И сплели две судьбы, закрутив их в единую прочную нить.
Две души не смирились, боролись и яростно прочь рвались,
Не желая признать: в этой битве им победить.
Всю ночь я не могла сомкнуть глаз, вновь и вновь переживая события прошедшего дня: Злата, поход в дружинную избу, Серый, Альгидрас… Казалось невероятным, что один день смог вместить в себя столько всего. Я вспоминала, из чего состояли мои дни в привычном мире: пробуждение, завтрак, метро, офис, рутинная работа, метро, встреча с друзьями, поход в спортзал или, что чаще всего, просто вечер дома в обнимку с книжкой или ноутбуком. И в том мире не было даже сотой доли эмоций, испытанных мной здесь. Здесь все было острее, ярче. Здесь все казалось… настоящим.
А еще я не могла перестать думать об Альгидрасе. Думать о ком-то вот так, с замиранием сердца, было немного непривычно. Нет, у меня, разумеется, бывали такие моменты, но всегда это было связано с первой любовью, многолетней и безответной. Или же с тем, о чем я до сих пор старалась не вспоминать, – с моим едва не нарушенным табу, моим сумасшествием. Так или иначе, пробуждения с мыслью «а что он делает сейчас?» не были чем-то новым. В диковинку было то, что влюбленностью и тем более любовью здесь и не пахло. Я просто волновалась за него, ломала голову над его тайной, а еще мне не давал покоя шрам на его ключице, попавшийся мне на глаза днем. Словно этот шрам был ключом к чему-то важному…
Утром я вскочила ни свет ни заря и просто слонялась в покоях Всемилы, чтобы не тревожить Добронегу. Потом принялась наводить порядок в комнате, отбросив мысль о том, что я прикасаюсь к вещам девушки, которой уже нет в живых. Наверное, все дело было в том, что я поняла наконец, что все всерьез. Я действительно оказалась в этом мире, и отступать мне уже некуда, значит нужно сделать мое существование здесь максимально удобным. Я раскладывала вещи Всемилы в том порядке, который был удобен мне. Часть одежды безжалостно засунула в сундуки, часть, напротив, вытащила, развесила, отворила окна, чтобы она проветрилась. Меня немного волновали возможные вопросы Добронеги по поводу кардинальных перемен в покоях Всемилы, но я решила, что смогу что-нибудь придумать.
Однако вся эта бурная деятельность не отвлекала от дурных мыслей. Мне нестерпимо хотелось увидеть Альгидраса, узнать, как он. На миг мелькнула шальная мысль проведать его, но я отбросила ее почти сразу. Во-первых, я не представляла, где его искать. Можно, конечно, было бы ненавязчиво выяснить у Добронеги, но мне казалось, что она после вчерашнего разговора и так смотрела на меня странно. А во-вторых, меня не отпускала мысль о том, как бы это выглядело в глазах окружающих. Ведь, по словам Добронеги, Всемила терпеть не могла Олега. В этом плане бессонная ночь не прошла даром: я более-менее смогла объяснить себе причину неприязни Всемилы. Насколько я успела понять, та в отношении брата была жуткой собственницей, а короткая сцена на дружинном дворе показала мне, насколько близки Радимир с Альгидрасом. Это подтверждали и бесконечные «Олег то, Олег это…». Так что отношение Всемилы к другу Радима мне было если не понятно, то вполне объяснимо. Загадкой оставалась его неприязнь. Мальчик, привезенный из ниоткуда, принятый в семью, возведенный в ранг чуть ли не главного советника при воеводе, к которому прислушивались, уважали… И вдруг такое отношение к сестре побратима! Поразмыслив, я пришла к выводу, что здесь дело в каком-то событии, о котором я вряд ли узнаю. Ведь, судя по всему, Всемила принимала в нем непосредственное участие, поэтому мои расспросы об этом выглядели бы по меньшей мере странно. Можно было бы, конечно, сыграть на частичной потере памяти, но я ведь даже не знала, о чем спрашивать. Не подойдешь же к Радиму с вопросом: «За что твой побратим меня ненавидит?». Рискуешь нарваться на встречный вопрос: «С чего ты взяла?». И как тогда выкручиваться? Ответ «он со мной какой-то невежливый» вряд ли удовлетворит Радимира. Да и… вдруг здесь принято так общаться? Я же, по сути, мало знакома с нормами поведения в этом мире.
Итак, у меня в активе были интуиция и просьба Добронеги «не травить Олега», а в пассиве – реальная история, о которой я не имела ни малейшего понятия. Не слишком веселый расклад.
