Джефферс – поведал вместо этого Санрэй – убил Тенши Иудефъяка Омикорна. Он был первым среди тех, кто брал Макай и среди тех, кто прикрыл отступающих парриков во время Четвёртого, удачного, контрнаступления митисийцев, а во время, растянувшегося до настоящего времени Пятого совершил ещё великое множество славных деяний.
Рыжий… не жаловался. После того, как генералиссимус ограничил запрет, согласно которому два солдата не могли соответствовать одному герою, рамками одного фронта, на митисийском появился свой Джефферс и много ещё кто, и точно также обогатился гвардийский фронт. Герои приобрели метафизическое измерение. И конечно, нельзя было не согласиться с тем, что на свадьбе, скрепляющей паррико-гвардийский союз, подвиги второй ипостаси Джефферса и в самом деле смотрелись уместней.
…по знаку закончившего Санрэя Рыжему передали инструмент: иглы, ритуальный нож и баночки с краской. Сжав до хруста зубы, королева повернулась к будущему мужу спиной.
(Это был он!
Агнесс не могла ошибиться. Тот самый паррик, тыкавший подожжённым знаменем в свалявшуюся шесть низких, будто пригнутые к земле древесные кроны, облаков, не иначе полагая, что так его увидят не только гвардийцы в цитадели, но и этот их… Иудефъяк. В отличие от других женщин, жмущихся друг другу на гребне покрывшейся оспинами выбоин стене, королева имела счастье лицезреть действо в подробностях.
…В те времена укрепления ещё кое-как сдерживали парриков. Города собирали вокруг себя врагов, как магнит железную стружку, замки и храмы чугунными ядрами висли на ногах непобедимых полков. Но подводили и они – на сей раз паррики ворвались внутрь на плечах защитников, сдуру решившихся на вылазку. Это был приговор, утверждённый богами – ухватив победу за пятку, военные идеалисты не отпускали её, и выбить их назад в поле было не проще, чем повернуть вспять время,…И всё же рыцари попытались.
Их отчаянную контратаку захватчики утопили в крови; быстро взяли верх в уличных боях – несмотря на то, что гвардийцы понимая, что пощады не будет ни им, ни их семьям, бились как никогда отчаянно – и, не откладывая в долгих ящик, овладели рубежом призамковых стен. Оставался только сам замок, сопротивлявшийся с упорством обречённого, но на него паррикам просто не хватило времени. Из ещё не разорённых областей, как всегда, превосходя врага числом, под грохот барабанов и напевы флейт, колыхая знамёнами точно волна пеной, выдвигалась новая армия. Безногий Всадник, Фердинанд Грека, не уповая на непобедимость своих войск – Агнесс никак не могла отказать ему в уме! – торопливо подгребал под себя рассеявшиеся по стране отряды…
…Огромный, как будто великан из сказки, паррик поднял горящее знамя и, развернув полотнищем книзу, вогнал – так добивают врага – в сложенную заранее кучу тряпья. Оно занялось мгновенно, и огонь прихотливо извиваясь, потёк по улицам, словно нити татуировки по коже Агнесс: буквы складывались в предложения, предложения – в речь. Послание, выжигаемое по плоти города, гласило несгибаемость, непреклонность, неотвратимость возмездия; впрочем, слова быстро растворились в огненном озере. Когда всё закончилось, стоять осталась только закоптелая цитадель – последний зуб во рту дряхлого, разваливающегося на глазах рыцарского королевства. И – вонь горелого мяса, густая как йагурт, слизанный первым из королей с бесформенного вымени богини Шуб-Ниггурат. И – пепел, пепел, пепел! – паррики ушли, но, обозлённые упорством защитников, позаботились о том, чтобы никто не смог последовать их примеру).
Рыжий склонился над Агнесс и сделал первый надрез.
Хруст рассечённой кожи внезапно показался солдату оглушающим, а от вида выступившей крови ему – ветерану бесчисленных боёв – сделалось нехорошо. Рыжий пошатнулся, и только выкованный войной характер удержал его от того, чтобы выронить нож. “Считать её человеком” – опять повторил себе Рыжий – “считать её человеком”.
