В голову снова пришла и стала более отчётливой мысль о самоубийстве.
Он не боялся смерти, он желал её.
Смерть – единственный опыт, который предстоит постичь абсолютно всем живым существам. Он знал, как всё случится: чёрный туннель, яркий свет… Последний всплеск активности головного мозга. Это может продолжаться около часа.
Умирать трудно. Но жить наедине с угрызениями совести труднее.
Лицо Милолики продолжало вращаться перед глазами.
– Её душа уже на полпути к перерождению, – услыхал Сатрэм и оглянулся.
На противоположной стороне холла возле дверей стоял невысокий, смуглый темноволосый человек.
– Простите, что вы сказали? – с досадой откликнулся Сатрэм.
Мужчина подошёл ближе.
– Доктор Тала, – представился он. – Вы на приём?
– Да, – ответил Сатрэм.
– Прошу вас, проходите.
Тала жестом пригласил его в кабинет, но вошёл первым, и громко стуча каблуками по мраморному полу, направился к массивному деревянному столу.
Осматривая кабинет нейропсихолога, Сатрэм поразился гармоничному балансу тёмных и светлых оттенков: насыщенный синий, белый, коричневый, натуральное дерево, металл, стекло. В просторном окне за спиной Тала как надежная опора хозяина комнаты громоздились башни небоскрёбов и многоуровневые трассы. Врач сидел за столом так, что мог контролировать дверь и не быть застигнутым врасплох. Сатрэм почти физически ощутил, что рабочий стол из чёрного дерева – центр всей комнаты, он как бы фокусировал всю энергию.
– Расскажите о своих проблемах, – попросил доктор Тала, откидываясь на спинку кресла.
Сатрэм долго подбирал слова, способные передать то, что стало его кошмаром.
– Между грудью и спиной… Там постоянно что-то тянет, сковывает, ноет, – наконец, произнес он. – Не боль, нет, скорее, чувство легкой ломоты. Но… это не самое страшное.
Он помолчал.
– Как вам это объяснить… С некоторых пор числа и буквы для меня обрели цвета. Например, буква «м» стала синей, а «л» желтой... И не только цвет, у слов появился вкус, текстура. Это совершенно невыносимо – отдельные слова я просто не могу произнести...
– Например, Милолика? – врач побарабанил пальцами по столу.
Сатрэм вздрогнул.
– Синестезия, – буднично, словно стараясь удержать Сатрэма в пределах объяснимого, произнес Тала. – Графемо-цифровая. Неврологическое явление. Несколько органов чувств одновременно воспринимают цвет через ассоциации со звуком, вкусом, формой и текстурой. Вообще люди «видят» разными способами. Одни получают информацию в виде образов или снов; другие воспринимают внутренние миры через звуки и слух; третьи «видят» при помощи обоняния, осязания или вкусовых ощущений.
– От этого можно сойти с ума, – пробормотал Сатрэм.
– Ну-ну, всё не так плохо! Синестезия стимулирует творчество, – улыбнулся Тала.
Прищурившись, врач наблюдал за ним.
«А он хитёр, – подумал Сатрэм. – И, кажется, прекрасно знает, что со мной происходит».
Тала улыбнулся. Зубы у него были крупные и слегка желтоватые. Как у лошади. У Сатрэма свело скулы от этого, в мозгу мгновенно вспыхнули цифры.
– Это мучительно, – невнятно пробормотал Сатрэм. – Я надеялся, что постепенно память о ней сотрётся.
– Пройдёт года три, прежде чем вы оправитесь от потери. Но думать о Милолике вы никогда не перестанете, – сказал Тала, уставившись на Сатрэма взглядом гурмана.
Сатрэм почувствовал, как по щекам потекли слезы. Он хотел вытереть лицо, но руки слишком отяжелели. Шея покрылась горячим потом.
– Чем сильнее любишь, тем дольше страдаешь, – явно смакуя, говорил Тала. – Чем глубже любовь, тем интенсивней обмен клетками, тем сильнее люди прикипают друг к другу. Видите ли, каждый человек наследует некий шифр, позволяющий клеткам складываться в неповторимую структуру, которая будет отличительной чертой личности. Существует теория, что, в конце концов, всё человечество соединиться в одно космическое существо, и в этом сиянии тела преобразят свою внешнюю оболочку, ткань, в лучезарное бессмертное тело.
