– Элла, как ты посмела! – крикнула она. – А ну, марш в дом!
Но Элла ничего не слышала. Ее взгляд был прикован к принцу, а взгляд принца – к ней. Он уже выскочил из экипажа и спешил ей навстречу.
Наблюдая за ними, Изабель увидела то, чего никогда не замечала раньше. То, чего не было между матерью и отчимом, даже между матерью и отцом. Силу, неукротимую и всепобеждающую. Могущественную, глубокую и настоящую. Любовь.
Увидев ее, неуловимую и все же такую реальную, она поняла, что именно с Эллой принц танцевал на балу и именно ее он желает.
Зависть вонзила свои тонкие длинные зубы прямо в сердце Изабель. Маман сделала все, что было в ее власти, лишь бы не дать Элле попасть на бал, но та все же нашла лазейку. Каким-то чудом эта девчонка, у которой не было ничего своего, ухитрилась раздобыть лошадей и карету, сверкающее платье и пару хрустальных башмачков впридачу. «Как?» – мелькнуло в голове у Изабель.
Принц и Элла замерли в паре дюймов друг от друга. Он поднял руку и нежно коснулся ее лица. Пальцы обвели линию ее подбородка.
– Это ты, – сказал он. – Наконец-то я тебя нашел. Почему ты убежала тогда?
– Я боялась, что, когда ты узнаешь, кто я на самом деле – обыкновенная девушка из деревни, – ты меня разлюбишь, – ответила Элла.
– Ты совсем не обыкновенная, Элла, – сказал принц, беря ее ладони в свои. Он повернулся к великому герцогу. – Принесите туфельку, – скомандовал он.
Но, к большому удивлению Изабель – да и всех остальных тоже, – великий герцог не двинулся с места. Он так поджал губы, что их почти не было видно. В его глазах цвета кремня плескалось презрение.
– Ваша светлость, это служанка, – сказал он. – Ее не могло быть на балу. Охрана никогда не пропустит во дворец девушку, одетую в такие лохмотья. Сама мысль об этом…
Но принц не желал его слушать.
– Туфельку. Живо.
Великий герцог отвесил ему деревянный поклон. С бархатной подушкой на вытянутых руках он шагнул к принцу и Элле. Но, не дойдя до них всего нескольких шагов, зацепился за что-то носком отполированного до блеска ботфорта – позже он скажет, что под ногу попался камешек, – и едва не упал.
Туфелька соскользнула с бархатной подушки. Ударилась о землю.
И разлетелась на тысячу сверкающих осколков.
Глава 8
Принц вскрикнул, точно от боли.
Великий герцог принялся извиняться, приложив руку к сердцу.
Солдаты нервно переступали с ноги на ногу, мечи брякали у них на перевязях.
Маман расхохоталась. Изабель вскрикнула. И только Элла была спокойна. Скоро стало ясно почему.
– Ничего страшного. У меня есть вторая такая же, – сказала она с улыбкой.
У всех на глазах она достала из кармана юбки вторую хрустальную туфельку, поставила ее на землю, приподняла подол. А когда ее маленькая ножка скользнула внутрь волшебной обувки, та сначала вспыхнула голубым светом, а затем засверкала всеми цветами радуги, словно бриллиантовая.
Туфелька подошла ей точь-в-точь.
Принц радостно засмеялся. Он сгреб Эллу в объятия и поцеловал, не заботясь о том, что другие их видят. Солдаты снова радостно закричали. Великий герцог отер со лба пот. Маман отвернулась, сжала кулаки и зашагала к дому.
Изабель, видевшая все со своего места под липой, в который уже раз пожалела, что она так некрасива. Ах, если бы она была красавицей! Тогда бы ее ценили. Тогда бы с ней считались.
– Элла выиграла, – раздался голос за ее спиной.
Это была Тави. Она приковыляла сюда из дома и теперь стояла, опираясь на спинку скамейки и держа на весу свою изувеченную ступню. Сказав эти слова, она кое-как обошла скамейку кругом и села.
– Красивые всегда выигрывают, – с горечью поддакнула Изабель.
Пока две сестры разговаривали, к ним подошла третья – Элла.
Тави приветствовала ее язвительной улыбкой.
– Как удачно, – сказала она. – Вот мы и снова здесь. Все трое. Под липой.
