Шелушащееся лицо Гупа покраснело.
- Э-э... Привет - Мне тоже приятно познакомится, мисс Джеррика, и с вами, мисс Чэр...
- Гуп! - воскликнула Энни. - Просто достань сумки и отнеси в их комнаты!
Гуп пожал плечами и побрел через входную дверь на улицу, не переставая ухмыляться и шаркая огромными ботинками по деревянному полу.
- Знаю, что ты городская девушка, - сказала Энни, обращаясь к Джерике, - И возможно, тебе не нравится то, как я разговариваю с Гупом. Но ты должна понимать, что Гуп - лучший мастер на все руки в этих местах, однако он слегка тугой на голову, и может быть немного несдержанным при симпатичных женщинах.
- Понимаю, - сказала Джеррика. Еще одна местная черта, еще один стереотип. Тугой на голову? Что ж, с виду в штанах у него все в порядке, - дерзко подумала она, не в силах проигнорировать значительное утолщение у Гупа между ног... Она всегда обращала внимание на это место у мужчин. То, на что она не могла не посмотреть, пусть даже неосознанно. Промежность у Гупа выглядела так, будто он затолкал себе в трусы весь спортивный раздел "Вашингтон пост".
- Пойдемте наверх, девочки, - предложила Энни. Она обняла Чэрити за плечо и повела их за занавеску к винтовой лестнице. - Я покажу вам ваши комнаты.
Чэрити, в свою очередь, обняла Энни за стройную спину.
- Много сейчас у тебя жильцов? - спросила она.
- Нет, милая, сейчас никого, но у меня есть заказ на завтра. - В этот момент Энни остановилась и оглянулась через плечо на Джеррику.
- Кстати, это священник, - сказала Энни. - Остановится здесь где-то на неделю.
- Священник? - спросила Джеррика.
- Верно, дорогая. Католический священник... приезжает из самого Ричмонда.
Для чего, интересно? Джеррика нахмурилась. Священник? Приезжает сюда? Зачем? Но Джеррике даже не пришлось спрашивать.
Продолжив подъем по лестнице, Энни закончила свое откровение.
- Он приезжает, чтобы вновь открыть Роксетерское аббатство.
2
Слышал ли Александер когда-нибудь об этом?
Вот, дерьмо, - подумал священник. Роксетерское аббатство?
- Верно, Том, мы посылаем тебя в Роксетер. Для оценки и анализа, так сказать. Высокий мягкий стул монсеньора Хэлфорда заскрипел, когда тот откинулся назад и сложил руки на коленях. Хэлфорд был канцлером Ричмондского епархиального пасторского центра.
- На самом деле, мы уже договорились насчет вашего размещения. Вы будете жить в соседнем пансионе, поскольку само аббатство пока еще не пригодно для жилья. Для вас это будет интересный проект. И вы будете рады узнать, что епархия не считает это задание командировкой, поэтому у вас сохранится бенефициарный статус.
О, да это же просто здорово, мать вашу, - подумал Александер, оставив Ричмонд далеко позади. Как будто дополнительные сто баксов в месяц могли успокоить его. Александеру было плевать на деньги. В душе он давно уже перерос это. Бенефициарный статус, как бы не так, - подумал он. Епархия просто подмазывает меня, только и всего. Никогда не дадут мне собственный приход, и боятся сказать мне об этом в лицо. Поэтому посылают меня во всякие маленькие поездочки. По крайней мере, Хэлфорд позволил ему взять старый приходской "Мерседес", и это немного скрашивало изнурительное путешествие.
Причин была масса, и в этом не было ничего удивительного. Пути бюрократии, как и Господа, были неисповедимы. На протяжении всей своей жизни он видел ее многочисленные сети. На полях сражений в юго-восточной Азии, в кампусе колледжа, в барах, в стриптиз-клубах. А теперь еще, если не в большей степени, в самой Церкви. Александер был священником уже двенадцать лет. И Церковь была готова дать ему собственную паству не больше, чем в тот день, когда он выпустился из семинарии. Ты - баламут, Том, - сто раз говорил ему монсеньор Хэлфорд. Ты похож на форсированный двигатель, который вот-вот перегреется.
