— Бобро пожаловать в Поннивилль! — розовая пони оглушительно свистнула в мгновенно появившуюся в ее лапе — ноге? руке? — свистульку и осыпала его конфетти. От нее пахло патокой, клубничным джемом, миндальным шоколадом и чем-то еще, кажется, лакрицей. Наверно, некоторые покупают туалетную воду на кондитерской фабрике…
— Спасибо, — сдержанно сказал Сталин, — мне будет приятно его посетить. Особенно после… такой торжественной встречи.
Глаза. Уши. В данный момент его глаза и уши оказались засыпаны разноцветным конфетти, но это не мешало ему помнить о главной задаче.
Помни, Коба, теперь ты — рация в режиме радио-молчания. У тебя нет кодов, нет выделенных частот, нет операторов. Ты работаешь в пустоту. Сам не зная, для кого. Поэтому будь терпеливым, будь осторожным, будь рассудительным. Делай свою работу.
— Пошли! — подскочила от нетерпения Пинки Пай, — Пошлипошлипошли! Я проведу тебя в Поннивилль и все покажу!
— Удобно ли? — осторожно спросил Сталин, привыкший с подозрением воспринимать всякую бескорыстную помощь.
— Конечно, удобно! Ты же мой друг! Старо-новый друг! Все пони — друзья Пинки! А помочь другу — это же замечательно!
— Все пони? — усомнился Сталин, — Даже незнакомые?
— Все-все-все! Это же дружба! Ты уже мой друг! А я — твой! Замечательно, правда?
«В ней что-то есть от наших доморощенных либералов-народников, — подумал Сталин, прикрыв глаза, утомленные вездесущим розовым цветом, — Такое же восторженное слюнтяйство на грани идиотии. Абсолютно нежизнеспособный класс. Идеализм толкает их в объятья каждого встречного, и ничем хорошим это обыкновенно не кончается».
— Замечательно, — подтвердил он вслух, — Буду рад, если ты покажешь мне Поннивилль.
— Тогда пошли, Сталион, чего стоишь? — Пинки Пай оттолкнулась от земли и взмыла вверх, как сошедшая со стартовой площадки «Фау-2», — Это далеко! И у тебя будет время послушать про наш Поннивилль! И про моих друзей!
И они двинулись в путь. Это было весьма странное путешествие.
Сталин не сразу свыкся со своим новым телом. Поначалу ему казалось, что освоиться с четырьмя ногами будет весьма сложно. Он, привыкший ходить на двух, поначалу путался, стоило лишь опустить взгляд вниз и увидеть разом все конечности. Ноги тут же начинали путаться, он сбивался на иноходь и пару раз, под пронзительный смех своей спутницы, неприятно утыкался носом в землю. Потом он понял, что в этом деле главное — дать волю телу и выкинуть из головы попытки его контролировать. Его новому телу серого жеребца можно было доверять, и оно быстро это продемонстрировало. Заключенные в нем рефлексы позволили Сталину двигаться быстрым шагом, иногда даже переходя на рысь — достаточно было не глядеть себе под ноги, чтоб не запутаться. Оказалось достаточно просто.
«Увидел бы меня сейчас товарищ Буденный, от смеха лопнул бы, — подумал Сталин, не без удовольствия ощущая, как его сноровистое и послушное тело легко преодолевает расстояние под дробный перестук копыт, — У старика всегда было странное чувство юмора, что до лошадей. „Смотрите, — закричал бы на все Политбюро, — товарищ генералиссимус галопирует ну прям как моя кляча Нюська!..“»
Пинки Пай многократно опережала его и в горизонтальной и в вертикальной скорости. Но отрыв не увеличивался — она вилась вокруг него, оказываясь со всех сторон сразу, и ни на мгновение не закрывала рта. Удачнейшая находка для разведчика, но сомнительное достоинство для сбитого с толку старика, который вдруг оказался лошадью и, хоть убей, не понимает, что делать дальше. Поэтому Сталин делал то, что привык и что умел делать — внимательно слушал, машинально вычленяя из хаотичной путаницы слов полезные звенья.
