– Вот и пришли, – устало сказал батяня, опуская меня в густую траву. На голую коленку сразу прыгнул кузнечик. Зря он так сделал. Поймал, разорвал на две половинки и побежал мамке показывать. Та не оценила. Запричитала и хотела схватить, но я ловко увернулся, нырнув под руки, и побежал дальше, к малине.
– Ловкий, чертенок. Не по годам развит, – пробормотал батяня в след, – весь в меня, – добавил он и я обернулся, помахать отцу свистулькой, и увидел, как мужчина вдруг замер, пригибаясь, к чему-то прислушиваясь. Лицо его сразу посерело и даже кудряшки на бороде принялись распрямляться, теряя былые завитки. Движения стали какими-то плавными, чужими, неестественными – так он точно никогда не двигался. Я влетел в заросли малины и сразу запутался в больших ветках, листьях, уперся в сухие палки стволов, скользнул к земле, пополз низко пригибаясь. Ага, вот здесь пройти можно. Теперь сюда юркнуть. Какая-то птичка ямку вырыла, для меня, наверное, старалась. Полна яма листьев. Надо зарыться. Спрятаться лучше, так все зайчики делают, значит и я должен. Я еще раз обернулся в сторону родителей и прилег в ямку, сворачиваясь калачиком, зарываясь в жухлую листву с головой, нагреб сверху горкой, то что надо получилось.
– Егорка? – неуверенно позвала меня мамка, потеряв моментально из вида, – ты где? Выходи, а то выпорю! Куда спрятался, говорю?! Выходи, а то хуже будет!
– Тише, мать! – зашипел батяня.
– Что «тише»? – еще громче прежнего заголосила мамка. – Ищи давай Егорку! Небось, змея уже сыночка моего родненького утащила. Ишь, «тише» мне он говорит. Умник нашелся!
– То и тише. Беду накличешь! Замолкни, говорю.
– Да я сама – беда!
– Беги!!! – вдруг истошно закричал батяня, а сам резко развернулся спиной к нам, желая непреодолимой преградой стать на пути неизвестного. Вытащил нож из-за пояса. Руки в стороны развел, мир желая обнять.
– Куда это бежать-то? – промямлила мамка, пятясь неуверенно. – Куда бежать-то?
Я смотрел на батяню расширенными от ужаса глазами. Вот он пригнулся, заводил ножом в разные стороны, ожидая принять на клинок невидимого врага. И вдруг резко свистнуло, земля дрогнула, порыв ветра качнул кроны деревья, и отец исчез с поляны, унесенным вихрем. Я зажмурился. Не может такого быть. Злая сказка! И лес злой! И зайчики. Вот сейчас открою глаза, и все вернется на места свои.
– Ой, мама, – громко прошептала мамка и от ее хриплого голоса волосы на голове зашевелились, становясь дыбом.
Я открыл глаза. Мамка никуда не побежала. Тяжело опустилась на колени, заваливаясь на бок. Белая кофта ее на груди становилась красной. Пятно набухало, разливаясь, и увеличиваясь в размере.
Земля гулко затряслась, завибрировала, больно отдаваясь в ухе, словно стадо лошадей проскакало. Листья малины задрожали. Где же батяня? Куда исчез? Не вовремя-то как. Сейчас бы его нож пригодился. Я зажмурился изо всех сил, сжимая веки и морща нос, зная, что это точно поможет и все обойдется – проверено, не раз помогало в трудную минуту. Должно и в этот раз сработать.
Не помогло.
Не сработало.
Тяжелое тело обрушилось в кустарник малины, падая совсем рядом. Я открыл глаза и изумленно пискнул. Совсем рядом лежала маманя. Без платка. Волосы растрепаны. Изо рта струйка красная стекает, наверное, малины объелась. Глаза, неестественные уже, стали стекленеть, потухать. Вдруг зрачки остановились, и мамка заморгала, возвращаясь к жизни, меня в ямке увидев. Тяжело глотнула, тихо шепча:
– Не высовывайся. К Хору беги, как стемнеет. Он твой…
Я зажал уши ладошками, не желая дальше ничего слышать. Мамка охнула, переворачиваясь, и, неожиданно проворно, поползла, подальше от меня.
Далеко у нее уползти не получилось. Земля в очередной раз дрогнула, мамку резко подхватил порыв ветра и зашвырнул в кроны дерева. Я сжал покрепче свистульку, боясь пошевелиться. От порыва ветра листочки надо мной заколыхались. Сверху упала малина. Большая ягода скатилась мне под руку, и я замер, боясь ее раздавить.