Ладно. Может, это и так. Ему было уже сорок пять, и "полтинник", казалось, неумолимо приближался. Но он с первого дня был маловероятным кандидатом в духовенство. В двадцать лет он служил рейнджером, в 5-ом отделе спецоперации. Сидел в кустах за ящиками с минами и читал между перестрелками труды Томаса Мертона и св. Игнатия. Он убил несколько десятков мужчин, а однажды даже какую-то женщину - по почти хрестоматийному стечению обстоятельств - беременную. Она находилась в десяти ярдах от полевого госпиталя с раненными, куда он бросил двухкилограммовый подрывной заряд. Что вызывало у Александера отвращение больше всего, это не сама война, а ее бессмысленность. К такому выводу он приходил всякий раз, когда ловил противника в прицел своей "М16". И во Вьетнаме, и везде. Это было единственное, что он уяснил во время своей двенадцатимесячной военной командировки. И, наверное, самое важное, что он уяснил за всю свою жизнь. Еда из сухпайков, болезни ног, воспаление промежности, дизентерия, подкожные клещи размером с лесной орех, укусы москитов, больше напоминающие собачьи. Ничто из этого не беспокоило его. Все это было бессмысленно. У людей не было никакой причины убивать друг друга.
После службы он год бедствовал, занимался вещами, которыми занимаются молодые люди его возраста, зачастую с участием женщин. Но гражданская жизнь лишь усилила обретенные им в армии убеждения. Слишком много людей думали только о себе, каждый заботился лишь о собственной персоне. Александер не хотел быть таким, и он знал, что выход есть:
Бог.
Закон о правах военнослужащих помог ему закончить Католический университет со средней оценкой в 3,9 балла, и получить двойное высшее, философское и психологическое. Затем еще два года он перебивался случайными заработками и занимался волонтерской работой, по большей части, в хосписах для больных СПИДом. Ты понимаешь, что ухаживаешь за людьми, когда убираешь за ними дерьмо за бесплатно. Но...
Возьмет ли Церковь бывшего солдата и убийцу?
Прием в семинарию дался нелегко. Оказалось, это было то еще испытание на прочность. Сам Хэлфорд проводил предварительное собеседование при поступлении в Семинарию Царя Христоса.
- Почему ты хочешь быть священником, Том?
- Так я смогу рассказывать людям, насколько сильно я люблю Иисуса. Так я смогу приблизить их к Нему, - последовал простой, но искренний ответ Александера.
- Этого недостаточно, - сказал Хэлфорд. - Дежурный ответ.
- Я хочу делать что-то для мира, а не для себя.
- Этого все равно недостаточно.
Но затем Александер шлепнул священнику на стол несколько диссертаций. Работы, написанные им самим. Современные применения трудов Игнатия, Фомы Аквинского, Кьеркегора, христианской философии, имевшей хождение в 90-ые годы. Александер закончил семинарию первым из своего класса, в возрасте тридцати двух лет.
Но вскоре он осознал, что ему никогда не дадут собственную паству. "Ты слишком ценный психолог, Том" - несколько лет было любимым оправданием Хэлфорда. Ценный? Иногда какой-нибудь священник отказывался от своих обязанностей, и работа Александера заключалась в том, чтобы вернуть его обратно. Обычно у него получалось, но он всегда задавался вопросом, правильно ли он поступает. Зачем заставлять человека делать то, что он больше не хочет делать? Все остальное время он сидел в маленьком кабинете за главным пасторским домом Ричмонда, пытаясь починить разбитые души людей. Священники никогда не приходили к нему по своей воле. Психотерапия была предписана им либо епархией, либо судом. У него бывало много алкоголиков и много предполагаемых педофилов. Антабус (лекарственный препарат, применяемый при лечении алкоголизма - прим. пер.) для первых, поведенческая терапия для вторых. "Ты же священник, засранец ты этакий!" - кричал он на них. "Священники не лапают детей! И я не желаю слушать всякое либеральное дерьмо про тяжелое детство и гормональные нарушения. Ты - священник и ты несешь ответственность! Люди доверяют тебе из-за этого жалкого воротничка у тебя на шее, и ты имеешь перед ними обязательства. Если еще попытаешься мутить с детишками, отправишься в гребаную тюрьму, и там узнаешь, что такое настоящее сексуальное насилие. Этого ты хочешь, крутыш? Хочешь стать тюремным "петушком"? Ты хоть понятие имеешь, что заключенные делают с педофилами на "киче"? Они превратят тебя в мальчика для траха. Они в два счета превратят тебя в "опущенного", и каждую ночь будут менять тебя направо и налево за сигареты. Но это будет наименьшим из твоих забот, потому что если повторишь, я тебе так надеру задницу, что тебя родная мать не узнает."