Вскоре он уже знал, что место, поразившее его невозможно-чистым небом и зеленой травой, зовется Эквестрией. Слово показалось ему знакомым, но смутно. Кажется, что-то румынское… Или у румын — Транснистрия?… В любом случае, Пинки Пай была столь же похожа на тайного агента Сигуранцы, как сам Сталин — на призового орловского рысака. Эквестрия — так Эквестрия. Живут здесь пони, а также пегасы и единороги. К собственному удивлению, пегасов и единорогов Сталин воспринял вполне спокойно. Как драконов, алмазных псов, говорящих зебр и прочих обитателей этого безумного мира. Не удивляются же буйнопомешанные новым формам галлюцинаций?…
Проблема была в том, что галлюцинацией это не было. Сталин ощущал упругость травы под ногами, дуновение теплого и пьянящего ветерка, теплое прикосновение материнской солнечной руки к собственной спине. Они с Пинки Пай преодолели небольшой луг, миновали лесную опушку и выбрались на утоптанную тропу. Все здесь было реально. Все имело форму, вес, цвет и вкус. В последнем Сталин убедился самолично, слизнув на ходу несколько сочных ягод, похожих на голубику.
Но он старался не отвлекаться, черпая все новые и новые сведения о мире в этом бездонном источнике. Пони, такие, как он сам и Пинки Пай, жили на земле, занимались преимущественно простым трудом и хозяйством — выращивали урожай, чинили, добывали полезные ископаемые, работали на нехитрых фабриках, где производством можно было управлять при помощи грубых копыт.
Пегасы, наделенные парой сильных крыльев, умели летать, оттого обычно чурались «земляного» труда. Они заведовали погодой, разгоняли облака, устраивая в нужных местах дожди, и обеспечивали комфортный, на грани тепличного, климат. В противовес земным пони, обыкновенно трудолюбивым и работящим, пегасы часто отличались легкомысленностью, проистекающей от их образа жизни.
Еще были единороги, сразу показавшиеся Сталину существами потенциально опасными и наиболее загадочными. Обладающие от рождения магическим рогом, они властвовали над материей, силой магии совершая самые удивительные вещи. Появление предметов из воздуха, левитация, телепортация, управление временем, сжатие пространства — это все было детскими фокусами для опытного единорога. Уж эти, конечно, не станут копаться на грядках, подумалось Сталину. Он оказался прав, единороги обычно посвящали себя интеллектуальному труду, работая в библиотеках и магических лавках.
Если верить Пинки Пай, все три разновидности здешних жителей, пони, пегасы и единороги, были единым народом без привилегированных сословий, и считали себя единым целым. Однако же, как подметил Сталин, равенство это было иллюзорным и реальным ровно настолько, чтоб образовывать стройную теоретическую концепцию, удовлетворяющую народным массам.
Классы. Конечно. Что там говорил Владимир Ильич на этот счет?…
«Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства».
Изучению марксизма-ленинизма Сталин посвятил всю свою жизнь и многие цитаты свободно знал на память. Громоздкие, иногда кажущиеся неуклюжими, они, в то же время, настолько точно отражали суть реального мира, что Сталин всякий раз поражался, с какой легкостью жонглирует ими его учитель.
Впрочем, сейчас он был далек от чувства благодарности. Ильич, конечно, светлая голова, и в устройстве общества он разбирался как никто, да толку?… Сюда бы его, мелькнула мстительная мысль, в Эквестрию… Был бы лысым пони с хлебной чернильницей на крупе…
Фактически, как уяснил Сталин, привыкший для себя раскладывать всю информацию «по полочкам», обычные пони были основным производителем и рабочей силой. Единороги — здешней элитой, правящим классом, который сосредоточил в своих руках — копытах! копытах!.. — каналы управления и распределения всеми получаемыми благами, а также экономическую, военную и политическую мощь. Пегасы же образовывали нечто среднее между ними, этакую социально-аморфную массу, которую сложно было контролировать, и которая большую часть времени была подчинена сама себе.
Над всем этим возвышался монархический аппарат, возглавляемый Принцессой Селестией. Эта Принцесса Селестия, будучи, по факту, правящей королевой, проживала в столице, Кантерлоте, и была представителем аристократии, которая уже неприкрыто возвышалась над прочими классами, а именно — аликорном, существом, имеющим черты и обычного пони, и пегаса, и единорога. Прочие аликорны, состоявшие по большей части с ней в кровном родстве, поддерживали управленческий аппарат, образуя дворянскую клику.
