Перстень для Гелены. Рассказы о любви - Ракитина Ника Дмитриевна 5 стр.


Ун Рабике порешал, не обидеться ли, и раздумал. Спросил ядовито:

— А эти ваши… отверженные?

Лицо Бранда сделалось еще жестче, губа вздернулась в оскале:

— Нам… работать вместе.

Яан отхаркнул в кулак. Похоже, сегодняшний труп изрядно выбил его из колеи, если он начал вслух задавать опасные вопросы. Хорошо молчишь — дольше живешь. Вообще в работе дознавателя наиболее ценятся глаза и уши, а не язык. Хотя, с другой стороны, сказал он правду. В Каннуоке, как черт ладана, боятся отверженных: проклятых, «исчезнувших из Зеркала», «исчерпавших судьбу». Если Зеркалу на протяжении тысячелетий заранее известны все линии будущего каждого рожденного в городе человека, то «невидимки», чьи поступки невозможно отследить, вызывают опаску, самое малое. Потому и отселяют таких в отдельный квартал — за стены с недреманными стражами. И ровно месяц ждут, не появится ли снова в Бронзовом Зеркале отражение их возможных жизней. Не слышал что-то Яан, чтобы-таки появилось. А если так, то через месяц проклятого предают смерти. Или (когда смилостивится судья), ослепляют и изгоняют из города. На севере болота, на западе мертвые пески, с юга море, с востока хребты Монте-Драгонады, через которые и зрячий-то не всякий живым пройдет. В Каннуоке стража с приказом убить: и изгнанного, и тех, кто его посмеет укрывать. Выбор велик не особенно?

— Приношу свои извинения, — Крысяка скорбно опустил голову. Бранд махнул холеной рукой.

Шаги жрицы были такими легкими, что застали ун Рабике врасплох. В жрице тоже было что-то от статуй катангского алтаря: точеная фигурка, широкие бедра и маленькие крепкие груди. Гордая шея, упрямо вздернутая голова с узлом волос, по-детски пухлые губы. Глаза навыкате, кожа цвета темного дерева. Ун Рабике сдержал шаловливую руку. Сдержанно поклонился. Жрица что-то промяукала, пожирая его глазами.

— Она говорит, чтобы ты не боялся.

Яан почесал затылок.

А босая красавица деловито поставила по обе стороны зеркала чашки (пахнуло ладаном, сандалом и корицей), подожгла содержимое. Бранд между тем отошел к стене и, должно быть, сдвинул какой-то механизм, потому что разом, с клацаньем, заставившим дознавателя вздрогнуть, упали ворота, отсекая запахи моря и зелени и свет, а зеркало на цепях поползло вниз. Только что нижний край был на уровне Яанова подбородка, а вот уже спустился до пояса. Причем движение совершалось бесшумно — должно быть, механизм регулярно тщательно смазывали. Яан разглядел в смутной бронзовой поверхности, затянутой дымом, свое кривое отражение.

— А-а…

Жрица хихикнула.

— Ничего, можешь даже потрогать, — усмехнулся в темноте храмовник. — Прислужницы полируют его утром и вечером. А потом стой и молчи.

В какой-то момент молчание стало тяготить Яана. Его спутники застыли, как деревянные, только поблескивали во тьме зубы и белки глаз. Да спиралями закручивался, клубился пахучий дым. По бронзовой глади зеркала бежали тени. Малышка-жрица вдруг отшатнулась, вскидывая руки к лицу:

— Агни! Агни!!..

Похоже, она увидела огонь. Яан, ногой опрокинув одну из чашек, подхватил падающую девчонку. Отозвалось густым басовитым гулом задетое зеркало. Бранд, выпав из оцепенения, свалился на колени. Закашлялся, прижимая руки ко рту. Потом с усилием привел в действие отпирающий механизм. Ворота поползли кверху по желобам. Крысяка только теперь вздохнул спокойно: до этого он чувствовал себя в запертом Храме, как в могиле.

— Ты-ы ви-идел? — высоким резким голосом спросила Бранда жрица, и на этот раз, как ни странно, Яан ее понял.

— О-отпусти!

Крысяка разомкнул объятия. Оказывается, девушка говорила по-саардамски. Говорила, как человек, до того долго страдавший немотой, но вполне правильно, четко выговаривая звуки. Умеет, когда захочет, зараза.

— Спасибо, что разбудил, — сказал Бранд. — Видение было тяжелым. Что?

