Несколько лет назад, ночью на Хеллоуин, он сел в свою старую машину, помчался под проливным дождем в «Монтгомери Уорд» и купил дюжину куколок-свиней. Согласно легенде на коробках, они должны были хрюкать, если «ЛАСКОВО ПОГЛАДИТЬ МЕНЯ ПО ГОЛОВЕ»; на самом деле издаваемый ими звук походил только на продолжительную отрыжку. Вернувшись на яхту, он вытащил всех свиней из коробок, поставил на палубу, и они всю ночь мокли под дождем. Затхлость старого бекона от хеллоуинского дождя сохранилась в них по сей день.
Теперь они служили сторожевыми псами. Сторожевыми свиньями.
Шэдроу, хромая, проковылял на корму и уставился на город, пытаясь разглядеть за огнями конгресс-центра Лонг-Бич небоскребы Лос-Анджелеса.
Сегодня он был на берегу, отвозил второй подержанный холодильник в пустующую квартиру на первом этаже своего дома – холодильник, который он пытался установить вчера, упал ему на ногу, возможно, повредив что-то в лодыжке и, конечно же, сломав свой змеевик, а это значило, что сотня долларов оказалась выброшена на ветер и нужно было нанимать кого-нибудь, чтобы увезти чертову испорченную железяку, – и через открытое окно в другой квартире услышал знакомую музыку. Это была песня из старой – пятидесятых годов – комедии «Призрачный шанс», и когда он остановился, чтобы спросить арендатора, то узнал, что «Канал 13» снова запускает это шоу, ежедневно в три часа дня, и делает это по многочисленным просьбам телезрителей.
Морской бриз, ощущавшийся кожей неподвижного лица, внезапно заледенел, и Шэдроу ощутил, что плачет. Он не чувствовал вкуса слез, но знал, что если бы мог, то почувствовал бы привкус корицы.
Однажды ночью – и, похоже, это случится скоро – он сойдет на берег, ляжет на берегу и вздремнет. Только так, чтобы поблизости никого не было. Ему и в самом деле не хотелось, чтобы кто-нибудь пострадал.
А за много миль к северо-западу, на темном лике Тихого океана, рыбы выпрыгивали из воды – макрели и бониты высоко взлетали в холодном воздухе и шлепались обратно в волны, стаи корюшки и анчоусов брызгали в стороны, взрываясь, как дробь; рыбаки, работавшие на прибрежных рифах, заметили необычное явление, но, находясь на поверхности океана, не могли увидеть, что узор двигался, перекатываясь на восток по неспокойной поверхности моря, как будто что-то пробиралось под водой к Венис-Бич, и рыба не желала делить с ним воду.
– Джеко… Иисусе, тебя снова побили?
Кто-то будил мальчика, встряхивая его за плечо, и на несколько мгновений он подумал, что это его родители, желающие узнать, что случилось с тем приятелем, с которым он играл сегодня днем.
– Он купался в речке, – невнятно пробормотал он, выпрямляясь на сиденье и вытирая глаза. – И нырнул под воду и так и не вылез. Я ждал и ждал, а когда стемнело, я пошел домой. – Он знал, что родители расстроились – ужаснулись! – тому, что он спокойно пообедал и отправился спать, даже не подумав рассказать об утонувшем мальчике.
Он захотел было все объяснить, но…
– Молодой человек, боюсь, не будет ли от вас хлопот больше, чем пользы…
Собака облизывала лицо мальчика – и внезапно он словно перенесся через широкий пролив, вспомнил, что собаку зовут Фред, а потом он вспомнил, что его зовут Кут Хуми Парганас, а не… Аль?
И тут, заполнив сознание, нахлынули его собственные воспоминания. Он вспомнил, что сейчас 1992 год, и что ему одиннадцать лет, и что до минувшей ночи он жил в Беверли-Хиллз, – мельком он увидел однорукого в родительской гостиной и окровавленные тела родителей, примотанные к креслам, – и знал, что сидит в машине, принадлежавшей его новому другу Раффлу, и напоследок вспомнил, что открыл флакон, который так прятали родители, и понюхал то, что там находилось.