Разрез получился недостаточно глубоким, и Рыжий повторил и его, приложив усилие. Постепенно тело Агнесс покрывалось татуировками, символизирующими рыцарские добродетели жениха – а меж ними, – и сращенные с ними сложным образом – проступили подвиги героя Джефферса, живым памятником которому Агнесс предстояло служить до конца своих дней; кровь, алой паутиной облепившая тело королевы, в этот момент считалась за кровь поражённых героем митисийцев. Невеста превращалась в карту, описывающую не пространство, но время – битвы были странами, деяния городами и посёлками, вьющиеся лозой узоры логикой, соединяющей их друг с другом. Жизнь рыцаря, погибшего ещё до рождения Рыжего, на войне, начавшейся прежде его собственного рождения, в контексте истории этой войны, отразившейся в женщине.
Несмотря на первоначальное смятение, рядовой работал уверенно – сказывались тренировки на крестьянках, организованные для него по приказу генерала Эдмунда, только очень медленно. Церемония ползла к завершению капелькой слюны по подбородку. К сожалению, Рыжий этого не понимал и не чувствовал нарастающего нетерпения.
(Не выдержав ожидания, штабные “крысы” начали переговариваться. Следуя их примеру, к поруганию дисциплины присоединись и солдаты, а за ними гвардийские рыцари, тоже раздраженные, – но уже профанацией ритуала, невольно допущенной Рыжим… Шум поднимался, как тина со дна реки, и даже славящийся выдержкой генерал Санрэй переминался с ноги на ногу. Молчал только генерал Эдмунд; он находил странное удовлетворение в мысли о том, что с женщиной паррикой так не будут обращаться никогда – странное, если знать о том, какую роль он сыграл в подготовке свадьбы).
На каменные плечи подобравшейся как перед прыжком Ставки, тем временем, плащом легли сумерки. По захваченным туманом улицам столицы парриков чумными крысами шныряли слухи. Третий, тыловой, фронт Милитарии, как всегда, информировали на необходимо достаточном уровне. Никто ещё знал о том, что свершается за наглухо закрытыми дверями Штаба, ни о крутом, как рубануть с плеча, зигзаге политики парриков, впрочем, о разгроме рыцарских войск героем-генералом Санрэем им сообщили. Но не это заставляло сердца последователей генералиссимуса биться учащённо – за долгие годы войны паррики научились настороженно относиться к победам сколь угодно ярким и окончательным – город обсуждал переброску войск. То, что один из фронтов, столь долго существовавших в отрыве друг от друга и, подобно параллельным мирам, сообщающимся только через Angelus Errare1 Штаба, протянул руку другому, означило перемену. Милитария познавала и собирала себя отовсюду, не позволяя надеяться и всё же надеясь, что окончательное поражение проклятого Иудефъяка не за горами.
– Всё!
Про себя сказал Рыжий, забивая гвоздиком “ё”
Солдат распрямился, ощущая приятное похрустывание в позвоночнике. Разукрашивание невесты было законченно. Генерал Санрэй быстро передал Рыжему символ королевской власти – тиару – и подчинённый Хёнинга торжественно водрузил её на голову Агнесс
(эту часть ритуала Рыжему разъяснили особо).
Теперь молодые, взявшись за руки, могли подойти к столу, за которым восседал нервный Модест Макри, и оформить брак официально, по высшему из разрядов, доступных каждому из объединившихся народов. Так они и поступили. Премиор-генерал поспешно развернул перед августейшей четой, будто тонущий в темноте свиток (заштриховали богов!), гласящий “именем господина нашего генералиссимуса, соединяем вас в идеале”. Рыжий взял перо и размашисто подписался “Джефферс”, а графу “звание” заполнил словами “Герой” “Рядовой” “Король” (всё с большой буквы – прибедняться не в обычае парриков). Агнесс макнула палец в чернила и поставила, нет, не крестик – настоящий могильный крест, – всюду, где требовалось приложение руки невесты. Затем она, добавив рыцарской экзотики, бестрепетно сунула почерневшие пальцы прямо в горящую свечу, черпнула воска и стряхнула на свою подпись, таким образом, запечатлев её.
Наконец, свиток подписали свидетели.
1/3 вторичного воплощения господина генералиссимуса премиор-генерал Модест Макри.
По приказу 1/3 вторичного воплощения господина генералиссимуса Фердинанда Грека, генерал Эдмунд Айсланц.