Он назначал им "Депо-Проверу" (гормональный препарат - прим. пер.) и оставлял их наедине с размышлениями. Разумеется, на Александера из-за его методов поступало много жалоб. Но епархия никогда не наступала ему на хвост, поскольку процент успеха был очень высок. Любой священник, сбившийся с пути истинного, был позором, а Церкви позор был ни к чему. Есть проблема. Исправь ее.. И их не волновало, как.
А что насчет собственных проблем Александера? Дав в возрасте двадцати восьми лет обет безбрачия, он ни разу не подумал нарушить его. Черт, он даже не мастурбировал. Он курил и выпивал, но в меру. И да, имел склонность к сквернословию - черта, не приличествующая духовному лицу. Однажды на торжестве в честь священнического рукоположения он назвал монсеньора Типтона засранцем, поспорив с ним насчет того, можно ли девочкам разрешать прислуживать у алтаря. Хэлфорд чуть свой подрясник тогда не обгадил.
- Черт возьми, Том! Этот человек когда-нибудь станет кардиналом, а ты только что назвал его засранцем!
Александер пожал плечами.
- Но он - засранец.
- Не в этом суть! Он мог потребовать объявить тебе выговор! Тебе нужна такая запись в твоем деле? Господи, он мог направить тебя с миссионерской целью в Африку.
- Пусть отправляет, - сказал Александер. - Я надеру ему задницу.
- Он заслуживает уважения!
- Он заслуживает пинка под зад.
- Ты невыносим, Том! - продолжил свою тираду Хэлфорд. - Ты такой бестактный, такой... вульгарный. Ругаешься похлеще грузчика. Абсолютно неприемлемо для священника использовать такой язык.
- А какой язык вы предпочитаете? Французский? Немецкий? Как насчет народной латыни или санскрита? В любом случае, Типтон - допотопный засранец со средневековыми идеями, которые противоречат нуждам верующих. Такие как он держат Церковь в постоянном состоянии регрессии, я ему так и сказал. Я называю их теми, кем их вижу. Типтон - болван. И говнюк. Слюнтяй, бюрократ и членосос, который в бизнесе только ради самовосхваления. И если Папа когда-нибудь сделает его кардиналом, я подойду и наблюю ему на рясу.
- Господь всемогущий, Том, - простонал Хэлфорд.
Таково было церковное положение Александера. Если он не мог быть настоящим священником, он не хотел быть вообще никаким. И если епархия желала замести его под бенефициарный коврик за его грязный язык, то так тому и быть. По крайней мере, они не смогут его уволить. Быть тебе священником во веки веков, - обещали ему на его собственном посвящении. Они никуда от меня не денутся, и мне это нравится. К тому же, я, наверное, лучший епархиальный психолог в стране, и они знают это.
На самом деле, это было забавно. Любой священник хочет собственную паству, и Александер знал, что никогда - даже через миллион лет - не получит ее. И почему?
Он громко рассмеялся из-за руля. Потому что я сквернословлю!
Так что пусть карты лягут, как лягут. Это же судьба, не так ли? Кальвинское предопределение, в которое Александер никогда не верил.
Если Бог не хочет, чтобы я имел собственную паству, то у него есть на то хорошая причина. И я не буду с ним спорить.
И в то же время...
Всегда есть Роксетерское аббатство. Он пробудет там как минимум месяц, оценит стоимость повторного открытия, рассчитает расходы на техобслуживание, и проконтролирует подготовительные ремонтные работы. Что ж, будет неплохо уехать на какое-то время из Ричмонда. Город был красив осенью, зимой и весной, но летом, наоборот, становился скучным, жарким и неприятным.
Да, будет здорово выбраться на природу.
Находясь глубоко в холмах Вирджинии, Александер повернул на следующем повороте к съезду с 23-его шоссе.
Он будет на месте меньше, чем через час.
3
Девка кричала, пока Толстолоб поедал ее клитор и прилегающие к нему складки кожи. Крови было очень много - после траха, который он ей устроил. А Толстолобу нравился вкус крови, да, особенно, когда он смешан со вкусом девичьего мяса. Едва он вставил в нее свое елду, как сразу все там у нее разворотил. Но Толстолоб уже привык к этому. Он все еще не нашел бабу с достаточно большой для его причиндала "дыркой".
Жаль.
Девка-то была хорошенькая. Очень хорошенькая крошка, которую он нашел возле большого ручья, бегущего из Нижнего Леса. Она еще так красиво наклонилась, срывая цветки камыша со стеблей, наверное, чтобы делать камышовые лепешки, как однажды показывал ему Дедуля. Очень вкусные.
