– О, глянь-ка, пастораль, – умилилась бабушка, – все внучки в сборе!
Глянул… Всего-то глянул! А ощущение, будто нарвался на драку и со всей дури получил под дых.
Не знаю, что я ожидал увидеть. Прежнюю девочку-котёнка, трогательную, неловкую и милую? Или же взрослую женщину, незнакомую и совсем чужую? Одно из двух, но никак не всё сразу.
Она всё ещё так красива, что смотреть больно. Прежняя, но чужая. Стройная, высокая, с бесконечно длинными ногами и идеальной балетной осанкой, над которой я в прошлом так часто подтрунивал – мол, если ты немножко ссутулишься, никому не сболтну, а уж небо на землю и подавно не рухнет… И я почти уверен, что эти джинсовые шорты и куцую майку с нелепым принтом Реджина напялила мне назло: чтобы я мог думать лишь о том, как содрать с неё эти тряпки. И бельё, наверняка ажурное, восхитительно непотребное. Прежде, когда мы ещё были близки, я всеми силами старался не лезть туда, куда запрещает уголовный кодекс… но о любви моей Джинни к кружевам и шёлку знал как никто другой.
Кое-кто узнал лучше. Вероломно отобрал то, что предназначалось мне одному, – и я сам был тому причиной. Сам её предал, сам толкнул в объятия того мерзкого мажонка…
А она и побежала вприпрыжку. Отомстила. Ранила так, что до сих пор болит. Без сожаления разрушила то, что я так хотел спасти.
Вот об этом, Хота гро Маграт, стоит напоминать себе почаще.
– Хота, – угрожающе зашипела бабушка, приметив, как я вцепился в руль. – Давай без глупостей.
– Никаких глупостей, ба, – бросил я, прежде чем вылезти из кара.
А, ну ещё свёрток прихватил, да.
Напряжение повисло в воздухе, стоило сделать пару шагов навстречу. Я чувствовал его кожей, будто с гор вдруг спустился один из тех ветров, что зимой приносят в Таненгрев вьюгу и морозы… Я словно слышал, как бьётся сердце Джинни, даже отсюда, в десятке метров от неё. Слышал её дыхание, неровное, волнующее и волнительное. И сам наверняка не лучше – так я себя чувствовал разве что после многокилометровой пробежки по лесу, когда пульс зашкаливает и хочется только напиться воды из ручья, рухнуть в траву или сугроб и валяться так, пока не отпустит.
Нет, Реджина ничуть не изменилась. Всё такая же тоненькая, изящная, чуть смуглая и раскосая, с пышной гривой чёрных волос, с пухлым капризным ртом и яркими жёлтыми глазами, каких нет больше ни у кого на Севере. Просто та девчонка, что я знал с самого её рождения, стала взрослой. Нет в ней больше ни капли подростковой нескладности и неуклюжести – лишь будоражащая кровь хищная грация крупной кошки; а с лица сошла мягкая детская округлость, оставив вместо себя жестокую, сильную, опасную красоту, присущую женщинам-альфам.
За эту альфу передерутся все самые сильные оборотни Греймора. Они будут полными кретинами, если не станут драться.
И будут трупами, если станут. Потому что им придётся иметь дело со мной – а сильнее меня на Севере никого нет.
– Хота приехал! – заорали близнецы, завидев меня. И на ходу же перешли к делу:
– Эй, ты, где мой велосипед? Ну ты ведь обещал!..
– И мои деньги где? Фергис выиграл, ты должен мне двадцатку!..
Бернар и Инсар, светловолосые поганцы, одинаковые с лица и по характеру, но разные в своих звериных ипостасях, метнулись ко мне, споро обогнув замершую на месте сестру. По очереди врезались вихрастыми головами мне в живот, по очереди же получили по подзатыльнику – для профилактики, а ещё за то, что умудрились пнуть друг друга по пути ко мне. Через пяток лет уже придётся подыскивать им территорию. Делиться я не собираюсь, аж четыре мужика-альфы на одно племя – явный перебор.
И двух-то всегда было многовато.
– Отец дома? – поинтересовался я у близнецов.
– А куда он денется?..
– Срётся с мамой…
– Она его воспитывает, а он зачем-то рыпается.
Надо бы одёрнуть за такие выражения, но мне лень. У них есть отец, вот пусть и займется делом. Не всё ж ему вокруг Реджины плясать.
– По поводу?
Хотя и так знаю, в чём дело. Плохой я непременно снова возжелает драгоценную дядюшкину дочурку, попортит и обидит!