Голос врача доносился словно издалека …
– …любовь имеет отношение к колдовству: один взгляд, быстрый и точный, пронзает сердце. А вы знаете, что человеческое сердце разумно? Да, у него есть свой мозг – крошечный, всего около сорока тысяч клеток, но он есть! И у него самое мощное энергетическое поле в человеческом организме. Оно имеет форму тора, самой уникальной, основополагающей структуры Вселенной…
Тала отдалялся, словно уплывал куда-то…
– Это священное пространство. К нему нельзя прикасаться…
Сатрэм смотрел на врача и чувствовал, что он хочет разорвать его связь с женщиной, которая ему дороже себя самого.
И ярость наполнила его до краев.
– Что со мной? Что вы знаете обо всем этом? – прохрипел он.
От случившегося потом остались лишь разрозненные обрывочные воспоминания…
Голос нейропсихолога звучал издевательски:
– Я ничего не знаю. Почти ничего. Есть кое-какие клинические признаки. Возможно, это накопление мутаций, вызывающих недоразвитие органов, потерявших свое значение. А, может быть, это какой-то штамм, мутантная форма. Вирусы постоянно эволюционируют, стремясь к совершенству… Я работаю над созданием вакцины…
---
В тот день Сатрэм бесцельно брел по улице и, оказавшись на пересечении Главной Магистрали и одного из ее ответвлений, вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд человека, шедшего навстречу. Он отвык от внимания и решил свернуть, но не найдя, куда, все-таки пошел дальше. Когда они поравнялись, незнакомец вытянул руку, словно желая остановить его, и спросил:
– Сатрэм?
Бывшего коллегу по университету Сатрэм узнал, но имени вспомнить не смог.
Потом они что-то пили в небольшом кафе. Сатрэм запомнил тот день, потому что он стал последним днем его прежней жизни.
– … они совершенно вышли из-под контроля, – говорил коллега, имея в виду катаморфов. – Столкновения неизбежны. Сомнений нет, их цель – тотальное господство!
Глаза его лихорадочно блестели.
– Только представь себе размах силы, которой обладают эти твари! – фанатично продолжал он. – Трансглюкация, деформация реальности, создание иллюзий – вот их неполный арсенал. Мы требуем от властей Актории искусственного регулирования популяции этих существ. Все, чего добивается наша организация – это право жить не прячась, ведь мы истинные хозяева Актории.
– Что за организация? – перебил Сатрэм.
– «Лига противодействия», – понизив голос, сообщил коллега. – Власти не имеют права игнорировать нас!
– Постой, а как же быть людям, подвергшимся воздействию катаморфов и не завершившим цикл перерождения? – неуверенно сказал Сатрэм. – Им ведь трудно найти место в обществе.
– А нападения на горожан, грабежи и множество других преступлений, совершаемых с применением, с позволения сказать, приобретенного «дара»? – парировал коллега, выделив слово «дар». – Разве это не достаточные основания для того, чтобы считать их угрозой?
– Но они нуждаются в психологической и медицинской помощи.
– Сатрэм, – с горечью добавил коллега. – Общество обязано контролировать появление новых катаморфов. Только тотальная проверка на потенциальную предрасположенность с самого рождения! Полное сканирование мозга с последующей блокировкой потенциальных способностей путем нейрокоррекции!
Прядь белесых волос упала на его порозовевшее от пафоса и возбуждения лицо. Смахнув ее, он уперся локтями в стол и угрожающе бросил в лицо Сатрэму:
– И заметь, наблюдается четкое разделение пространства. Наш город, скорее всего, стал местом отделения «зерен» от «плевел». Ты понимаешь, что я имею в виду? Чем интенсивнее воздействие чужеродных энергий на индивида, тем сильнее он отстраняется от общества. Но ведь ясно же, что людей крепких, твердых в своих убеждениях невозможно изменить…
– Да-да… Ни в худшую, ни в лучшую сторону, – прохрипел Сатрэм. – Да что ты знаешь об этом?!
Отвернувшись от непонимающего взгляда собеседника, он завершил разговор:
– А за кольцом всюду гарь и пепел…
Пепел и гарь остались от его жизни и личности.
