– Родителей давно нет. Они погибли. Марину воспитывал я, так что…
– Связалась с плохой компанией? – делано посочувствовал Северьян. – Понимаю. А ты, стало быть, и адрес ее знаешь?
Есми понурил голову и качнул головой.
– Разумеется.
– И ты мне его скажешь.
Тут к парню пришло некое понимание – он пристально посмотрел на Северьяна. Белые, как у всех недоумерших, глаза придавали его лицу с длинным носом и острыми скулами рисованный анимешный драматизм.
– Не скажу. Вдруг ты причинишь ей вред?
Трогательная братская забота. Даже посмертная. В его словах определенно был резон – на его месте Северьян поступил бы так же.
– Слушай, – сказал он после недолгих размышлений. – По идее сейчас я должен отправить тебя на изнанку города. Провести ритуал. Он неприятный, но не хуже того, что с тобой уже произошло. Однако в таком случае я вряд ли отыщу твою резкую сестрицу. Машин у меня, сам понимаешь, не ангар – всего одна, и та в кредит.
– Я хочу умереть! – Парнишка явно разволновался. Оглянулся на свой крест – осточертел, поди, до кровавых мозолей, – затем снова вперил в Северьяна взгляд блестящих глаз. – Я для этого Рину и позвал. Хотел, чтобы она вас задержала. Не грабить, а привести ко мне. И вы б меня тогда…
Час от часу не легче. Позвал он ее, значит. В определенных кругах нечто подобное называется «навести».
– Стой, подожди, – поморщился Северьян. Как человек, которого не каждый день избивали бейсбольной битой, он ощущал по этому поводу телесную скорбь. – Скажи, как именно ты ее позвал? И откуда знал, что я буду здесь?
– Мне сказали другие. Всем известно, что в городе есть двоедушник, который помогает таким, как мы. Из Перово в Нижний одна дорога. Ты не мог мимо меня не проехать. А про сестру… Все просто – я ей приснился.
– Так это правда?
– Что именно? – вздохнул Есми, выводя пальцем на асфальте невидимые круги и зигзаги.
– Ну… Про сны. Вы действительно можете?..
– Можем, если захотим.
– Окей, – подытожил Северьян, которому все это порядком надоело. Прежде чем расстаться со своей разумной ночной ипостасью и перейти в неразумную дневную, сиречь Севера, он рассчитывал успеть переодеться и принять душ. – Услуга за услугу. Я отправлю тебя на изнанку города. Отдохнешь там, остановишь внутренний диалог, в себе разберешься. Крест этот больше никогда не увидишь. Но сначала ты отведешь меня к сестре. Ничего я ей не сделаю. Просто поговорим. Я, знаешь ли, неплохо умею убеждать. Она вернет мне машину, а ты отправишься на покой. Иначе ищи себе другого двоедушника. Советую сразу рвать в Москву, там народу больше. Может, лет через пятьдесят один такой и народится.
– Ты меня без ритуала убиваешь, – поник Есми. Северьян протянул ему ладонь, и тот стиснул ее своими ледяными пальцами: – Игнат.
– Северьян. Но ты можешь звать меня просто «батюшка».
Спустя мгновение обоих не стало. По трассе пронеслась груженая фура. Ее обогнала легковушка. Начинался новый день.
# 2
Машина была нужна ему, неживому, как ведьме метла – сгонять в незнакомую местность. Для всего остального имелись другие способы. В отличие от жены, которая каталась по городу исключительно на «Паджеро» и иного не представляла. Именно Вика официально значилась владельцем транспортного средства. Она вносила ежемесячный платеж по кредиту. И она же – к гадалке не ходи, – узнав об угоне, для начала озвучит весь свой обсценный лексический запас ночного бармена, а затем сломает о спину Северьяна швабру.
Думая об этом, он опять промахнулся: вышел из полупути не за дверью квартиры, а перед ней. В нос шибануло вонью кошачьей мочи и застоялого курева.
– Здра-ас-сте вам, батенька!
Именно так всегда и говорила. Будто подозревала, что никакого «батюшки» он не заслуживал. Прежде чем обернуться, Северьян нацепил на лицо выражение елейного благодушия, которое в моменты раздражения особенно ему удавалось. Соседка. Вечно бодрая до отвращения, – а бодрость в пять утра, считал он, нужно запретить законом – хозяйка трех котов и дрожащей собачонки – той самой, что терлась сейчас возле его ботинка.
– Соскучились? Своих приехали навестить?