Но Элла ее не слышала. Она смотрела на ноги сестер, и ее лицо выражало огромную печаль, почти горе.
– Что вы с собой сделали? – спросила она, и слезы навернулись ей на глаза.
– Не смей плакать из-за нас, Элла, – жестко сказала Тави. – Слышишь, не смей. Незачем. Ты получила по заслугам, и мы тоже.
Элла подняла взгляд и посмотрела в лицо Тави:
– Правда? Значит, я заслужила вашу жестокость? А вы – эти увечья? Вот что мы заслужили?
Тави отвела взгляд. Затем встала – с трудом:
– Уезжай, Элла. Оставь этот дом. И никогда не возвращайся.
Элла, которая уже не сдерживала слез, наблюдала, как Тави тяжело хромает к дому. Потом повернулась ко второй сестре:
– Изабель, ты тоже меня ненавидишь? До сих пор?
Изабель не отвечала; во рту стало горько от воспоминаний, точно в него набилась соль. Картина, которую в первый раз удалось прогнать, снова всплыла в памяти. Ей было тогда девять лет. Тави и Элле – десять. Маман уже год была замужем за ее отцом.
Они играли тогда вместе, здесь, под липой.
Сестры.
Сводные, но все же.
Подруги.
Глава 9
Был летний полдень.
Небо сияло голубизной; ярко светило солнце.
Каменную ограду дома обвивали плетистые розы. Птицы пели в привольно раскинувшихся ветвях липы, под которой играли три девочки. Элла плела венки из ромашек и рассказывала сказки о Танакиль, королеве фей, которая жила в дупле липы. Тави кусочком мела писала уравнение на аспидной доске. А Изабель ручкой от швабры фехтовала с невидимым противником, представляя, будто спасает сестер от Черной Бороды.
– Время умирать, пиратское отребье! En garde!4 – скомандовала она, надвигаясь на петуха Бертрана, который подошел близко к дереву. Конечно, фехтовать с Феликсом было куда интереснее, но он сейчас был занят с новым жеребенком.
Петух вытянулся во весь рост, захлопал крыльями, громко закукарекал и бросился в бой. Сначала он гонял Изабель вокруг дерева, потом Изабель гоняла его, и так они несколько раз менялись ролями, пока Тави не выкрикнула, потеряв терпение:
– Бога ради, Иззи! Можешь ты хоть чуть-чуть посидеть спокойно?
Отделаться от разгневанного петуха было не так-то просто, и Изабель решила залезть на дерево в надежде, что он забудет про нее и уйдет. Едва она устроилась на ветке, как во двор въехал экипаж. Петух поглядел на него одним глазом и сбежал. Из экипажа вышли двое мужчин. Один был седым и сутулым. В одной руке он держал трость, а в другой – хорошенькую шелковую коробочку с нарисованными на ней цветами. Второй нес кожаный саквояж. Изабель их не узнала, но ничего необычного в этом не было. К отчиму часто приезжали из Парижа – в основном купцы, как и эти: поговорить о делах.
Мужчины не увидели ни Изабель, ни Эллу, которую скрывала густая тень липовой кроны – только Тави, сидевшую на скамейке со своей доской.
– Чем ты занята, малышка? Учишься писать буквы? – обратился к ней господин постарше.
– Нет, пытаюсь доказать пятую теорему Евклида, – ответила Октавия, сведя брови и не отрываясь от доски.
Старик хихикнул. И ткнул своего спутника локтем в бок.
– Ты погляди, какая ученая выискалась! – сказал он и снова обратился к Тави: – Послушай меня, утенок, не надо забивать свою головку алгеброй.
– Вообще-то, это геометрия.
Услышав такое замечание, старик нахмурился.
– Хорошо, пусть геометрия, все равно это не для женских мозгов, – предостерег ее он. – Ты перенапряжешься. У тебя начнутся головные боли. А от головных болей возникают морщины, ты это знаешь?
Тави подняла голову:
– Так вот оно что? А ваши тогда откуда взялись? Вы уж точно мозги особо не напрягаете.
– Нет, это уже слишком… В жизни такого не видел… Грубиянка! – запыхтел старик и даже замахал на Тави палкой.
И тут перед ним появилась Элла:
– Тави вовсе не хотела грубить вам, господин…
– Хотела, – буркнула Тави.
– …просто Евклид ее раздражает, – закончила Элла.