Жрица, освободившись, опять вернулась к своему кошачьему языку. Услышав перевод, ун Рабике в который раз за этот день вскинул под кромку волос брови: тяжелое зрелище — и тут же завтрак? Не вязалось как-то…

Бранд, похоже, умел читать по лицам.

— Видения требуют сил, — пояснил он. — После этого очень есть хочется. И ведь сидя удобнее все обсудить?

Яан прислушался к желудку: тот не протестовал. Пожалуй, можно и позавтракать. Или точнее (судя по положению солнца в храмовых дверях), пообедать. Тем более что возле зловещего Зеркала оставаться совсем не хотелось.

Под фиги, финики и овсяные лепешки на меду хорошо пошел розовый мансоррский мускат. Жрица раскраснелась и улыбалась Крысяке вполне вызывающе. Что-то промяукала, коснувшись его рукава отполированными до зеркального блеска ногтями.

— Ее зовут Шаммурамаш, — перевел Бранд.

Яан поднял стеклянный бокал:

— Твое здоровье, Шамм… Шемм… Маар.

Жрица Зеркала тихо хихикнула. Они сидели на подушках в прохладной келье, с трех сторон огороженной каменными стенами. Четвертой стены просто не существовало, на ее месте был выход во внутренний дворик, отделенный от основного сада решеткой, густо перевитой виноградной лозой. Между глянцевитыми листьями розовели гроздья. Благоухали цветы. Трещали цикады. В маленьком бассейне лепетал водомет, кружа и переваливая в своих струях наполненных воздухом стеклянных дракончиков. Под каплями тихонько позванивало стекло.

Бранд отставил бокал, вытер полотенцем губы.

— Я расскажу тебе, что мы видели.

Яану не пришлось изображать внимание: ему было действительно интересно.

— Скорее всего, тебе известно, что Бронзовое Зеркало отражает будущее любого, рожденного на земле Каннуоки. Все цепочки и возможности. Правда, таких возможностей бесконечное множество, всего не рассмотреть. Потому мы испрашиваем у Зеркала видения узлов, ключевых точек, ведущих к коренным переменам. Зная таковые, мы можем изменить нашу жизнь к лучшему, избежать неприятностей или сделать их наименьшими по всей цепи; уцелеть там, где грозит опасность…

Ун Рабике понимающе кивнул.

— Так вот, с помощью, — Бранд слегка улыбнулся, — Маар, я попытался рассмотреть собственное будущее, связанное с этим расследованием. И нашел единственную цепочку, при которой не погибну.

Руки Яана по привычке потянулись драть волосы. Мона Герике утверждала, что он таки полысеет раньше времени. К черту! Дознаватель подался вперед.

— Я видел ночь… лежал… совсем беспомощный, — Бранд хрустнул пальцами. — А на меня катилась стена тумана. Со скоростью медленно идущего человека. Я успел бы вскочить и убежать, но не мог. Ужас и холод исходили от этого тумана, вернее, от той угрозы, что пряталась в нем. От этого… незримого воняло медью и гнилым деревом. Я думал, что задохнусь. А потом что-то выдернуло меня с его дороги.

Ун Рабике почувствовал, что розовое мансоррское рвется наружу. Именно такой запах вместе с запахом бойни витал там, где утром нашли тело злосчастного Лоренцова капитана. Теперь Яан слушал особенно внимательно.

— Я едва удержался в видении. Нас часто выталкивает, когда мы видим страшное. А потом увидел пустой колючий берег, остов корабля и слепую женщину…

Пока Бранд рассказывал, Маар извлекла рисовальные принадлежности и быстро набросала худой женский силуэт с коротко стрижеными волосами и грязной повязкой на глазах, одетый в грязное же измятое платье. Когда-то платье (судя по рисунку, очень изящному и точному, — из драгоценного каннуокского шелка) было синим, как сумеречное небо, на нем еще сохранялись узоры из жемчуга вдоль подола, по раструбам рукавов и вороту, открывающему грудь. Грудь была красивой, как и твердый подбородок, губы, высокая шея, изящная линия плеч… Ухоженность — вот все, чего не хватало нищенке, чтобы стать принцессой.

Крысяка восхищенно присвистнул мастерству рисовальщицы.

— У толковательницы должен быть зоркий глаз и верная рука, — произнесла она для разнообразия по-саардамски (должно быть, восторг гостя понравился). Не каждый может явственно видеть в Зеркале. А мы должны помогать. Нас учат как четкости внутреннего зрения, так и ловле видений на бумагу. Пока пропусти про слепую, — велела она Бранду. — Доскажи остальное.