– Первым поездом. Так бежал, что вещи где-то посеял.
Легенда была заготовлена заранее и по мере возможности поддерживалась каждым: Севером, Викой и самим Северьяном. Соседи знали его как «брата-близнеца, он священник, живет в Москве». Видели нечасто. В итоге даже Вика со своим ночным образом жизни вызывала гораздо больше вопросов, чем тихо присутствующий за стеной отец Северьян. Хочешь стать незаметным – оденься в черное. Хочешь исчезнуть вовсе – пусть этим черным будет ряса.
– Ну ничего. Брат-то поделится, – поддержала соседка. Северьян предпочел бы, чтобы вместо этого она оттащила собаку и отправилась восвояси. – Как же хорошо, когда братья так дружны! Время такое, что держаться нужно за родных, больше не за кого. А с женой его ладите?
– Вполне.
– Красивая девушка, но уж очень…
– Много работает! – раздалось за спиной вместе со скрипом гнилых лестничных ступеней. – Доброе утро, Нонна Карленовна.
Северьян почувствовал увесистый тычок в больную спину. Вика отперла дверь и втолкнула его в прихожую. Лязгнул засов, вспыхнула тусклая лампа. Вика сбросила кеды и, пока он разувался и снимал осточертевшее облачение, устало прошлепала в кухню. Утро развенчало ее грим: четче проступили морщинки, тушь не выдержала и осыпалась с накладных ресниц, поредевшие блестки-звездочки под глазами выглядели дешево и жалко. Оставшись в одних джинсах, Северьян подошел к ней, положил ладони на острые плечи и уткнулся носом в серебристый затылок – волосы пахли нескончаемым праздником коктейлей и шотов. Он попытался задержать ее, но она высвободилась из его рук – напряженная, трезвая и злая. Плеснула в чашку холодной вчерашней заварки, разбавила водой из остывшего чайника, сделала один глоток и оставила чашку на столе.
– Ключи от машины брось на тумбочку. Я спать.
– Вик…
Только когда Северьян протянул ей свернутые в несколько раз купюры, полученные от Вырыпаева, она наконец-то на него посмотрела.
– Что с лицом?
Он пощупал царапины: проклятье, совсем забыл…
– Есми.
Ее глаза вспыхнули недобрым огоньком.
– Это всё?
Признание в том, что его отходили по спине битой, влекло за собой разговор об угоне, но время для подобной откровенности выдалось явно неподходящее. Вика и так обо всем узнает. Погорюет денек, а к следующей встрече, глядишь, сподобится обсуждать проблему конструктивно. Все эти мысли пронеслись в его мозгу молниеносно. На смену им пришла обычно загнанная глубоко внутрь себя досада – Вика никогда не выказывала ни малейшей жалости, не предлагала помощь, не тащила лед и перекись водорода, ни одного клятого лейкопластыря на него не истратила. Все эти квохтанья наутро доставались Северу. Кто бы спорил – не слишком-то приятно засыпать, не зная, проснешься с расцарапанным лицом, сломанной рукой или выбитым зубом, да и проснешься ли вообще. В этом смысле Северьян своей дневной душе бледненько, но сочувствовал. Однако сочувствие не отменяло того, что двоедушник – это они оба и больно им обоим тоже, а впрочем, кого и когда это волновало.
– Ключи, – повторила Вика, прежде чем скрыться в спальне.
– «Ключи-и», – шепотом передразнил он и показал тому месту, где только что стояла жена, вытянутый средний палец.
Время поджимало. В темноте и тесноте ванной Северьян быстро разделся, бросил вещи на пол, включил ледяную воду и подставил ноющую спину под ее струи. «Что такое, нафиг, куделька?» – подумал он прежде, чем закрыть глаза, и уже не слышал, как переодевшаяся в пижаму Вика вначале постучала в дверь, а затем, не дождавшись разрешения, вошла и поддела ногой его скомканные джинсы. Сунув их в стиральную машину, она выключила душ, задернула влажную шторку, наспех умылась, почистила зубы и снова вышла.
«Родственника из Москвы» там уже не было.
– Вик, ты, случайно, не знаешь, что такое куделька?
– М-м, – сказала она в подушку. – Общая могила для самоубийц? Нет, подожди. Я путаю со скудельней.
Север погладил ее по щеке.
– Люблю тебя за это. Спи еще, я тут пока…
– «Прясть кудель…» Что-то сказочное. Может, пряжа? Ведьма прядет кудель.