По приказу 1/3 вторичного воплощения господина генералиссимуса Хорке Ишбала, полковник Цаччария.
Можно было садиться за стол.
3
Их – столы – расставили перстнем.
В центре, как драгоценный камень, рыцарский – из его толщи, искусный резчик поднял всю Великую Гвардию, как со дна морского, и, поднявши, перекрутил таким образом, чтобы столовый прибор и яства каждого из высоких гостей символично оказались прямиком в их владениях. Во главу его усадили и Рыжего. Прочие заняли паррики – и рядовые солдаты, и облечённые соответствием величайшим героев, включая Эдмунда, Модеста, и Клауса (Бриц нагло дымил). Таким образом, паррики как бы обретали рыцарское достоинство, а гвардийцы приличествующее им место среди народа раскрывающего Великого Военного Идеал.
– Отныне – с воодушевлением сообщил им Санрэй – число героев-рыцарей в рядах парриков увеличится.
Свадьба плавно переходила в переговоры, и рыцари оказались весьма разговорчивыми.
Ни один из них даже не прикоснулся к еде – разительный контраст с дорвавшимися до стола “крысами”
Вопросы, задаваемые Рыжему промеж здравиц (те, кстати, оказались, весьма необычными и не всегда понятными – на странницах военного вестника такое бы точно не опубликовали), и тостов, не сопровождавшихся возлияниями, были явно заготовлены заранее и столь же явно не утверждались у парриков. Границы владений, распределение полномочий между союзниками и внутри союза… Рыжий элементарно не имел полномочий даже сам-друг обмозговать такое – и, тем не менее, отвечал, ориентируясь на тихие подсказки генерала Санрэя. Нечленораздельно, то есть не голосом, – меньше всего рядовой хотел показаться перед рыцарями смешным (а Хнас наглядно объяснил ему, что быть косноязычным смешно!) – а покачиванием головы, движением бровей, рук…
Зрите, да уверены будте,– вам я главой помаваю.
Се от лица моего величайший
Слова залог: невозвратно то слово, вовек непреложно,
И не свершиться не может, когда я главой помаваю2
Обе руки Рыжего оттягивали, лишая возможности утолить голод, символы новообретённой власти. По первому знаку Санрэя рядовой мог или осенить ими подданных, или обрушить их на их головы. Он справлялся – судя по лицу генерала – до тех пор, пока в голове не выстроилось: гвардийская жена, гвардийский стол, гвардийская политика… страх проткнул нутро Рыжего вернее рыцарского меча. Слова вырвались изо рта короля, как жители из горящего города:
– …Меня… меня… не возьмут в Митиссию!?
На стол с грохотом упала вилка, которой один из гвардийцев рисовал что-то в воздухе, пытаясь донести до свежеиспечённого сюзерена нюансы своей позиции.
Выражение лица генерала Эдмунда можно было описать двумя словами – “пистолет” и “выстрелил”. Споткнулся на полуслове даже известный демагог, – вот и сейчас он умело клал на холст воздуха мазки красноречия – повелитель штабных “крыс” Модест Макри. Его собеседники, представители народов, о которых Рыжий знал только то, что они признают генералиссимуса господином всех парриков, Иудефъяка врагом рода человеческого, но их священные книги, тем не менее, запрещены господином генералиссимусом в лице Фердинанда Грека, переглянулись между собой.
Тишина разошлась по Стратегической Зале, как волны от брошенного камня.
Рыжий грезил митисийским фронтом ещё до того как был отправлен – ввиду репутации труса – на гвардийский. Поначалу, после каждой крупной победы над рыцарями он выхаркивал словно мокроту “Митиссия?”. Со временем – по мере взросления – это прекратилось, но детские травмы, как старые раны, то и дело дают о себе знать.
– Вы прибудете на Митисийский фронт во главе армии – генерал Санрэй опомнился первым – как известно, древние короли Гвардии участвовали в сражениях наравне с прочими рыцарями. Эту славную, всецело отвечающую военному идеалу традицию вашему величеству предстоит оживить…
Поняв, что по гамбургскому счёту он прилюдно обделался, Рыжий судорожно кивнул и попытался сделать на своём лице короля как можно более соответствующего традиции. В голову как назло лезли картины рассыпающихся карточным домиком рыцарских армий.