Бранд вытер ладони об одежду. Посмотрел исподлобья. Глаза его теперь были не серыми и не зелеными, а почти черными. Хмурыми. Кожа на лбу собралась в морщины. И опять оскалились зубы.

— Потом был огонь. Кажется, я сам был причиной этого огня. Я сидел весь закопченный на чьей-то могиле…

— Мраморное надгробие с фонарем — по нашему обычаю, — вплелся голос Маар.

— Лицо перекошенное, дикое. На щеке рана. И я вытер сажу с рук о мрамор. За спиной у меня было море, а сбоку — маяк, и из его окон и дверей рвалось пламя.

— Мы знаем это место. Там пристанище брошенных кораблей, старое матросское кладбище…

— …и часовня Всех, не вернувшихся в гавани.

— Вы думаете, — дознаватель, не дотянувшись до фиников, сунул в рот пустые пальцы. На его оплошность не обратили внимания ни каннуокцы, ни он сам. — Вы полагаете, это подсказка?

Бранд кивнул:

— Зеркало не показывает пустого. Тебе трудно это понять, просто поверь. Храм поручил это дело мне, потому что я и вашей, и каннуокской крови, и равно понимаю оба мира…

— Или ни одного, — буркнул Крысяка себе под нос. Подул на укушенные пальцы. Сказал громко: — Мы туда пойдем?

— Обязательно.

Храмовник разгладил на коленях рисунок Маар:

— Ты обещала сказать, Шаммурамаш.

— Возможно, это одна из «исчерпавших судьбу». Или ее призрак. Запах гнили, который я ощущала, — жрица передернула точеными нагими плечами.

— И какой повод ей мстить матросам-тер

— Пообещали спасти — и не сделали? — луны бровей взлетели над яшмовыми глазами жрицы. — Утопили, боясь обыска?

Ун Рабике припомнил все, что знал о подобных случаях. Мерзко, но похоже на истину. У этой малютки не только верная рука, но и ясный ум.

— Пока вы сходите на старое кладбище и в таберну, я подыму архивы. Посмотрите сюда, — полированный ноготок ткнулся в рисунок, — жемчугом одежды прекратили расшивать года три назад. По крайней мере, таким узором. Да и платье поистрепалось. Но сидит слишком хорошо, чтобы быть с чужого плеча. Возможно, у нее нет никакого другого. Что еще? Она молода, и была бы хороша собой, если бы не лишения. Родом из Каннуоки, возможно, с примесью ресормской крови — кожа даже для нас слишком темная. Аристократка: ладони и ступни маленькие и очень изящные. И вот этот поворот головы, и твердая линия губ и подбородка — даже в слепоте осталась самой собой.

— Серьезный противник.

Маар бросила короткий взгляд в сторону ун Рабике, проверяя, не шутит ли. Улыбнулась:

— Вы правы, мессир. Кстати, явлена она была все возле того же кладбища кораблей, и…

Жрица совсем, как саардамки, хлопнула себя ладошками по щекам, и схватилась за кисть:

— Вспомнила! Вот!

В руке слепой на рисунке возникла разлапистая, дикая охапка — засохшие веточки; стебельки, выдранные с корнями; осыпавшиеся цветочки — скелет букета, собранный наощупь. Бранда передернуло.

— Это что-то означает?

Девушка закусила деревянный кончик кисточки:

— Не знаю.

— Никаких следов, — пробормотал ун Рабике, созерцая место смерти несчастного капитана — да и само место можно было угадать лишь по тому, что булыжник здесь был чистым, без обычных пыли и мусора. Бранд поднял голову и осмотрелся. Перед ними была широкая дорога вдоль пирса: справа море, слева длинный склад из желтого песчаника с запертыми наглухо воротами. По торцам склада виляли в гору узкие проулки.

— Ему даже сбежать некуда было… Разве на крышу. Или нырнуть в проулок, — подал голос Яан.

— От этого… не убежишь, — храмовник передернул плечами, словно все еще переживал воображаемую сцену нападения.

— Судя по положению тела, оно появилось оттуда. Напало со спины. Пройдем?

Они прошли по пирсу, вдыхая резкие запахи южного порта, мельком разглядывая мостовую, стены хибар и складов, пришвартованные суда. Набережная была непривычно пустынной и молчаливой, даже для воскресного дня и послеполуденной жары. Самые упорные разглядывания окружающего к расследованию ничего не прибавили. Словно за жертвой действительно гналось привидение.