– Доброе утро, сказочница.
Медленно, чтобы ее не потревожить, Север выбрался из-под одеяла и попытался встать с постели, однако тут же со стоном повалился обратно.
– Что? – вскинулась Вика. Глаза в пол-лица, протянутые руки – сон слетел с нее мгновенно. – Где болит? Здесь? Или тут?
Ее пальцы касались то плеча, то груди, то живота. Несмотря на боль, Север ощущал блаженство, особенно острое сразу после пробуждения. Вика поняла это и тут же перестала его трогать.
– Принесу банеоцин, – пробормотала она и ушла, взъерошенная и неловкая без контактных линз.
Север привычно визуализировал морское побережье, подышал по методике квадрата, дотянулся до лежавшего на полу айфона и некоторое время пролистывал ленту «Инстаграма», механически расставляя лайки. К собственным снимкам прибавилось штук десять. Постоянные подписчики, не сразу увидевшие его обновления в ленте. И то хлеб.
«Куделька это…» – напечатал Север в строке поиска «Гугла».
– Асбест! – озвучил он для Вики. – Наверное, не то. Завиток волос, кудряшка. Синонимы: баранчики, божьи ручки, гарлупа.
– Только гарлупы нам и не хватало… – Жена присела рядом на кровать и щедро обсыпала его щеку толченым антибиотиком. В остальном еще предстояло признаться. – Северьян притащил?
– Да, такая мутная история… Есми сказал ему. Я не уверен, что Северьян понял, насколько это важно.
– Блин. – Вика устало потерла глаза. Она почти не спала. – Вот Северьян пусть и разбирается, ты-то здесь при чем?
Она упрямо делила его надвое, напрочь отказывалась принимать тот факт, что проблемы Северьяна – их общие. И наоборот. Странное словечко «куделька» не шло из головы, и там, в голове, оно было написано с большой буквы, как имя собственное.
– Что еще?
Милая Вика. Милая, нежная, умная Вика, которая вкалывала в чертовом баре так, как должен был вкалывать он сам, ради того, чтобы любимый гений каждый день мог творить свое пустое, тщетное, скучное – то, что он считал искусством, но никому, ровным счетом никому не мог этого доказать. Кадры, сделанные на улице камерой обыкновенного смартфона, практически украдкой, – в навыке незаметности Северу не было равных. Кадры в полупустом «Инстаграме». Кадры, брошенные в никуда. Милая Вика, нам обоим жилось бы легче, не будь ты настолько проницательна и дотошна.
– Северьяна избили и угнали машину, – выпалил он и мысленно сжался.
Надо было отдать ей должное – никаких истерик и паники. Ни проклятий, ни криков. Вика медленно села, так же медленно натянула на плечи простыню и повернула к нему убийственно спокойное лицо.
– Расскажи все, что ты видел.
– Двое ребят, – в тон ей ответил Север, мгновенно заражаясь ее уверенностью (вот только у нее было такое право, а у него – нет). – Подростки. Я запомнил номер мотоцикла.
– Отлично. Я позвоню Маге.
– Стой! – выкрикнул Север так, что сам себя испугался. Не обратив на него внимания, Вика невозмутимо отыскивала в списке номер своего шефа. – Отдай телефон. Не надо жертв. Это всего лишь машина!
– Это моя машина, – мрачно заметила Вика и жестом попросила его замолчать. – Мага, дорогой, – щебетнула она в трубку, но Север выхватил из ее руки телефон и по-детски спрятал его за спиной.
– Северьян все решит, – промямлил он, понимая, как жалко и неубедительно звучит. – Только попозже. Он знает, где искать эту девочку.
– Все, что делает Северьян… – недобро повысила голос Вика, – … превращается в цирк с конями! В комедию! Балаган! Наша гроза нечисти просто стоял и смотрел, как мамолетки уезжают на моей машине, я правильно понимаю?
– Северьян неспособен причинить вред живым людям.
– Так может, пора научиться?..
Швырнув простыню на кровать, Вика через голову стянула ночную сорочку, бросила ее следом и нагишом вышла из комнаты. Север слышал, как яростно гремит посуда, и даже кофеварка заворчала особенно зло, будто шипела и плевалась тем, что осталось непроизнесенным: «Т… нчтжств».
Он ненавидел ссоры. Она тоже. Оба знали, что скажут и сделают дальше.