Знакомая картина. Другие краски, но кисти все те же, отлично знакомые Сталину по собственному опыту. Диктатура монархизма-абсолютизма, глубоко-классовое общество, вшивые аристократы, угнетенный пролетариат… Все как по учебнику, что печатался Коминтерном для развивающихся стран. По словам Пинки Пай выходило, что Принцесса Селестия отнюдь не узурпатор и не тиран, напротив, добрый, внимательный и справедливый правитель. Но Сталин, во-первых, уже знал цену словам Пинки Пай, а во-вторых, знал и то, что всякий монарх, этот спрут, обвивший жадными щупальцами трон, тщится казаться прогрессивным и заботливым хозяином. Что не мешает ему выжимать соки из народных масс в попытке обеспечить собственные непомерные аппетиты. Какая пакость… Что ж, Коба, следовало тебе с самого начала догадаться, что даже в стране с акварельным небом и изумрудными лугами, все простроено по тем же самым законам, что в твоем родном мире. По законам, на основании которых сильный душит слабого, а слабый безропотен и покорен своему обидчику. Люди или говорящие пони — столь ли велика разница?… Законы общества действуют в любом случае, будь то высшие приматы, млекопитающие или, скажем, какие-нибудь насекомые.
На дне сознания теплым костерком затлела мысль, еще неуверенная, но уже приятная. Если этот мир устроен по привычным законам, может быть и он, Коба, окажется здесь не совсем чужим?… Тот, кто умеет играть на пианино, освоит рояль, и неважно, на какой сцене тот будет стоять. А товарищ Сталин, посвятивший обучению и оттачиванию навыков последние пятьдесят лет своей жизни, был в своем роде недурным пианистом…
Спокойно, одернул он сам себя, тпрр-ру, Коба! Будь терпелив, будь осторожен. Ты уже на заслуженной пенсии и весь этот балаган с цветными пони представляет для тебя лишь теоретический интерес.
Между тем, они приближались к Поннивиллю. Дорога стала шире, а вдалеке замелькали городские домишки, преимущественно невысокие и деревянные. Насколько Сталин мог судить, город был провинциален и едва ли насчитывал более двух-трех тысяч душ. Однако он был очень аккуратен и чист, ни дать ни взять, какой-то макет, подготовленный для разглядывания под лупой. Узорчатые башенки, увитые плющом домики, стеклянные витрины, скромные вывески, просторные каменные мостовые. Уютный, славный город, распространяющий, подобно Пинки Пай, далеко окрест свой особенный запах. Но запах этот был не приторен. Пахло свежей сдобой, навозом, стружкой, фруктами, сеном, печным дымом, краской, цветами и еще тысячью всяких вещей, которым должен пахнуть уютный и славный городишко. Поннивилль чем-то напомнил Сталину довоенный Мариуполь — та же провинциальная опрятность и вселенское спокойствие. Только здесь преобладали карамельные и пастельные цвета, а на улицах можно было разглядеть пони.
— Это «Сладкое яблочко!» — щебетала тем временем Пинки Пай, по-прежнему борясь с гравитацией самым действенным образом, — Самые вкусные яблочки в Поннивилле! Здесь живет моя подруга Эппл Джек!
Хозяйство на окраине города, мимо которого они проходили, было приличным — Сталин машинально оценил простирающиеся на многие гектары густые яблоневые сады. Разносящийся над «Сладким яблочком» запах свежего сидра и яблок был столь силен, что у него защекотало под ложечкой. Ужасно захотелось свежего сидру.
— Здесь тысячи деревьев, — заметил Сталин, сглатывая слюну, — Наверно, твоя подруга очень богата.
— Эппл Джек богата? Уахахаха! — Пинки Пай так и покатилась со смеху, — Ну ты даешь, Сталион! Они всей семьей работают от зари до зари, и Эппл Джек, и Биг Макинтош, и старенькая Грэнни Смит, и даже малышка Эппл Блум! Варят вольт-яблочный джем, пекут яблочные пироги, готовят сидр и…
— Если их всего четверо, им сложно будет съесть все приготовленное. Они должны продавать излишки.