Яан поднял глаза на качнувшуюся на цепях деревянную вывеску «Пивная Труди» и понял, как же сильно у него пересохло в горле. Кстати, сам он выскочил на крик из таберны «Увалень Тилдрум», что за углом. А когда подбежал, капитан уже был мертв. Окончательно. Крысяка потер свербящую голову и ногой толкнул легкую дверь таберны.

— Привет, Юрген! Пару ольвидарского пенного. И садись с нами.

Хозяин хмуро взглянул на Яана, не понаслышке знающего портовые таберны и их хозяев, на гербовую тунику храмовника — и присел на край скамьи перед ними. Разумеется, нацедив из бочонка пива. Кабачок был совершенно пуст.

— Я только открылся, — сообщил зачем-то хозяин.

— Не поздно?

— Я только к утру всех разогнал. Вчера было весело. Помолвку праздновали.

— Помолвку? — приподнял брови Яан. — Чью?

— А что такое? — насупился табернщик, потирая руки передником. — У меня кухня что надо, сам знаешь. Не морские гребешки с капустой. И пиво. А если капитан Круча покойник, то я ни при чем.

Яан отхлебнул из кружки, раз пришлось к слову, и закатил глаза, словно от наслаждения. Хозяин растаял. Налил еще по паре, плеснул себе и выложил, что праздновали помолвку этого самого капитана — с «Цецилии» (шхуна там стоит, за Щедрой Горкой). Невесту он берет хоть и старую, но с изрядным приданым. То есть, брал (хозяин промокнул передником правый глаз и хрупнул луковкой, которую нашел в кармане). Третий день такое несчастье. Не иначе, отвернулся бог от моряков. И, как назло, около его, мэтра Юргена, заведения. То есть, первые двое где-то там, к середине Подковы… А капитан…

Капитана развезло, и когда довольные угощением и выпивкой гости — офицеры и марсовые с «Цецилии», «Селестин» и «Майнота» повалили гурьбой на суда, он решил прогуляться вдоль моря, полюбоваться на звезды. Хоть бы кого с собой взял. Храбрец, так перетак. Лихих людей не боялся — лихие люди в это время спят уже…

— А в какое время? — перебил Бранд.

Мэтр Юрген возвел очи к закопченному потолку, зашевелил толстыми губами. Выходило, как раз к рассвету: бриз улегся, звезды бледнели. А вызвездило — как к войне.

Яан поскреб затылок:

— Ну и?

— Ну и они налево, он направо — воздухом дышать. А дальше — не видел.

Крысяка едва сдержался, чтобы не сплюнуть. Но мэтр Юрген еще не закончил. Он как раз подметался и двигал в общем зале скамьи, когда раздался крик. От такого вопля кровь в жилах заледенела, хотя хозяин — десятка не робкого. В чужом городе да в портовом квартале робкому не житье. Ну, схватил шкворень и выскочил. А за спинами стражников и матросни ничего и не видел. Да лучше и не надо: говорят, самого крепкого наизнанку вывернуло.

— Так ничего, кроме крика, не слыхал?

— Ничего. Я выбежал. А уже матросы назад набежали. Они Кручу любили, он хоть и строгий, но хороший человек. Он уже третий год к нам из Катанга плава…л. Да вы шлюху, Красную Соньку спросите, я ее, ворону костлявую, в это же время выгнал. Могла видеть.

Ун Рабике допил пиво, важно отер пену с губ:

— А скажи мне, уважаемый мэтр, что люди вообще обо всем этом болтают? Не может же быть, чтобы языками не почесали. Моряки — народ суеверный и до сплетен охочий.

— А я разве слушаю? «Подай! Принеси!» К утру так натыркаешься — колени подломятся. Да вы заходите вечерком. И Сонька будет. Она все возле матросни трется, капитана какого-то ждет, дура черномазая.

Яан с достоинством поклонился, обещая быть.

— Сонька не убежит. В канцелярию, — объявил дознаватель, искоса взглянув на высоко подвешенное в тусклом небе маленькое и злое солнце. Он был в легких штанах, холщовой рубахе и здешних ременных сандалиях на босу ногу, но все равно чувствовал, что плавится от жары. — Понюхаем нашей пылищи. Мои люди должны были кое-что в клювиках принести.

Бранд сверху вниз взглянул на Крысяку, в его зеленоватых глазах-льдинках стыло изумление.

Назад Дальше