Завтрак прошел в молчании. Добронега была чем-то обеспокоена, но на мой вопрос ответила, что все в порядке. Я же пыталась придумать, как бы естественным образом перевести разговор на Альгидраса, но у меня так ничего не получилось.
После завтрака Добронега как обычно ушла проведать кого-то из «хворых», как она их называла, а я осталась дома. Быстро закончив с домашними делами, я принялась бесцельно бродить по дому. Пробовала плести кружево, – Добронега пару вечеров потратила на то, чтобы меня научить. Из ее замечаний я поняла, что Всемила была отменной вышивальщицей, а плести у нее не получалось, поэтому мое желание научиться выглядело вполне безобидным. Только в очередной раз поняла, что все виды рукоделья – это явно не моя стезя. Доведись мне жить в этом мире, замуж бы точно никто не взял. Женщины здесь славились умением готовить, шить, вязать, вышивать, словом, всем тем, что в моем времени чаще всего превращалось из необходимости в хобби. Я с тоской подумала про Ленку, которая раньше рукодельничала вечера напролет. Все вязаные кофточки, являвшиеся объектом зависти моих коллег по работе, были ленкиного производства. В моменты стресса она вязала со скоростью света. Вот, кто здесь не ударил бы в грязь лицом. И почему на этом дурацком матраце унесло именно меня? Хотя, положа руку на сердце, я бы не пожелала любимой подруге такого приключения.
Плетение меня не отвлекло, несмотря на то, что необходимость считать и сверяться с уже готовым участком кружева Добронеги требовала усилий. В итоге, чтобы не испортить всю работу, мне пришлось отложить скатерть.
Когда я окончательно извела себя бездельем, Добронега вернулась домой и предложила сходить к Злате, узнать новости. Сказала, будто Злата получила весть от отца. Мне не слишком хотелось встречаться с женой Радима, но не могла же я прятаться всю оставшуюся жизнь?
Сборы заняли некоторое время. Меня поражало то, что, по всей видимости, никто не ходил здесь в гости с пустыми руками. Вот и сейчас Добронега складывала в корзинку, устланную чистым рушником, пахнущие медом лепешки, что-то негромко напевая. Я поняла, что это будет наш первый совместный выход с Добронегой, похолодела при мысли о Сером и, сообщив, что подожду на улице, бросилась бегом через заднюю калитку. Я как раз успела обогнуть двор, когда Добронега вышла из ворот, что-то говоря Серому.
– Заждалась? – обратилась она ко мне.
Я улыбнулась, стараясь восстановить дыхание.
Путь до дома Радимира занял довольно много времени. Добронегу без конца останавливали спросить то одно, то другое. В отличие от похода с Альгидрасом, когда нас откровенно рассматривали, сейчас на меня косились украдкой, а то и просто лишь здоровались. Ни одного неприязненного взгляда, ни одного слова осуждения. Довольно быстро я расслабилась и стала с интересом прислушиваться к разговорам. Через какое-то время я почувствовала гордость за Добронегу. Да, это было нелогично и странно, ведь я в этом мире была никем, и уж точно уважение, которое испытывали к Добронеге свирцы, меня не касалось никоим образом, но мне было радостно от того, что мать Радимира здесь так любят и уважают.
Двор воеводы ничем не отличался от других. Добронега уверенно отворила калитку в больших воротах. Я приостановилась, вспоминая историю с Серым, но, на мое счастье, собаки за воротами не было. Добронега пересекла чисто выметенный двор, отмахнувшись корзинкой от бросившегося к ее ногам гуся. Я опасливо просеменила следом. Думаю, наблюдай кто из местных за мной повнимательней, точно бы заподозрил неладное.
На стук нам отворила девочка лет десяти: босоногая, курносая, с длинной косой почти до колен. Я уже знала, что дети из окрестных деревень живут здесь кем-то вроде помощников по хозяйству: к Добронеге частенько присылали девчушек и мальчишек за снадобьями. У Добронеги помощницы не было. Спросить о причинах я не решилась, – провалы в памяти, конечно, объясняли многое, но всему же есть предел. Жить в доме самого воеводы было почетно, и девочка немножко важничала. То, как она поклонилась Добронеге, меня жутко умилило. На меня она посмотрела с любопытством, еще не замутненным взрослыми нормами поведения, задержавшись взглядом на остриженных волосах. Я по-прежнему не носила платок, поскольку он был привилегией замужних женщин. Наверное, подразумевалось, что все должны видеть мою невинность или мой позор. Мне было все равно. Хотя нет, вру: я остро переживала, но не видела выхода из этой ситуации. Ну, нацеплю я платок? Так еще хуже будет. Мужа у меня здесь все равно нет и не будет.