Старик тут же успокоился. По его лицу расплылась улыбка. Элла всегда так действовала на людей.
– Какая хорошенькая девочка. И такая милая и приятная, – сказал он. – Я попрошу твоего папу отдать тебя в жены моему внуку. Тогда у тебя будет богатый муж, красивый дом и много модных платьев. Хочешь?
Элла подумала, а потом сказала:
– Лучше маленького щеночка. Можно?
Мужчины расхохотались. Младший потрепал Эллу по подбородку. Старик погладил ее светлые кудри, назвал ее «цветочком» и дал ей конфетку из шелковой коробочки, которую привез для Маман. Элла улыбнулась ему, сказала «спасибо» и с удовольствием съела конфету.
Изабель, все еще сидя на дереве, жадно наблюдала за происходящим. Она тоже любила конфеты. Не выпуская из рук швабры, она соскочила с дерева, чем сильно напугала старика. Тот завопил, шарахнулся назад, оступился и рухнул на землю.
– Какого дьявола?! Что ты здесь делаешь с палкой в руках? – завопил он, побагровев.
– Сражаюсь с Черной Бородой, – ответила Изабель, пока молодой спутник помогал старику подняться.
– Ты меня чуть не убила!
Изабель посмотрела на него скептически.
– Я все время падаю. С деревьев. С лошадей. С сеновала один раз свалилась. И ничего, жива, – сказала она. – А можно мне тоже конфетку? Пожалуйста.
– Нет, конечно! – ответил тот, отряхиваясь. – Зачем тратить редкое лакомство на маленькую дикарку с ужимками обезьяны, шершавыми руками и листьями в волосах?
Подняв с земли розовую коробочку и трость, старик направился к дому. Всю дорогу он бормотал что-то своему спутнику. Негромко – но Изабель, которая не оставляла надежду получить конфету, шла за ними и все слышала.
– Одна – очаровательная малышка, которая со временем станет для кого-то прекрасной женой, но две другие… – Он покачал головой, явно не вкладывая в этот жест ничего хорошего. – Пожалуй, из них выйдут монахини, или гувернантки, или что там получается из таких уродин.
Изабель встала как вкопанная. Ее ладонь взметнулась к груди. Внезапная боль пронзила сердце, новая, незнакомая прежде. Всего несколько минут назад она весело расправлялась с пиратами и даже не знала, что ей чего-то недостает. Что она хуже кого-то. Что она – маленькая дикарка с ужимками обезьяны, а вовсе не цветочек.
Так она впервые поняла, что Элла красива, а она – нет.
Изабель была сильной. Храброй. В сражении на мечах всегда побеждала Феликса. На своем жеребце, Нероне, брала такие препятствия, на которые взрослые боялись даже смотреть. А один раз палкой прогнала настоящего волка, который хотел забраться в курятник.
«Но это ведь тоже хорошо, – думала она озадаченно, вмиг лишившись уверенности в себе. – Или нет? И я не хорошая?»
С того дня все между тремя девочками пошло иначе.
Они были всего лишь детьми. Элла получила конфету и похвалу, от которой как будто еще похорошела. Изабель позавидовала ей; она ничего не могла с собой поделать. Ей тоже хотелось отведать лакомства. И еще хотелось, чтобы и к ней обращали добрые слова и восхищенные взгляды.
Иногда проще сказать, что ты ненавидишь то, чему на самом деле завидуешь, – проще, чем признаться, как сильно ты этого хочешь. Вот и Изабель, вернувшись под липовое дерево, сказала, что ненавидит Эллу.
Элла сказала, что ненавидит ее.
А Тави добавила, что ненавидит вообще всех.
А на террасе все это время стояла Маман и слушала, и недобрый огонек зажегся в ее суровых наблюдательных глазах.
Глава 10
– Изабель, я сейчас уеду. Я… я не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь.
Голос Эллы вырвал Изабель из воспоминаний. Затем Элла склонилась над Изабель и поцеловала ее в лоб; губы оказались такими горячими, что та даже испугалась, как бы не осталось отметины.
– Больше не надо ненавидеть меня, сестренка, – прошептала она. – Ради себя самой, не ради меня.
И она ушла, а Изабель осталась одна на скамье под липой.