— Они продают! Еще как продают! И выпечку, и вкусные яблочки, и сидр и…
— Но ты, кажется, сказала, что они небогаты?
— Совсем не богаты! — поддакнула Пинки Пай, — У Эппл Джек из всего богатства — амбар да старая страшнючая шляпа!
Кажется, она не преувеличивала — хозяйство было обширным, но роскошью не блистало. Покосившиеся строения, много лет не знавшие ремонта, неухоженные дорожки, и общий дух какого-то унылого запустения, который местами перешибал сладкий аромат сидра.
— Так куда же уходят деньги?
— Деньги уходят на добро! Бобро-добро! Бобро-бобро! Не знаешь, а бобры действительно добры?…
— Какое добро? — Сталин никогда не повышал голоса, но всегда умел одним только тоном заставить самого безапелляционного крикуна умолкнуть и внимательно слушать. Как ни странно, то, что работало при общении с людьми, оказалось небесполезно и в Эквестрии. По крайней мере, Пинки Пай, уже доставшая было хлопушку, вдруг примолкла, уважительно на него поглядывая.
— Ой, ты умеешь делать ВЗГЛЯД — прямо как у моей подруги Флаттершай!
— Деньги, — мягко напомнил Сталин, — На какое добро они уходят?
— Ну это просто! Эппл Джек каждый месяц отдает их Принцессе! А Принцесса делает добро!
— И какое добро она делает?
— Ну всякое! Она же добрая, значит, делает из денег добро!
— Она дает безвозвратные ссуды Поннивиллю в неурожайный год?
— Конечно, нет! Если год неурожайный, значит, виноваты пегасы! Они такие ветренные!
— Она организовывает стипендии за свой счет для обучения молодежи?
— Учатся только единороги! У них есть волшебные школы! Мы учимся сами! Я долго училась и научилась засовывать в рот сорок пять коврижек! Сейчас покажу!
— И все жители Поннивилля дают деньги на… добро?
— Все-все-все! Даже я! — Пинки Пай горделиво задрала голову в обрамлении невыносимо-розовых кудряшек, — Почти всю зарплату из «Сахарного уголка»!
— Но раньше ты говорила, что Принцесса Селестия любит всех вас и ничего от вас не требует. Теперь оказывается, что почти весь свой заработок вы отдаете ей.
— Глупый! — снисходительно заметила Пинки Пай, — Ты, наверно, откуда-то очень издалека, Сталион! Мы же даем эти деньги не ей! А на добро!
— Наверно, получается немалое количество добра каждый месяц… — пробормотал себе под нос Сталин.
На «Сладкое яблочко» он теперь глядел с другим ощущением. Не кулаки, не эксплуататоры своего же трудового класса, не аграрные магнаты и капиталисты. А такие же крестьяне, закабаленные «добром» Принцессы Селестии. Теперь многое увиделось ему по-другому. И в милых домиках карамельных цветов, казавшихся такими аккуратными и беззаботными, вдруг проглянуло что-то нехорошее. Словно чья-то знакомая уродливая рожа высунулась на миг из-за тонких декораций.
Сталин на миг прикрыл глаза. Он не имеет права судить этот мир по привычным ему законам. Здесь живут разноцветные пони, которые ничего не знают ни про полит-экономику, ни про невидимые механизмы власти. Оставайся зрителем, Коба. Ты проиграл в своем родном мире, подвел своих учителей, обрек дело своей жизни на разруху и уничтожение. У тебя нет права судить других. Даже если милые кукольные домики стоят на фундаменте из угнетения и эксплуатации.
Но был еще другой Сталин, сидящий глубоко в его сознании, тот, который не желал соотносить себя с пони и любоваться сказочными ландшафтами. Тот, другой Сталин, соображал очень быстро и четко, раскладывая все «по полочкам». Значит, семья Эппл Джек — крестьянского происхождения, да еще и страдает от гнета и непомерного труда. Это та почва, на которой яблочное семечко быстро даст росток. Разведчик, действующий в чужом городе без легализации, без базы, без документов, должен подмечать такие вещи. Должен особо брать на учет тех, кто может стать союзником, кто обеспечит укрытие или помощь. Азбучные истины, разработанные когда-то им самим. Ищи тех, кто поможет тебе не из-за денег, а из личных побуждений. Такие реже предают.