Земля содрогнулась от резкого удара. Я дернулся в ямке. Рядом кто-то находился. Чудовище, расправившееся с родителями, шумно дышало, принюхиваясь. По кустарнику провели рукой. Крупные резные листья заколыхались, а сорванная, сбитая под мощным порывом малина полетела в разные стороны. Одна из ягод больно ударила по голове. Сердце остановилось. Я хотел закричать, но не мог. Отчаянный вопль застрял в груди. Я хотел закрыть глаза и не видеть происходящего ужаса, но забыл со страха, как это делается. Все тело одеревенело. Совсем рядом я увидел огромное копыто. Выкрашенное в неестественный яркий синий цвет с тремя золотыми черточками по краю, оно замерло в опасной близости от лица так, что я чувствовал смрад, исходящий от него. Секунда такой близости длилась вечность. За это время я успел разглядеть жесткие волоски над копытом, торчащие во все стороны. Земля резко просела под тяжестью чудовища и резко пружинила, принимая в себя толчок. Копыто исчезло.
Я бы подумал, что и не было его никогда, не видя отчетливый след прямо перед лицом. Глубокий. Страшный. Он безжалостно раздавил малину, и теперь она медленно сползала по глинистой стенке.
Дикий рев потряс воздух. Утробный, сильный, властный – это был крик победителя. С деревьев шумно сорвалась стайка маленьких птиц. Тревожно щебеча, они резко закружились, поднимаясь высоко в голубое небо, и моментально превратились в черные точки.
Жаль, что я так не мог.
1.2
Кажется, мое тело умирало.
Вроде времени прошло немного, но что-то в тельце надломилось.
Еще недавно оно думало, удивлялось, лепетало, сейчас же не подавала никаких признаков жизни. Сил хватало только на то, чтобы отстраненно моргать иногда глазами. Зато мой разум стал сразу сильнее, активировался, желая полностью подмять под себя детский рассудок и подчинить слабенькое тельце своей воле. У меня миссия, мне надо. Ничего, что тело ребенка. Главное разум в нем правильный, мой, то есть. Пора взрослеть.
– Что же ты, парень? Давай вставай! Надо двигаться. Выбираемся из ямки и дружненько ползем в сторону деревни. Ночь в лесу вряд ли переживем.
То ли себе приказал, то ли ребенку. Не смог определиться.
Мальчонка медленно поднял руки к голове и накрыл ладошками уши. Я никуда не пропал. Не сработало. Интересно, а как он меня видит? Сразу взрослым: красивым офицером при орденах? Я себя только таким и представлял. Маменька сидит в глубоком кресле, обмахивается веером, а я рядом стою, иногда киваю головой проходящим в банальный зал гостям. Подмечаю красавиц одиноких и не очень, поигрываю бровью как бы невзначай. Впереди культурный вечер, скромный бал в честь моей персоны.
Такой я и есть на самом деле: обычный граф, кадровый офицер, и уж точно не этот чумазый ребенок, прячущийся в малине. Ох, не сойти бы с ума раньше времени. Скорей бы вырасти и миссию выполнить.
Я долго таким оставаться не могу. Не по нраву мне быть ребенком. Да и забыл я, как им быть.
– Батяня, – прошептал мальчонка, словно и не думал я до этого, и не страдал от мыслей тяжких, покрепче ухватил свистульку и безмолвно заплакал, почти не кривясь. Всегда блестящие волосы сейчас пожухли и потеряли цвет, как и сорванные с утра листочки малины. Я вспомнил, как нас гладили по голове и тоже чуть не заплакал. Так спокойно было в эти минуты. Дом, крепость, батяня – все вечное и устойчивое. Теперь нет ничего. Еле сдержался от приступа слез, эмоции ребенка чуть самого не захватили, вывернув душу наизнанку. Надо учесть на будущее. Опомнись, граф! Какой еще батяня?
– Мне его тоже жалко. Хороший был мужик! О детях заботился. Простой, любил всех. Теперь нет его.
Из глаз Егорки обильно потекли большими каплями новые слезы. Вот ведь, не смог утешить ребенка. Что такого сказал? Да как с ними разговаривать? И надо ли вообще? Может, изредка мысли подкидывать, да помогать взрослеть побыстрее? Помнится, о таких обычно говорят: «О, развит не по годам, умен!» и никто из общества не догадывается, что в голове простого мальчонки обычный граф заключен, помощник и затейник еще тот.