На лбу у него вдруг выступил холодный пот, и он вцепился в ручку стеклоподъемника, испугавшись, что его сейчас вырвет, но тут Фред пробрался на заднее сиденье, просунул голову между спинками переднего и еще раз лизнул Кути в щеку. Как ни странно, от этого мальчику стало легче. Он глубоко вздохнул и стиснул и разжал кулаки. То непонятное, что стряслось с ним, стихало и шло на убыль.
– Я в порядке, – осторожно произнес он. – Кошмар приснился. Здорово, Фред.
– Здорово, Кути, – ответил фальцетом Раффл; Кути не сразу сообразил, что он говорит за собаку. – Фред не знает, что тебя нужно называть Джеко, – объяснил Раффл уже своим обычным голосом.
Мальчик сумел изобразить слабую улыбку.
«Воспоминания из прошлой жизни? – думал он. – Видения? Неужели во флаконе хранилось ЛСД?!»
Но это были всего лишь жалкие беспомощные попытки найти другое объяснение – он совершенно точно знал, что с ним случилось.
Он вдохнул какой-то призрак, призрак старика, жившего давным-давно, и ненадолго утратил собственный рассудок под лавиной плотно сжатых воспоминаний старика, вся жизнь которого промелькнула перед глазами Кути. У Кути никогда не было такого, чтобы приятель по детским играм утонул на его глазах – это было одним из самых ранних воспоминаний старика.
Громкий крик «Н-но! Пошли!» и щелчок кнута, которым погонщик взбадривал шестерку лошадей, тянувших баржу по Миланскому каналу, теплый летний ветерок от оживленного канала несет вонь дубящихся шкур и запах свежесваренного пива…
Кути отогнал видение. Милан – это где-то в Италии, но здесь дело происходило в… Огайо?
…и караван крытых фургонов, которые скоро отправятся, как он точно знает, на запад, искать золото в Калифорнии…
Кути вдруг закашлялся, брызнув кровью на «торпеду».
– Джеко, это что еще такое? Ты болен? Мне совершенно не нужен больной ребенок.
– Нет, – поспешно ответил Кути, испугавшись, что ему сейчас прикажут покинуть машину. – Я в полном порядке. – Он подался вперед и вытер капли крови рукавом. – Я же сказал: мне кошмар приснился. – Он осторожно закрыл глаза, но внедренные воспоминания, судя по всему, подходили к концу. Всплыло лишь несколько последних, хронологически самых ранних – достаточно медленно для того, чтобы это можно было вытерпеть. – У нас этим вечером будут еще какие-нибудь дела?
Ненадолго задумавшись, Раффл с некоторым сомнением улыбнулся ему:
– Ну, пожалуй, стоило бы. Поздним вечером, часов этак до десяти, явление бездомных отца и сына будет иметь смысл к западу от 405-го шоссе, где живут совестливые богачи. Хочешь есть?
Кути понял, что он действительно очень голоден.
– О да, хочу.
– Вот и отлично. – Раффл вылез из машины, прошел вперед и поднял капот. – Надеюсь, ты любишь мексиканскую кухню? – спросил он, немного повысив голос.
– Обожаю! – крикнул в ответ Кути, взмолившись про себя, чтобы машина не испортилась. Родители часто водили его в мексиканские рестораны, хотя, конечно, заказывали там лишь вегетарианские блюда вроде чили рельено, зажаренные без животного жира. Он успел представить себе миску кукурузных чипсов и толстую красную сальсу, и ему хотелось как можно скорее оказаться там, где это будет в реальности.
Раффл тем временем вернулся и снова сел за руль, не закрывая капота; в руках он держал сверток, обмотанный фольгой, который, как решил Кути, глядя, как осторожно его спутник, усевшись, принялся разматывать фольгу, был горячим и испускал аромат чили и кориандра.