Да что там – не так посмотрит в её сторону, посмеет дыхнуть или сделать лишний шаг.
Возжелает… Я и сейчас её желаю, и одного взгляда достаточно, чтобы вспомнить, как сильно я её любил. Как моя Джинни смотрела на меня тогда, совсем юная, чудовищно трогательная и самая красивая в мире девочка, к которой я боялся прикоснуться. Боялся обидеть, сделать что-нибудь не то.
Сделал. И обидел так, как не смог бы никто. Изменил, не раз, не два и даже не десяток; трахал едва знакомых девиц, силясь держать руки подальше от девочки-подростка. Я не должен был её хотеть, не имел на то права – она ведь младше меня почти на девять лет! Это сейчас, когда мы взрослые, такая разница ничего не значит. Но когда тебе двадцать два, а все твои мысли только о четырнадцатилетке, немудрено пуститься во все тяжкие.
До сих пор, кстати, пытаюсь вспомнить – кто-нибудь пробовал вправить мне тогда мозги? Мама точно, но она всегда любила меня больше, чем стоило бы, и прощала слишком многое. И Изара, да. Не знаю, что делал бы без неё, удивительно мудрой и терпеливой… Уж точно не стал бы прокурором. Скорее, спился бы и кончил как Лэнс гро Роггин – стрёмным трупом возле гномьего кабака.
Нервно хмыкнул – что бы там ни выдумывал дядюшка, сделать Реджине ещё больнее я никак не сумею.
Да и с попортить, увы, уже не сложится. Это сделали без меня. Вероломно отобрали то, что принадлежало мне… Нет. Она сама отдала. Из мести, из ненависти.
Я не имею права винить Джинни. Но и смотреть на неё как прежде тоже вряд ли когда-либо смогу.
– Регинхильд привезла мальчика, – громким шепотом поделился Инсар.
– И папа решает, прикопать его в нашем лесочке…
– …или отвезти в Таненгрев.
Мальчика?..
Что ж, желаю ему удачно пережить Даровы загоны по поводу невинности его дочурки. Утерянной пять лет назад, чему я имел честь быть свидетелем. И нет, это вовсе не сердце жжёт в груди от одной мысли о ком-то рядом с Джинни. Просто кабан был жутко проворным, и плечо все ещё болит. Да.
– Ясно.
Кое-как выпутавшись из паутины руки и ног близнецов, подошел-таки к их сестре – та сложила руки на груди и все это время молча поглядывала на нас.
– Врите больше, поганцы, – фыркнула она наконец. И голос её был ровно таким же, каким я его запомнил: тягучий и сладкий, точно липовый мёд. – Папа был бы рад усыновить Олли, а вас сослать в военный интернат; жаль, мама ему не позволяет.
– Враки! Он нас любит!
– И ты тоже!
Реджина рассмеялась, укоризненно покачала головой, а я вмиг позабыл о своих кровожадных мыслях – откуда, блядь, вообще взялся этот Олли? – и только и мог, что глупо пялиться на неё.
Боги, Хота, ты реально жалок. И по-прежнему готов сделать что угодно, стоит ей вот так улыбнуться.
– Милая рубашечка, братец, – Реджина склонила голову к плечу, прищурилась с поистине кошачьим ехидством. – Давно мы с тобой не виделись, да?
– Давненько, – только и смог выдавить я.
Хаос, неужели она всегда была такой… такой? Или это пять лет разлуки сделали невыносимо очаровательным буквально всё в ней? Даже мерзкий столичный выговор, которого раньше не было. Вот так и знал, что холерные южане вконец испортят мою принцессу. Раньше она бы вряд ли вырядилась в шмотки, которые толком не прикрывают тела; какая северянка вообще станет разгуливать с голым животом? А это ещё что за хрень? Пирсинг?..
Отлично, Хота. Просто заебись. Реактивный разгон от здорового тридцатилетнего мужика до престарелого ханжи – да так резво, что ни одному турбокару не снилось. Что дальше, запакуешь свою кузину в скафандр?..
Но нет. Дальше она обняла меня, и про скафандр было забыто напрочь. Как и про всё вокруг. Мир, проблемы, кучка надоедливых родственников, глазеющих на нашу встречу с жадным любопытством – всё это перестало быть хоть сколько-нибудь важным. Остались лишь я и она, и такой приятный жар чужого тела, сильного и гибкого; и знакомый сладко-пряный аромат, от которого мой зверь рвётся на волю, рот наполняется слюной, клыки упираются в нижнюю губу.