Но сейчас точно надо вмещаться и поговорить по душам. Проявить настойчивость, а то миссия может к чертям завалиться.
Поговорить, как с солдатами? Я ведь только с ними умею. Но ему же два года, может три. Выйдет ли?
Попробовал, прибавляя в голос металла:
– Отставить уныние, ибо то грех тяжкий! Не время умирать, взбодрись! Неужто смерть папки твоего стала напрасной? Дотянись до малины, съешь ягоду! Будь мужчиной и начинай двигаться! Всю волю в кулак, сынок. Ты должен выжить! Очнись! Докажи всем, что ты не слабак. Докажи МНЕ, что ты не слабак. Давай!
Ребенок перестал плакать. Приподнял голову, завертел в разные стороны. Испуганно посмотрел в быстро темнеющий лес. Надо же. Сработало. Достучался, а говорят, малые дети не понимают ничего. Самый настоящий солдат.
А нет, показалось.
Егорка снова заплакал и стал зарываться в листву.
– Стой! Нет, парень. Так не пойдет. Скоро ночь. Скоро волки придут. Чем ты станешь от них отбиваться? Свистулькой?
Егорка покосился на коротенькую палочку, зажатую в крохотном кулачке, потом снова уставился в глубокий след, оставленный лесным чудовищем-великаном, и сжался, теперь уже, кажется, навсегда.
– Не вздумай! – запаниковал сразу я. – Ради батяньки надо жить. Вырасти и отомстить. Понимаешь?
Мальчонка кивнул и снова с интересом посмотрел в лес. Что-то его там постоянно привлекало. Вертится и носом меньше шмыгает, когда смотрит.
– Зайчик? – неожиданно спросил он. Я пригляделся. Из далеких кустов на нас смотрели два фосфорицирующих горящих глаза. Вот они мигнули, погасли и загорелись адским пламенем в другом месте, заметно сократив дистанцию. Хищник перебежал от дерева к кустарнику и затаился в густой траве.
– Хотелось бы, – пробормотал я, – готовь свистульку.
Егорка вытянул вперед себя прутик, переставая плакать.
– Малину съешь – наберись сил перед схваткой, будь как батяня, – подсказал я.
Мальчик послушно сорвал ягоду, засунул в рот, стал пережевывать, сосредоточенно работая челюстями, но мысленно он был далеко. Предстоящая встреча с зайчиком его возбуждала. Он искренне верил в белого пушистого зверька. Я – нет. У меня свело скулы. Ну и кислятина! Хотел выплюнуть, но проглотил.
Глаза хищника мигнули, потухнув, и я сжался, предчувствуя атаку хищника, говоря быстро:
– Бей в нос! У нас будет только один удар… Но какой!
Остро пахнуло псиной. Вместо стремительной атаки зверя я увидел большой нос. Такой огромный, что он закрывал прочий обзор, и я больше ни о чем думать не мог, не сводя с него взгляда. Может, не заметит?
Черный нос к нам не приблизился, сохранил дистанцию. Наверное, знал про свистульку и забоялся. Нос шумно задышал, раздуваясь. Я не в силах был отвести взгляда от этой мокрой губчатой пробки, ожидая разинутой пасти с длинными клыками. Съест за два раза. Жаль. Подвел я титана и не встретился с королем. Не успел. Оленьку тоже больше не увижу – не сдержал слово, умру подлецом. Мальчонку тоже не спас, не успел наставить на путь истинный.
Волк чихнул и попятился. Обернулся назад и завыл. Весьма странная реакция на ребенка.
– Егорка! – неуверенно позвал хриплый голос в сгущающей темноте. Под ногой мужчины громко хрустнула ветка. Он стоял перед зарослями малины, не решаясь сделать первый шаг. Рядом крутилась некрупная волчица, иногда махая хвостом и порываясь кинуться вперед и показать наш схрон. Впрочем, мужчина был очень осторожным и точно никуда не торопился.
– Егорка, – снова позвал он. Мальчонка зашевелился, поднял голову, опираясь обессиленными руками о край ямки, и я увидел Прохора.
– Так ведь это же Прохор, – хотел сказать я, но детский голосок пискляво выдавил: – Хор. Хор!
– Егорка, – взволновано, проговорил мужчина и шагнул в малину, ломая стебли.
1.3
Не покидало меня чувство, что жизнь – моя новая книга для кого-то, и тот, кто читает ее, не особо заботится о последовательности: захотел – тут открыл, а не понравилось место, так перевернул с десяток листов.