Он понял, что сходит с ума…
---
Сатрэм очнулся в темноте. Он лежал на полу в каком-то помещении. Через пробоину в стене было слышно, как на улице хлещет дождь. На стенах фрагменты выщербленных, треснувших или вовсе разбитых зеркал. Он не помнил, как оказался в заброшенной башне на окраине Актории и сколько времени здесь провел.
Сатрэм пошевелился. Между грудью и спиной жутко болело. В горле пересохло.
Он с трудом поднялся на ноги. По коридору он дошел до лифта, напротив которого когда-то был вход в ресторан. Шатаясь, побрел к кухне, с ближайшей мойки схватил металлический стакан. Вытряхнул из него содержимое, отвернул до отказа ручку крана, тот в ответ кашлянул и выплюнул остатки воды. Сатрэм вылил ее на распухший от жажды язык.
Поблизости что-то зашуршало. Потом послышался отдаленный протяжный стон, напомнивший гудение колокола. Он вернулся в холл, но разглядеть ничего не смог – слишком болели глаза, все расплывалось, но чуть поодаль, в арочном проходе Сатрэм заметил движение.
– Эй, кто здесь? – позвал он и двинулся в сторону шорохов.
Темный силуэт возник внезапно. Из темной арки ему навстречу поднималось что-то уродливое, клубящееся. Какое-то невероятное существо: на пепельно-сером лице пятна ноздрей, четкая полоса рта, два белых глаза сверлили его точками зрачков. В городе сохранилось предание о священнике из Сен-Долор, человеке гигантского роста, худом и бледном до невозможности, который на четвереньках гоняется за прохожими и просит его накормить.
Сатрэм отступил.
Между грудью и спиной вновь вспыхнула жгучая боль. Череп словно стянуло раскаленным кольцом. Застонав, он сорвал себя плащ, прижал ладони к вискам.
А неведомое существо, стоящее напротив, завыло, как воют только перед гибелью. Верхние конечности взметнулись над головой. От этого пронзительного варварского псалма Сатрэма словно вывернуло наизнанку, и он, движимый не разумом, а, скорее, инстинктом, швырнул в чудовище стакан. Он ударился обо что-то, отскочил и со звоном покатился по полу.
Но монстр не собирался уходить. Тогда Сатрэм начал медленно наступать. Существо двинулось навстречу так же неторопливо и уверенно. Когда Сатрэм замахнулся, и тварь тоже вытянула что-то вроде руки.
Сатрэм изумленно рассматривал этот уплотнившийся фрагмент темноты. Затем дрожащей рукой коснулся лица чудовища.
Зеркало повторило этот жест.
Сатрэм медленно повернулся. Отражение показало ему спину с двумя свежими глубокими продолговатыми ранами.
Он смотрел в зеркало. Отвратительное, завораживающее, фантастическое зрелище. Кожа на спине трещала, лопалась, расползалась. Из кровавых клочьев прорастало что-то омерзительное, дрожащее. Что-то вроде ещё одной пары рук свисали в районе лопаток.
Бред? Галлюцинация? Несогласованные данные, собранные органами чувств, интегрировались где-то в височно-теменном узле – это же он, Сатрэм, стоит обнаженный до пояса, с двумя мокрыми, обмякшими под собственной тяжестью, окровавленными отростками за спиной!
Бежать! Спрятаться! Это было что-то инстинктивное. Скорее скрыться, только бы никто не увидел его, не узнал, каким он стал.
Шатаясь, кровоточа, почти вслепую из-за страшной рези в глазах, Сатрэм пробирался по городу. Холод больно жалил обнаженную кожу. Каждый шаг отзывался в мозгу ослепительно ярким всполохом.
Куда? Куда теперь идти?!
Сатрэм остановился. Щурясь, размазывая по лицу сочащуюся из глаз кровь, он увидел Сен-Долор, большой, темный и такой нереальный. Пропорции собора исказились, приобретая странную чужеродность. Шпиль вытянулся высоко, к серому зернистому небу.
Сатрэм застонал. Все это невозможно ни понять, ни облечь в слова.
В тот день он впервые спустился в кромешную тьму катакомб Сен-Долор. Там, сраженный болью, рухнул в какую-то щель между камнями. Обезумевший от вторжения неведомой страшной силы, он бился в крови, поту и отчаянном страхе.