Зверю плевать на мою подлость, на её дурость, на наш омерзительный разрыв. Он чует свою самку и не понимает, почему она до сих пор не отмечена.
Это было форменное издевательство, но… кончилось оно слишком быстро. Стоило только попытаться обнять в ответ, машинально проследить ладонью полосу обнаженной кожи на пояснице, – Реджина вмиг напряглась, вся натянулась, точно струна; тронь – и лопнет с натужным, жалобным звоном. И шустро выпорхнула у меня из рук, только я её и видел.
Далеко, впрочем, не сбежала. Поймал её за руку, стараясь не думать о том, почему ладонь, ощутившая гладкость нежной девичьей кожи, до сих пор горит. И впихнул сверток, пожалуй, куда поспешнее, чем стоило бы.
– На вот. Утром забил. Хотел рыбы наловить, но бабушка слишком мечтала увидеть любимую внученьку.
Последние слова сами по себе вырвались с особым ехидством. Как ни крути, ревности во мне ничуть не меньше, чем ярости, а Джинни всегда была любимицей в нашей тигрино-медвежьей семье.
Не то чтобы я возражал – ну как вообще, скажите на милость, можно её не любить?
– И это всё, что ты хочешь мне сказать? – вдруг прищурилась она. Подобие очарования между нами рассеялось вмиг.
– Всё, – отозвался я с деланным безразличием. – Я пришёл к Дару, а не на поклон к твоему высочеству.
Джинни мой тон не понравился. Всего на миг, но она сжала кулаки, яростно сверкнула своими кошачьими глазами, зло поджала губы. Интересно, чего она ждала? Извинений? Один раз я уже пытался извиниться. Да что там, готов был унизиться как угодно, валяться у неё в ногах столько, сколько потребуется. Вместо этого увидел, как моя девочка тискается с тем мерзким человечишкой. Услышал, как он шепчет ей всё те пошлости, которые я и думать-то лишний раз боялся. Учуял на ней его запах, лучше всяких слов сообщивший обо всём, что между ними было…
Жжение в груди стало сильнее. На этот раз от ярости, без которой вспоминать тот день не выходило.
– Милые шортики, надевай почаще, – бросил я, прежде чем направиться к дому.
Дара я нашёл по запаху – тяжёлому, животному, перемешанному с запахами леса, мёда и свежих ягод. Сильный зверь. Медведь. Взрослый, опасный соперник. Другой альфа, который когда-то был мне отцом, а сейчас – тот, с кем я вынужден делить свою территорию. Даже вот эту кухню инстинктивно хочется поделить на две части, себе оттяпав ту, что побольше, и дальше границы соперника не пускать.
А ещё выгнать отсюда тщедушного рыжеватого пацанёнка с малахольными глазищами в пол-лица и руками типичного неженки. Я тоже на работе не брёвна тягаю, однако эту кильку в томате перешибу с одного удара. И вот на это запала моя Джинни?..
– Исчез отсюда, – бросил я вместо приветствия. – Папочка позже поучит с тобой уроки.
– Грубить вовсе не обязательно.
Тон сопляка, прохладный, но безукоризненно вежливый, меня несколько обескуражил. Я, может, и имею вполне заслуженно репутацию скотины, но наезжать на людей без повода как-то не в моих привычках.
Ну да повод имеется. Прехорошенький такой повод с блудливой полосатой задницей.
– Ты, конечно же, Хота, – продолжил пацан, поднявшись и шагнув мне навстречу. – Я Оливер, друг Джинни. Много о тебе слышал. Не стану врать, будто мне приятно познакомиться.
Вблизи он оказался побольше и повыше, но всё равно смех и слёзы. И целая прорва ярости – ведь он весь, весь пропах Реджиной. Как если бы эти двое не отлипали друг от друга сутки напролёт. Да и понимание того, что этот столичный хлыщ всё про нас с ней знает, любви к нему не добавило. Скорее наоборот.
На протянутую руку я посмотрел, лениво прикидывая, сколько секунд бы у меня ушло, чтобы её сломать. Две, три? Так уж и быть, дам пять, исключительно из уважения к Джинни – к совсем уж слабакам она слабости не питала.
– Я сказал, исчезни, – рыкнул, уже едва сдерживаясь. Но под суровым взглядом дядюшки, так уж и быть, добавил ничуть не дружелюбно: – Пож-жалуйста.