Тем временем Добронега куда-то отправила девочку, и мы прошли через сенцы к большой двери, из-за которой доносились голоса. Я улыбнулась, ожидая увидеть Радима, с легким удивлением осознавая, что успела привязаться к брату Всемилы. Он каким-то неведомым образом вызывал братские чувства и у меня. Его присутствие давало ощущение защиты и надежности. Это было ново, непривычно. И, пожалуй, как раз вот этого чувства – настоящей большой семьи – мне не хватало в моей обычной жизни.
Добронега открыла дверь, переступила высокий порог. Я шагнула следом и остановилась, как вкопанная. У большого окна стояли Злата и Альгидрас, что-то оживленно обсуждая. Альгидрас был на полголовы ниже Златы, и, наверное, такая пара должна была бы выглядеть комично. Мне сразу вспомнились «дни именинника» в пятом классе, когда девочки вдруг неожиданно выросли, и оказалось, что мальчики едва достают им до плеч. Но эти двое смотрелись очень по-домашнему, как брат и сестра.
– Неправильно! – втолковывал Альгидрас смеющейся Злате. – Там крючок. Дай.
Он протянул руку к шее Златы и стал над чем-то колдовать. Мне показалось, что правой рукой он действует скованно. Все это я отметила за доли секунды, а потом Добронега громко поздоровалась. Хозяйка и ее гость обернулись, и здесь меня поджидала еще одна неожиданность: Альгидрас, тот самый Альгидрас, из которого мне вчера едва удалось выудить пару слов, улыбался. Не натянуто или вежливо, а по-настоящему. И в этот момент я поняла две вещи: он намного моложе, чем показалось мне вчера, и еще у него невероятно солнечная улыбка. Мне отчего-то стало неуютно. Словно я невзначай подсмотрела сцену, не предназначавшуюся для моих глаз. Злата радостно всплеснула руками, переводя взгляд с Добронеги на меня и обратно. Наш приход явно стал для нее неожиданностью. Улыбка Альгидраса изменилась, превратившись из яркой в вежливую. На меня он даже не посмотрел.
– Добронега! – Злата бросилась к свекрови и крепко ее обняла, словно не она была вчера у Добронеги и говорила мне злые слова. Добронега крепко обняла невестку в ответ и протянула корзинку.
– Это к столу, – с улыбкой проговорила она.
Злата с благодарностью приняла корзинку, будто там были невесть какие сокровища, и я подумала о том, что это своеобразный ритуал: из дома в дом вместе с хлебом идут добро и мир. Это ли не залог добрых отношений? Добронега тем временем крепко обняла Альгидраса, по-матерински погладив по спине. Он не менее искренно ответил на объятия, что-то негромко проговорив.
Меня поразила эта сцена. А после я удивилась еще больше, когда Злата, отставив корзинку на стол, вдруг обняла меня, крепко прижав к себе.
– Я рада, что ты пришла! – проговорила она, будто и правда была рада.
Я что-то пробормотала, вежливо кивнув. На миг меня посетила ужасная мысль, что Альгидрас тоже кинется ко мне обниматься, и я заранее почувствовала неловкость. Но ничего подобного не произошло. Он отступил вглубь комнаты, быстро убирая со стола разложенные инструменты. Мне показалось, что выглядит он нездоровым. Возможно, его лихорадит из-за раны? Я похолодела, отводя взгляд.
– Смотри, что Олег сделал! – Злата показала мне деревянные бусы, будто хвасталась подружке. Я поняла, что именно их поправлял Альгидрас, когда мы вошли.
Вежливо подцепив пальцами бусину, я подтянула нитку поближе. И застыла… Такое чувство испытываешь, когда видишь что-то непостижимо красивое. Непостижимо, потому что кажется, что человеческие руки не способны создать подобное. Бусины были величиной с горошину, и каждая из них не походила на другую. Точно снежинки, чьи узоры никогда не повторяются. Резные, словно воздушные, бусины были выполнены настолько тонко, что некоторые из них казались почти прозрачными.
– Какая красота, – непроизвольно произнесла я.
– Это Олег, – просто ответила Злата.