2.
Сатрэм проснулся голодным. Какое-то время тупо смотрел на влажные стены своего подземного убежища, отрешенно наблюдая за висящими под потолком микрохироптерами. Просперо спланировал вниз и заверещал, прося угощения.
– Ну, ну, пусти меня, – проворчал Сатрэм, смахивая мышь с плеча. – Я что-нибудь принесу тебе.
У Сатрэма давно не возникало желания вернуться в дом у Кольца, но сегодня его снова потянуло в те места. Он знал, что в зарослях гигантских аспарагусов можно поймать живность килограммов на пять. Мышцы привычно напряглись, с наступлением темноты активизировалась симпатическая нервная система, отвечающая за охотничий инстинкт. Только надо поторопиться, чтобы к рассвету вернуться.
Когда Сатрэм поднялся по лестнице и выглянул наружу, уже смеркалось. Скоро темная влажная земля впитает в себя остатки дневного света, и тогда можно будет передвигаться свободно. Ночь брала свое, безветренная, полнолунная.
Ссутулившись, до отказа засунув руки в глубокие карманы, пряча под плащом уродливые отростки плоти на спине, а под низко опущенным капюшоном овальные переливчатые глаза, Сатрэм пробирался между деревьями. Ноги скользили по влажной траве и грязи среди обгорелых обломков, разбросанных возле руин башни. Он остановился и несколько минут глядел на угрюмые развалины, когда-то олицетворявшие торжество роскоши и довольства. Теперь дом мертв. Смерть навсегда связана с ним. Это настоящая помойка и жуткая трущоба, ненамного лучше его подземелья. Нет, он не станет входить внутрь.
Но неожиданно в одном из окон третьего этажа блеснул свет, и кто-то коротко вскрикнул. Сердце Сатрэма забилось чаще, в памяти мгновенно возникли события того рокового дня. На одном дыхании он взбежал вверх по лестнице, перепрыгивая через обвалившиеся ступени, и остановился возле пролома в стене.
Посреди зала, между рухляди и обломков, возле догорающего костра на полу лежала женщина. Над ней нависал какой-то огромный тип – руки, лицо, одежда, все в крови и грязи – настоящий бог трущоб. Он держал в руке короткий кинжал, а несчастная женщина корчилась возле его ног.
Не обращая внимания на ее крики, мужчина наклонился к жертве. Но, видимо, недостаточно быстро, потому что она успела откатиться в сторону.
– Эй! – крикнул Сатрэм.
Здоровяк обернулся, и тут же на удивление проворно для такого гиганта побежал к лестнице.
Сатрэм бросился за ним. Он преследовал его, поднимаясь этаж за этажом, но когда оказался на крыше, то никого не увидел. Верзила словно испарился.
Вдруг неожиданный и сильный удар в спину сбил Сатрэма с ног. Он упал. Незнакомец бросился на него и навалился всем телом. Сатрэм услышал утробное урчание возле уха. Он попытался скинуть его со спины, но тот был слишком огромен. Сатрэму помогала хорошая натренированность и природная ловкость, ему все-таки удалось вывернуться. Но на этот раз в руке нападавшего блеснул нож. Он замахнулся и попытался ударить в область шеи. Защищаясь, Сатрэм выставил вперед правую руку, и на мгновенье разглядел катаморфа.
Это даже нельзя было назвать лицом – омерзительная бледно-желтая свиная кожа, красные глаза с черными точками зрачков, два клыка над нижней губой – скорее, грязная, окровавленная морда животного. Но она не была свирепой! Гораздо больше в ней было удивления.
Они покатились по крыше, вцепившись друг в друга, и когда были у самого края, его руки уже сжимали горло катаморфа. Несколько секунд у Сатрэма было преимущество, но неожиданно здоровяк вцепился в ворот его плаща, пытаясь столкнуть вниз. Сатрэму удалось вывернуться, и он вцепился в запястья катаморфа и сбросил вниз, к верной смерти.
Падение было таким долгим, Сатрэм видел, как катаморф летит серых каменных карнизов, заляпанных клочьями зеленой плесени, потом ударяется о какой-то выступ, его тело, переломившись, отскакивает и падает на землю.