– Бурритос, – сообщил Раффл. – Я купил их утром, холодными, и весь день возил подвешенными между коллектором и карбюратором. К обеду согрелись в самый раз.
Газеты, валявшиеся на полу, отлично сошли за салфетки, столовыми приборами послужила пара пластмассовых вилок, валявшихся в лотке подлокотника; их в отличие от своих курительных трубок Раффл, похоже, не считал одноразовыми.
Кути не без труда заставил себя отказаться от нарисованной фантазией горячей тарелки с парой энчилад, плавающих в горячем соусе и плавленом сыре. Буррито оказался, по крайней мере, горячим, а специи почти заглушали слабый привкус моторного масла и выхлопных газов.
Он подумал о том, может ли призрак, вторгшийся в его голову, иметь представление о событиях, происходящих здесь, в мире Кути, и на миг у него возникло ощущение… ощущение кого-то, до чрезвычайности напуганного извечным страхом ада. Тут же он понял, что представляет себе, как торопливо идет ночью мимо кладбища, и боится спать дольше часа за один раз, и почему-то скрючившимся на предохранительной решетке старого локомотива, несущегося через холодную ночь.
Кути поежился и наконец-то заставил себя сосредоточиться на буррито и на том, чтобы оградить свою пищу от пса, который крайне заинтересовался ей, и на тенях темной улицы за окнами автомобиля.
Глава 11
– Ты, верно, не живала подолгу на дне морском…
– Не жила, – сказала Алиса.
– И, должно быть, никогда не видала живого омара…
– Зато я его пробова… – начала Алиса, но спохватилась и покачала головой. – Нет, не видала.
– Значит, ты не имеешь понятия, как приятно танцевать морскую кадриль с омарами.
В Уилмингтоне зарево рассвета пока еще уступало мощным желтым газовым факелам Военно-морской топливной базы, пылавшим на вершинах труб, возносящихся над футуристическим сооружением из белых металлических лесов, и ослепительным натриевым фонарям. Ниже, в глубине района, внизу и внутри, на жилых улицах, примыкавших к Авалон-бульвару и Би-стрит, старые дома в испанском стиле кое-как загораживались от неугасимого сияния лохматыми пальмами.
Наклонив кастрюльку с кипятком над стаканом из «Макдоналдса», Пит Салливан смотрел, как гранулы растворимого кофе, соприкасаясь с водой, расходятся коричневыми тучками. Когда стакан заполнился почти до края, он поставил кастрюльку обратно на горелку крохотной газовой плитки и выключил огонь.
Прихлебывая кофе, он выключил лампу салона, отодвинул занавески и взглянул из бокового окна на лос-анджелесское утро.
Скапулярий с деньгами прилип к потному телу – Пит почти не знал этот район и поэтому не решился спать с открытым окном.
Минувшей ночью он, вздремнув немного вечером у парка Ла-Сьенега, ехал куда глаза глядят в южном направлении, и, лишь заметив, что съезжает с 405-го шоссе на Лонг-Бич-бульвар, он наконец-то сообразил, что едет прямиком туда, где стоит «Куин Мэри».
Он решил не торопиться с этим и сначала как следует пообедать и с неприятным изумлением выяснил, что бар «Джо Джост» и ресторан на 3-й закрылись. Пришлось ограничиться кружкой пива и холодным сэндвичем с ветчиной в какой-то пиццерии, с горечью вспоминая о сэндвичах с польской колбасой и маринованными яйцами и перченых претцелях, которые подавали у «Джо Джоста».
В конце концов он вернулся в микроавтобус, проехал по Магнолия-авеню, выехал на малолюдную оконечность Квинс-хайвей и остановился в левом ряду около сетчатого забора. Похлопав себя по карману, он убедился в том, что сушеный палец в кисете от «Булл Дарэм» находится на месте, вылез на стынущий асфальт и уставился сквозь изгородь пустой автостоянки на «Куин Мэри».