Хотя почему кто-то? Титан и есть. Сидел, наверное, сейчас за столом и листал. Скорей бы начитался отрывков, да открыл бы книгу, где я взрослый – сил нет сидеть в детском теле.
Титан не торопился и наслаждался моими мучениями.
Вот я мальчонка лет восьми. Первым делом кулак сжал и посмотрел на него. Вздохнул, маловат еще. Таким и не двинуть хорошенько. Потом огляделся по сторонам. Стояли с Прохором на зеленом холме и смотрели вдаль. Там в небо ясное и голубое поднимался легкий черный дым, ветром принесенный. Я старика сразу узнал. Кашлянул для порядка, подмигнул. Тот посмотрел на меня строго. Ничем себя не выдал. Не признал. Спросил грозно и сурово:
– Что видишь?
Я неопределенно хмыкнул, оценивая картину. Внизу селение с редкими домами, колодец, козы пасутся. Куры бегают, кудахчут. В небе ястреб – опять кто-то желтого цыпленка не досчитается. Дым далеко. Где-то горит знатно: черные клубы поднимаются слишком высоко в небо, закрывая легкой пеленой обеденное солнце. Ветер принес запах гари.
– А что я должен увидеть? – спросил на всякий случай.
– Тебе зоркие глаза для чего даны? – насупился Прохор. – Чтобы хлопать ими?
Слова обидные пришлось проглотить. Нет, я, конечно, ответил, как полагается, но вместо задуманного получилось:
– Вижу, дядюшка Хор, дым в небе, – голосок прозвучал пискляво и заискивающе. От досады чуть в сердцах не сплюнул.
– И что думаешь?
– Минькино горит.
Старик покачал головой, соглашаясь, пригладил седые вихры.
– Так. Правильно мыслишь. Сожгли Минькино дотла. Пойдем, больше мы ничего не увидим.
Стали спускаться вниз к селению. Аккуратные белые домики под соломенными крышами выглядели празднично, нарядно и как-то неестественно. Рядом крутилась серая волчица. Уши торчком, смотрит по сторонам, вынюхивает. Я не удержался, спросил, забегая вперед перед важным дядюшкой:
– А что мы еще должны были увидеть, дядюшка Хор? Чего так долго ждали?
Старик вздохнул, погладил бороду.
– Беженцев, Егорка, – пробормотал он и, минуя меня, зашагал дальше.
– Так не было никого! – скороговоркой выпалил я. – Никто не пришел из Минькино.
– Не пришел, – согласился дядюшка Хор и неохотно добавил, – и не придет уже никогда.
Глава 2
– Это славный мальчик! Возьмите его в дружину, – твердил, как заведенный, верный дядька. Мы стояли по щиколотку в серой грязи, а мимо медленно ехали всадники, закатанные с ног до головы в глухую броню, тащились полупустые легкие повозки, и никто не обращал на нас внимания.
Мелкий дождь лил, не прекращая, с утра, превратив главную дорогу в кашу. Маслянистые пласты глины лежали вдоль дороги и только и ждали падения какого-нибудь неудачника. Большие лужи разливались озерами, и колеса повозок, разгоняя мутные волны, с трудом крутились, увязая в грязи. Одна такая застряла напротив нас и крепкий старик, покинув место возницы, толкал ее сзади, помогая своей гнедой лошади. Заляпанная по уши грязью, она устало пряла ушами и не хотела сдвигать телегу с места.
Надо было бы помочь, но дядька, не переставая пританцовывать, приставал к проезжающим всадникам, упрашивая:
– Возьмите мальчика в дружину. Развит парень не по годам. Смышленый! А какие сказки рассказывать – заслушаешься. Возьмите, а?
Я стоял на краю дороги и пялился на застрявшую телегу. Пожилой воин уперся спиной, закряхтел, налегая, и колеса вышли из вязкой грязи. Лошадь набрала ход. Старик перехватил длинные вожжи, стряхнул с потемневших полосок дождь и грязь, и прокричал:
– Тпру, Звездочка. Стой, родимая. Давай передохнем. Заморился я чуток.
Я смотрел, как капли стекают со спиц высоких колес. Потом перевел взгляд на телегу. В ней сидел худой парень и, не моргая, рассматривал меня. В глазах ничего не читалось. Не пренебрежения, не величия от того, что кто-то уже в дружине, а ты нет. Абсолютно ничего. Плащ парня потемнел от дождя, с края капюшона набухала толстая дождевая капля. Вот она сорвалась и упала на руку, разливаясь кляксой. Воин поморщился.