В этом коротком ответе прозвучала такая гордость и сопричастность, что мне снова стало неловко. Я вдруг подумала о том, что в жизни Альгидраса действительно случилось что-то страшное, а потом Радим привез его сюда: в чужой город, чужой мир. Альгидрас был вынужден говорить на неродном языке. Сколько он прожил здесь? Год? И год жизни среди этих людей не избавил его речь от мелодичности нездешних звуков. Каково ему было? Я вдруг поняла, что, возможно, не одна Всемила отнеслась к чужаку вот так – пренебрежительно и зло. А значит, тем ценнее в его жизни были те, кто отнесся к нему искренне, кто смотрел так, как Злата, словно на младшего брата: с нежностью и гордостью.
– Да, у Олега руки золотые, – с улыбкой проговорила Добронега, тоже тронув бусы.
Обладатель золотых рук смущенно потер нос и закусил губу, в одно мгновение став вдруг очень… настоящим.
– Раз уж заговорили о руках, – словно что-то вспомнив, нахмурилась Злата, – Радим сказал, что Олег руку поранил.
– Зла-а-а-та-а-а! – это возмущенное «Злата» прозвучало совсем по-мальчишески.
– Показывай, – тут же откликнулась Добронега.
Альгидрас попытался было избежать участи быть осмотренным. Но видно, женщины во все времена могли настоять на своем. После пары минут тщетных пререканий Добронега отвела Альгидраса в часть комнаты, отгороженную кружевной занавеской. Мы со Златой остались вдвоем. Через занавеску смутно проступали силуэты, и слышались негромкие голоса, но все равно иллюзия уединения была почти полной. Я почувствовала неловкость и понадеялась, что Злата будет просто молчать. Понадеялась зря.
– Ты переменилась, – негромко проговорила жена Радима.
Я пожала плечами, рассматривая резную кайму по краю стола, потому что ответить мне было нечего. Наступила тишина. Злата молча меня рассматривала, а я, стараясь не встречаться с ней взглядом, изучала комнату. Только сейчас я заметила, что то тут, то там на деревянных поверхностях была нанесена резьба.
– Это… Олегово? – я указала на планку над дверью.
Вырезанные из дерева ветки и цветы, казалось, вот-вот свесятся, заслонив проход. Я подошла к двери, невольно привстав на цыпочки. Захотелось дотронуться, но я побоялась невзначай сломать. Такой искусной резьбы по дереву я не встречала ни разу в жизни.
– Да, – раздалось за спиной, – Олегово. Когда ему грустно, он всегда вырезает. А ему часто бывает… грустно.
Я обернулась, невольно задержавшись взглядом на занавеске. Там, по-прежнему негромко переговаривались. Злата тоже посмотрела в ту сторону со смесью нежности и почти материнской заботы. Я почувствовала непрошеный комок в горле.
– Ты прости меня, – повинуясь внезапному порыву, сказала я, – и за Радима, и… вообще.
Злата перевела взгляд на меня. Несколько секунд пристально смотрела, а потом кивнула:
– Переменилась, – повторила она. – Не доведи Боги оказаться там… чтобы так перемениться.
Она некоторое время помолчала, и мне стало неуютно. Я всегда ненавидела неловкие ситуации и не умела их них выходить.
– И ты меня прости, – закончила Злата.
Потом, после паузы, добавила:
– И за Олега спасибо.
Я удивленно подняла брови, а она пожала плечами и вдруг улыбнулась:
– Ты к нему сегодня ни разу не прицепилась, и легче ему.
Добронега отодвинула занавеску и вернулась к столу, качая головой.
– Надо же! Пес, говорит, покусал. Его-то! И пес! Кость ты у него отнимал, что ли? – бросила она через плечо Альгидрасу.
Тот лишь молча улыбнулся, задергивая занавеску.
– Ну, что там? – тут же встревоженно спросила Злата.
Добронега не успела даже рта раскрыть.
– Все хорошо! – нетерпеливо произнес Альгидрас.
Злата отмахнулась от него, вновь повернувшись к Добронеге.
– Худо там. Хорошо еще, хоть по своей науке лечить начал. Но все одно…
– Добронега, – в голосе Альгидраса прозвучало предупреждение. – Прошу, – уже спокойнее добавил он.
Добронега несколько секунд просто на него смотрела, а потом махнула рукой и отправила Злату вглубь дома за мазью, сама же вышла в сенцы кликнуть девочку. Мы с Альгидрасом остались в комнате вдвоем. Он поднял со скамьи холщовую сумку, в которую до этого сложил свои инструменты, и, привстав на цыпочки, пристроил сумку на верхнюю полку стеллажа, стоявшего у двери. Я заметила, что стеллаж тоже покрыт резьбой.