Пацан холодно улыбнулся, глядя при этом так, точно ему не терпится узреть, какого цвета мои кишки. Вдоль спины будто кто-то от души проехался наждаком, а сердце вдруг заметалось в груди, как птичка в клетке. Серьёзно, он настолько меня ненавидит?..
Не ненавидит. Демонстрирует силу. Бросает мне – мне! – вызов. Потому что может, потому что прямо сейчас от милого мальчика в нём нет ничего. Сильный маг с жутким даром, от которого хочется бежать подальше. А ещё лучше вцепиться в бледное горло и навсегда уничтожить угрозу.
– Грубить не обязательно, – повторил Оливер. – Драться я не умею, но кто сказал, что до драки вообще дойдёт? Неприятно было познакомиться.
Только когда его шаги почти стихли, меня попустило. Будто со всего тела подняли тяжеленный камень. Тут же захотелось это самое знакомство продолжить и скоротечно завершить… но я скорее сожру свой диплом юриста, чем побегу за никчёмным человечком, посмевшим бросить мне вызов.
– Дар, ты серьёзно? – поинтересовался я холодно. – Когда ты усыновил этого ёбаного Олли и почему меня не пригласили на свадебку моей любимой кузины?
Дар выразительно вздохнул и, мимоходом покосившись в окно, хмуро уставился на меня.
– Сынок, давай без этого твоего дерьма, а? Олли – однокурсник Джинни, давний друг и славный парень. И похититель жизни, а это самый паршивый подвид некромантов. Не цепляйся к нему.
О, я бы обсказал в красках, под каким соусом собираюсь сожрать этого славного парня с его дружбой. Да так и замер, вдруг осознав, что жаждущий кровавой расправы зверь во мне уступает следаку и окружному прокурору. С дипломом, да.
– Что ты сказал? – переспросил осторожно. – Вот это – похититель жизни?
– Уже жалеешь, что нахамил Олли? – Дар усмехнулся, глянул эдак укоризненно, уселся на стул напротив. – У меня дома, попрошу заметить.
Он издевается? Или моего старика начинает одолевать маразм из-за чрезмерной любви к дочурке?
– Потом территорию пометишь, – припечатал я. Достал комм из кармана, выложил его на стол и открыл папку с фотографиями инквизиторских писулек. – Там Лэнса сожрали.
– Что?.. Я его не ел, только собирался! Честное слово, сынок, не моя работа!
Я подозрительно прищурился. В каком смысле «собирался»? Собирался влезть в разборки с оборотнем из другого клана? Или что?.. Впрочем, наплевать. Что бы там ни воображал о себе мой дядюшка, а сделать с Лэнсом то, что сделал убийца, никак не сумел бы.
– Да это и так всем понятно, – ворчливо заметил я, кивнув на комм. – Ты точно всё ещё лучший ищейка в Грейморе или нам с Арти стоит подыскивать новую кандидатуру? Хотя и искать не надо – у Эммы ушло пять минут, чтобы достать это.
– Мне кажется или я мало порол тебя в детстве?
– Вообще не порол.
Да и руку-то поднял один-единственный раз в жизни… Но об этом точно лучше не вспоминать; настроение и так уже на уровне «нажраться и забыть».
Не забудешь, Хота. Никогда не забудешь. Нет в мире столько гномьей сивухи, чтоб выполоскать из памяти всю ту херню, которую ты творил.
– Какая прелесть, – пробормотал Дар, брезгливо изучая фото. Трудновато, конечно, опознать в ссохшейся мумии самого противного из моих кузенов – разве только по длинным рыжим патлам, каким и иная девчонка позавидует. – Ну да, такое мало кто способен сотворить. Поганая смерть, даже для такого обмудка… Мой драгоценный кузен Боргур будет в восторге и непременно придумает, как обвинить нас в кончине своего любимого племянничка. И знаешь, что самое паршивое? Похоже, Реджина и Оливер были последними, с кем он говорил.
– Реджина? – переспросил я недоверчиво. – Он виделся с ней?
– Он не виделся, а пытался завалить её прямо посреди кабака; и я бы даже не узнал об этом, если бы не Олли, – Дар яростно сверкнул глазами, явно жалея, что первым не добрался до полудурка. – Имеем охерительную историю: Лэнс при свидетелях домогается девушки, ссорится с ней и её дружком; поутру они шустренько укатили прочь, а от Лэнса осталась одна кожура. Вопрос: на кого подумают первым делом?