Волос у нее на щелке - как любил говорить Дедуля - почти не было. И от нее шел приятный запах. Мускусный и резкий, но не противный, как от большинства девок, попадавшихся Толстолобу в последнее время. Подмышками у нее тоже были маленькие пучки волос, которые Толстолоб откусил и проглотил, как только кончил в ее окровавленную дыру. А еще у нее были красивые маленькие ножки, поэтому Толстолоб стряхнул с них грязь и объел кожу с пальцев, типа, вместо деликатеса.
Затем он развалил девке бревном башку и слопал ее мозги. Эти были солоноватые, не пресные, как у последней "мокрощелки". Более мясистые. И более вкусные...
Боже, разве не здорово есть сырые мозги из только что расколотого черепа!
Конечно же, прежде чем сожрать ее мозги, он еще как следует обсосал ей задницу. Толстолоб любил вкус задницы. Это было необыкновенно, как говорил Дедуля. Ему нравилось высасывать горячую какашку из узенькой дырочки у девок. И это всегда было легче, когда они уже были мертвы. А еще Толстолоб мог сказать, что эта маленькая блондиночка ела вчера. Свежую кукурузу, ветчину и вареную капусту. Также там присутствовала парочка речных мидий - он был уверен в этом - потому что мидии всегда были жесткими и застревали между зубов. Для Толстолоба лучшая еда была та, что добывалась из девкиной задницы. Это как пить дать! Попробуйте как-нибудь!
Затем он сел на пень, посмотрел на ярко-синее небо, на птиц, резвящихся в ветвях деревьев, на всю остальную красоту. Но от одного воспоминания о том, как он драл эту блондинку, елда у Толстолоба стала твердой, как вишневый посох Дедули. Поэтому Толстолоб извлек ее из комбинезона и прямо на месте передернул затвор. Кайф был такой, что у него подогнулись колени! Выпустив сперму себе на ладонь, Толстолоб сразу же ее слизнул и проглотил. Потому что не любил, чтобы что-то пропадало, даже собственная "молофья".
К тому же, вкус у нее был что надо.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 1
- Боже мой! - воскликнула Джеррика, посмотрев через деревянную веранду. - Посмотри на все эти цветы!
- Знаю, - сказала Чэрити. За те пару часов нахождения здесь она вспоминала все больше и больше. У Тетушки Энни был настоящий талант к садоводству. Весь задний двор, до окраины леса, был устлан цветочным ковром. По флангам - мальва и фацелия. Ряды ужовника и круглолистых фиалок. Клумбы с краснодневом, цикорием и ярко-фиолетовыми колокольчиками. Настоящее буйство цветов и ароматов.
Джеррика, в одном лифчике и трусиках, казалось, застыла в благоговении. Скорее обращаясь к себе, чем к Чэрити, она пробормотала:
- Я, наверное, никогда в жизни не видела такой красоты...
Чэрити, с отрешенным видом, согласилась. Что смущало ее, так это одежда Джеррики, точнее ее отсутствие. Всего несколько минут назад она бесцеремонно провальсировала через смежную дверь в спальню Чэрити.
- Я такая рассеянная! - заявила она - Только собиралась принять душ, как вспомнила, что забыла дезодорант! Одолжишь мне?
- Ну, конечно, - ответила Чэрити и, быстро порывшись в своем чемодане, извлекла банку спрея "Драй Кэа". Внезапное зрелище потрясло ее. Нагота Джеррики была едва прикрыта. Белые кружевные трусики и лифчик просвечивали насквозь. Чэрити пыталась вести себя естественно, но это было сложно. Джеррика беспечно стояла в своем нижнем белье, длинные стройные ноги переходили в тело с хорошо выраженными, женственными округлостями. И она была очень загорелой, каждый дюйм ее голой кожи был блестящим, темно-коричневым, и резко контрастировал с молочно-белыми шарами грудей. Сквозь кружева проглядывали темно-розовые соски и пышный пучок русых лобковых волос. А белокурые волосы на голове лишь усиливали контраст. Блестящие, как шелк, цвета выбеленной соломы, они спадали ей на плечи. А она красивая, - подумала Чэрити. Конечно же, она оценивала Джеррику Перри, исходя не из критериев эротики. Это была скорее смесь различных эмоций: зависти и объективной оценки. Может, немного ревности. Боже, хотела бы я выглядеть также, - призналась себе Чэрити.