Резко отодвинув кресло, Агнесс встала.
– Прошу моего супруга и господина… следовать за мной.
Это были её первые слова, если не считать монолога на алтаре.
Окружавшее новобрачных море взволновалось. Поступок королевы скандализировал рыцарей второй раз подряд, и для них оказалось уже чересчур – тело тишины рассекли возмущённые возгласы. Проигнорировав их Агнесс, оставила стол, гостей, так и никем не тронутые яства, – давно, впрочем, остывшие. Символичное обстоятельство, свидетельствовавшее о том, что союз гвардийцев и парриков скреплялся холодным рассудком, а не пылкими чувствами. …“Неслыханно!”, “Кощунственно!” – поднялось за спиной королевы – не дать не взять, шерстинки на теле взъярившегося кота.
Рыжий тоже поднялся.
Впервые за вечер он взглянул на Агнесс как на женщину. На плечах, выпирающих лопатках и тощих, некормленых ягодицах уходящей королевы бабочками играли отблески светильников. После нескончаемого потока голых крестьянок Рыжий думал, не сможет смотреть на женское тело без тошноты, по меньшей мере, месяц, но это оказалось не так. Он знал, что должен будет провести ночь в одной комнате с Агнесс, и что это значит, но прочувствовал дело только сейчас. Шея Рыжего вспотела, будто обмотанная шарфом.
– Осмелюсь вам напомнить, рядовой…
Тихо сказал генерал Эдмунд
– …что господин наш генералиссимус считает гвардийцев существами, близкими по своим свойствам к животным! Совокупление с подобным… существом абсолютно недопустимо для паррика!
Рыжий остановился
– Цаччария – хрустнул ледком генерал Санрэй – это в прошлом. Господин генералиссимус в своём вторичном воплощении, (короткий взгляд на Макри) переменил мнение,…узрев доблести наших друзей и проявленную ими готовности поддержать нас в борьбе.
Рыжий сглотнул.
Генерал Санрэй второй раз за вечер подмигнул рядовому. Это явно означало “зелёный свет”. На всякий случай рядовой оглянулся ещё на генерала Эдмунда и понял что да, он ослышался, – про животных сказал незнакомый Цаччария, и Эдмунд не был этим доволен. Слово бойца митисийского фронта, пусть даже не генерала, значило для Рыжего много, но Цаччария молчал, а молчание можно было при желании принять за согласие. Рыжий желал. Тем не менее, он ещё немного потоптался на месте под стрелами рыцарских взглядов, давая офицерам время обменяться знаками и прийти к единому мнению.
– Идите – сказал Санрэй – Милитария вас не забудет.
Рыжий отдал честь.
У самой двери, словно ощутив что-то, рядовой оглянулся. Возмущение гвардийцев улеглось за отсутствием зрительского отклика; расплываясь в креслах, его подданные переговаривались между собой. Расстояние стирало голоса, как ветер следы на песке, но Рыжий понял, что рыцари пережевывают рыбу, выловленную из слов Санрэя и жестикуляции своего короля. Рыбу, состоящую из одной только из чешуи и костей.
Рыжий умел думать, хотя его полковые братья и даже сам полковник Хёнинг были убежденны в обратом. Он понимал, например, что всецело отвечающая Военному Идеалу традиция, это только для ностальгирующих по времени оно гвардийцев – у парриков чины выше полковника лично сражались только в крайних случаях. А из разговоров рыцарей уяснил и то, что лишь немногие из его вассалов действительно владеют землями, к коим они столь символически присосались, большинство лишь надеялись или рассчитывали получить их как плату за помощь, по мере дальнейших побед над нечеловеками в Гвардии. Если отнять тех, кто имеет от тех, кто не имеет, тронный стол Рыжего становился похож на челюсть старика, сохранившегося плохо. И по мере перевода полков на митисийский фронт территория, контролируемая Милитарией, ссохнется подобно трупу, брошенному в пустыне. Паррики и раньше не столько завоевывали, сколько кочевали по Гвардии, а теперь… какой смысл размещать гарнизоны в отдалённых укреплениях, если не можешь своевременно прийти им на помощь? Оставшиеся в Гвардии изменники (так выразился Санрэй) выигрывали больше, чем верные за столом.