Стиснув зубы, Север изо всех сил сдерживал за ними слова. Слова были настойчивы. Слова оказались сильней. Будешь молчать, намекнули они, застрянем у тебя в глотке. Тебе ведь нужен воздух? Ну же, воздух, совсем немного воздуха, всего глоточек…
– Признайся, тебе ведь нравится! – выкрикнул он. – Цирк, комедия, балаган – нравятся! Ты жить без всего этого не можешь!
– Слабые духом восстают, чтобы падать, – огрызнулась с кухни Вика и замолчала.
Тишина. Бывает же такая тишина… Кран в ванной снова течет: кап, кап-кап, кап-кап-кап. Последний ремонт делали еще при жизни бабушки. Десятилетний Север до осточертения долго соскребал старые бумажные обои, размачивая их водой из пульверизатора. Здесь, в этой самой комнате. В том, чтобы превратить заплесневелую коробчонку в серо-шершавое пустое пространство, ощущался своеобразный азарт. В наушниках тогда плотно поселился «Мумий Тролль». Смысла некоторых песен Север не улавливал, но вероятный визит лунных девиц завораживал. «Карнизы шаткие ведут туда, где тротуаров нет», – от этих строк сквозило свободой. И пока Север в своем воображении лихо преодолевал[4]«парсек за пять» сек, скребок работал веселей.
Сейчас в том, чтобы что-то здесь чинить, не было никакого резона. Дом аварийный. И сами они – двое, нет, трое молодых Арсеньевых, – на грани краха. Заведомо предназначены под снос с тех пор, как Вика поняла правила игры и сделала вид, что приняла их. «Я справлюсь, – уверяла она. – Главное, вместе. Это же не навсегда? Рано или поздно он уйдет, и ты станешь нормальным». И тут же: «Прости, прости. Ты не ненормальный. Всего лишь двоедушник».
Да, и не прикоснусь к тебе ни до, ни после свадьбы. Но вот он… Нет, давай называть его по имени, абстракции порождают суеверия. Северьян. Я просто пытаюсь сказать, что не буду против, если вы… Он – меньшее из зол, я смогу с этим смириться, ты не обязана записываться в монашки вместе со мной, это не брак, а извращенная пытка какая-то получается.
Представьте, что некая Вика живет с близнецами. Один ее любит, другой с ней спит.
Господи, до чего больно.
Все еще разбитый и слабый, Север поднял себя с кровати и подтащил к окну. Барак, в котором они жили, не подразумевал внятного вида. Прямо напротив чернел кривой сарай в два уровня. Север не помнил, чтобы когда-нибудь видел его открытым. В детстве, да и теперь, подспудно, он был уверен, что внутри вповалку сложены трупы. Зачем еще нужно было строить нечто настолько уродливое, как не для долгой, стыдной и мучительной смерти? Сарай несколько раз поджигали бомжи, но и после этого он уцелел. Уличные художники расписали обугленный торец развалюхи в монохром – белые фигуры на темном фоне: девочка-лебедь, мальчик – воздушный шар, смерть в балахоне и керосиновая лампа. Севера паранойило. Будто кто-то нарисовал их жизнь, жизнь Арсеньевых. Мальчик с головой-шаром держал в руке точно такой же, со своим лицом – они улыбались друг другу: «I’m OKAY!». Девочка-лебедь лукаво посматривала на сторону, лампа не давала света, смерть обулась в «конверсы» и вот-вот воспарит… Нужно купить баллончик и закрасить нахрен. У меня такое глупое лицо… Дебильная улыбка придурка. Зачем это все?..
Я вижу вас. Но не его глазами, а сверху, словно я уже умер, обутый в «конверсы», и воспарил: всю эту вашу ночную возню на простынях вижу, первый раз думал – вскроюсь. Ничего, не вскрылся. Проснулся, позавтракал, вышел на улицу, фотографировал людей. Так за них цеплялся… Обычные люди. Нормальные. Живут, ходят. Мечтают о чем-то обычном. Нормальном. Вернулся потом, сварил гречки. Сидел, жевал ее и твердил про себя – гречка, гречка, гречка… Пиво, пиво, пиво. Дым, дым, дым. Фокус в том, чтобы забить себе голову и перестать думать. Не возвращаться в прошлое. Сидишь ты здесь, видишь красный карандаш – и он есть. А того, что было, – нет. Но к этому нужно еще приноровиться, поэтому приходится напоминать себе: карандаш, карандаш, карандаш. Держаться за то, что можно потрогать руками. Непридуманное. Твердое.