороге каждый в свою сторону, удаляясь друг от друга с взаимным недоверием. Через пару минут Скуратов обернулся -- там была только непроницаемая темнота.
По вечерам он любил смотреть кабельные каналы, показывающие документальные фильмы про дикую природу. Особенно ему нравились выпуски про подводный мир, где отважные люди спускались в глубины океанов и морей в аквалангах и парили там, в толще воды, изредка взмахивая своими неполноценными крыльями. Сейчас Скуратов ощущал себя одним из них.
Хотя на расстоянии нескольких шагов видно было неплохо, мальчик все равно шел выставив перед собой руки и точно на ощупь. Он разводил руками в стороны липкое невидимое вещество, которым, очевидно, наполнено тут все кругом, но оно все равно окутывало его влажным одеялом. Маленький участок пространства, который открывался ему для обозрения, почти не менялся, это был кусок идеально ровной дороги под ногами и немного разреженной поверх нее темноты. Время от времени по дороге пробегала дрожь и следом шла маленькая волна складки. Скуратов очень хотел кричать. Наверное, чтобы попытаться разбить это единение тишины и мрака. Он стоял открыв свой безгубый рот, отчаянно стараясь выдавить из себя звук и не понимая, получается это у него или нет.
Нельзя было не заметить, что все вокруг имело идеальные геометрические формы. По бокам дорога уходила под углом девяносто градусов вниз, а после начинался такой же совершенно ровный участок коричневой земли, но с еще более неудобным для ходьбы, скользким, покрытием. Свернув с дороги, Скуратов быстро наткнулся на вертикально уходящюю вверх стену одного из зданий. Дотронувшись рукой, он почувствовал какое-то напряжение, стену словно бил озноб. Он наклонился рассмотреть ее поближе, практически уткнулся в нее носом, и увидел, что поверхность стены представляет собой плотную, мелкую сеть, в каждой ячейке которой сталкивались миллионы крошечных черных тельц, чтобы на доли секунды составить из себе подобных тонкие узоры нити, разрыв на части которых казался единственной целью этой коллективной работы. Вся сеть была как бессчетное количество экранов, транслирующих профилактические помехи.
Бродя по темному, как вечность, миру, избавленный от необходимости дышать и питаться, Скуратов через некоторое время ощутил несвойственный ему прилив сил, его раздирало любопытство. Он назначил центром этого мира свое неподатливое тело. Он тщательно ощупывал и просматривал пространство вокруг себя в поисках чего-то ненадежного, ненужного, просто оставленного здесь по ошибке, улавливал малейшие признаки, намеки на будущие изменения и разрушения -- трещины, обломки, колдобины или холмики - чтобы проверить на идеальность этот колодец. В конце концов, его заинтересовало: что он сейчас?
Он вздрогнул от неожиданности, когда увидел слабое мерцание света чуть в стороне, по левую руку. Свечение было бледным, бессильным, оно, может быть, могло и должно было уже погаснуть, не принеся никому беспокойства. Скуратов поторопился к этому маяку, пока мерцание не оборвалось. Правую ногу он уже едва волочил за собой. Не мог точно вспомнить: это с ним продолжается уже некоторое время или только началось.
Тело лежало на боку, подтянув колени к груди. Это была женщина. Раньше была. По всей ее спине были видны расплывшиеся синяки, они были грозовыми тучами на желто-коричневом небе ее сухой, выдубленной кожи. Живот вздулся, не было пальцев на руках и ногах, за исключением одиноко торчавших больших. В ее груди наливался, рвался наружу, нятягивая кожу изнутри, небольшой шар молочного света. Лицо женщины скрывали длинные рыжие волосы с грязными колтунами. Похоже, что гуляла она тут давно. Подняв волосы, Скуратов долго, растерянно смотрел ей в глаза, потом сел рядом, положил ее голову себе на ноги. Он неторопливо гладил ее по голове и ждал, как безропотно ждут того момента, когда память снова покинет эти места. У женщины оказалось лицо его матери. В одно мгновение он узнал его , но еще успел увидеть и понять, что это - незнакомая ему женщина, совсем на самом деле не похожая на его маму, которая просто по какой-то неизвестной причине носит ее лицо. Самозванка успела здорово его напугать. Но уже мрачное озарение только гулко бьется эхом где-то у Скуратова внутри, покидая его, и он по инерции нежно гладит женское мертвое тело еще дрожащей рукой, уже не помня, чем он был взволнован всего минуту назад.
Скуратов перевернул женщину на спину, положил на дорогу, отошел на два шага -теперь столб света извергался вертикально вверх, выше, чем можно было разглядеть. Внутри него не было летающих частиц пыли, на свет не летели насекомые, только спокойная, могущественная белая река, руслом своим разделившая черную твердь. Плотный занавес тишины в голове Скуратова разорвал звук лопнувшего стекла, как от забытой банки старой закрутки. Мальчик упал от неожиданности, и отползал от женщины спиной вперед, неловко перебирая руками. Он видел, как на ее теле расходилась кожа, очень быстро, от шеи к низу живота. Весь столб света как будто втянуло обратно в нее, он лежал в ее распахнутом животе, как только распакованный из коробки плотный мяч. Лицо ее превратилось в маску из плохо сшитых друг с другом морщин. Мелькнула маленькая серая тень, Скуратову показалось, что это птица, и что она вылетела из разорванного тела. Он захотел встать и подойти ближе к шару, чтобы попытаться разглядеть эту тень, если она еще раз появится на свету. На недолгое время стало видно совсем как днем. Шар созрел большим, горящим яростным огнем плодом. Взрывом мальчика отбросило далеко в темноту.