Она думала о себе – о той, какой она была когда-то, и о той, какой стала теперь. Думала о вещах, которые ей велено было хотеть; важные вещи, ради которых она искалечила себя. Но все важное получила Элла, а она, Изабель, опять осталась ни с чем. Зависть и ревность жгли ее, как и все минувшие годы.
Повернув голову влево, она увидела, как Тави, с трудом вскарабкавшись по ступенькам дома, пересекла верхнюю площадку, неловко перешагнула через порог и закрыла за собой дверь. Повернув голову вправо, она увидела, как принц на руках внес Эллу в экипаж. Потом нырнул за ней следом и захлопнул дверцу.
Великий герцог вскочил на облучок рядом с кучером, скомандовал что-то солдатам, которые уже сидели в седлах, и те тронулись прочь со двора. Кучер щелкнул кнутом, и карета, запряженная восьмериком белых жеребцов, покатила за ними.
Изабель долго смотрела вслед экипажу. Сопровождаемый кавалькадой, тот сначала катился по длинной подъездной аллее, потом свернул на узкую проселочную дорогу и, мелькнув в последний раз на дальнем холме, скрылся за его вершиной. Пейзаж обезлюдел.
Но и тогда Изабель не двинулась с места, а продолжала сидеть, пока в воздухе не повеяло прохладой и солнце не склонилось к горизонту. Пока птицы не вернулись в гнезда, а зеленоглазая лисица не убежала на ночную охоту в лес. Лишь тогда она встала и, глядя на удлиняющиеся тени, прошептала:
– Я не тебя ненавидела, Элла. Не тебя. Только саму себя.
Глава 11
– Нельсон, отдай глаз. Немедленно.
Шустрая черная обезьянка в белом крахмальном воротнике проскакала по палубе. В лапе она держала стеклянный глаз.
– Нельсон, я тебя предупреждаю…
Человек, который произносил эти слова, был высок ростом, хорошо одет, его глаза цвета янтаря метали молнии – одним словом, сразу было видно, что он здесь главный, но на обезьянку это не производило ни малейшего впечатления. Даже и не думая возвращать сокровище, она вскарабкалась с ним на фок-мачту и уселась среди снастей.
Корабельный боцман, ладонью прикрывая пустую глазницу, затопал по палубе, на ходу выкрикивая, чтобы ему принесли пистолет.
– Только не стреляйте, прошу вас! – крикнула женщина в красном шелковом платье. – Надо уговорить его спуститься. Лучше всего подействует опера.
– Сейчас я его уговорю, – взревел в ответ боцман. – Пулей!
Оперная дива – а это была именно она – в ужасе вскинула руку к необъятной груди и разразилась «Lascia ch’io pianga»5, арией, в которой героиня изливает свою печаль и одновременно бросает вызов судьбе. Обезьянка склонила голову набок. Моргнула. Но с места не сдвинулась.
Могучий голос дивы растекся по палубе и выплеснулся в порт, так что дюжины зевак сбежались посмотреть и послушать. Корабль, клипер под названием «Авантюра», вошел в порт Марселя всего несколько минут назад, после трехнедельного плавания.
Пока дива пела, другой персонаж из свиты человека с янтарными глазами – гадалка – решила раскинуть карты (разумеется, Таро). Одну за другой она торопливо выкладывала их прямо на палубу. Закончив, она побелела, как парус.
– Нельсон, а ну, живо вниз! – крикнула она. – Добром это не кончится!
Подоспевшая откуда-то волшебница наколдовала банан, стянула с него кожуру, бросила ее через плечо и стала размахивать соблазнительным плодом. Актриса умоляла обезьяну спуститься. Тут откуда-то из-под палубы вынырнул юнга и, потрясая боцманским пистолетом, кинулся к ним. Это не укрылось от внимания дивы: ее голос взлетел на три октавы вверх.
Как только пистолет оказался у боцмана и тот прицелился в обезьяну, откуда ни возьмись выбежали акробаты в блестящих костюмах, прошлись колесом по палубе и кинулись к снастям. Увидев это, обезьяна полезла еще выше, в воронье гнездо. Боцман прицелился снова, но глотатель огня дохнул на него пламенем. От неожиданности боцман отпрянул, попал ногой на банановую кожуру и поскользнулся. Падая, он так крепко приложился головой, что потерял сознание. Пистолет в его руке выстрелил. Но пуля не нашла свою цель. Чего нельзя сказать о пламени, выпущенном огнеглотателем.