Три ее наклонные трубы, вызывающе красные в свете прожекторов, выглядывали из-за деревьев и псевдотюдоровских шпилей торгового центра «Лондонтаун», и он задумался о том, находится ли нынче вечером Лоретта Деларава в своем замке.
Здесь, в темноте у дальней ограды, дул неприятно холодный ветер, но Пит радовался тому, что стоит в отдалении и неузнаваем – даже если бы он стоял на высоком причале у левого борта и смотрел на пароход оттуда, она не почувствовала бы его, так как в кармане у него лежал засушенный палец, а в машине за его спиной гипсовые слепки кистей рук. Сейчас он на самом деле завернулся в «маску» Гудини, но, по сути, он не носил ее, не был приманкой – ведь эта «маска» должна была принадлежать Гудини; но и при этих обстоятельствах «маска» размывала его психический силуэт, дробила его, как отражение в разбитом зеркале.
«Ты уже достаточно навредила моей семье, – мысленно обращался он к ней. – Более, более чем достаточно. Оставь нас в покое».
После пива его клонило в сон, и через некоторое время он вернулся в машину, отъехал совсем немного на запад, пересек канал Серритос, проехал по Генри-Форд-авеню до Аламиды, от которой через нижний Уилмингтон было рукой подать до Би-стрит, а там съехал на обочину, выключил мотор и запер двери.
Прямо над ним с грохотом промчался низко летящий вертолет, и Салливан проводил глазами вертикальный луч прожектора, скакавший по дворам, крышам и переулкам. Где-то неподалеку хрипло прокричал петух, и чуть подальше ему откликнулся другой.
Салливан вдруг задумался о том, был ли хоть когда-нибудь Лос-Анджелес синхронизирован со временем, соотнесен с пространством и масштабом реального мира. Теперь, за первой чашкой кофе, он вспомнил, что даже поиски уборной здесь подчас оказывались приключением. Как-то раз, в китайском ресторане, ему пришлось спуститься в туалет по длиннющей лестнице, и оказалось, что из подземной комнатушки, облицованной белой плиткой, ведет множество дверей, а он не запомнил, из какой вошел туда, и поэтому пошел наугад и после долгого пути оказался в незнакомом то ли ресторане, то ли пекарне, то ли прачечной за несколько кварталов от места, где обедал; в другой раз, в переполненном мексиканском ресторанчике с низким потолком, он вышел за дверь с надписью «ТУАЛЕТ» и оказался в темном, как пещера, складе или в еще каком-то помещении, громадном, как ангар для самолетов, пустом, если не считать коллекции старинных землеройных машин неподалеку, – оглянувшись, он увидел, что ресторан – это всего лишь картонный ящик, пристроенный к внешней стене необъяснимо огромного зала. Испанский язык он знал слишком плохо для того, чтобы расспросить о непонятном явлении, а Сьюки успела напиться и ничего не соображала. Когда же через месяц он вернулся туда, ресторан уже прекратил свое существование.
Он закурил и задумался, могла ли Сьюки на самом деле покончить с собой.
Как бы со стороны он вспомнил о том, насколько они сблизились – после того, как их отец
умер,
когда им было по семь лет от роду – за те годы, которые они провели в разных приемных семьях. Между ними не существовало «психической связи» или чего-нибудь в этом роде, но мир настолько холодно разделился на мы двое и все они, что двойняшки могли сразу же распознать настроение друг друга, даже по телефону, и каждый из них мог, не задумываясь и совершенно безошибочно, сделать для другого заказ в ресторане, и случайные буквы на номерных знаках проезжающих машин всегда складывались у них в одни и те же слова.
Теперь Сьюки, вероятно, была мертва, и все же его первой реакцией на мысль об этом было: «Туда ей и дорога». Сила этой мысли вызвала в нем изумление и ощущение неловкости.
Различия между двойняшками стали проявляться, когда они поступили в голливудскую среднюю школу и стало ясно, что оставшиеся после отца деньги закончатся прежде, чем они закончат колледж, году этак в 1974-м. Сьюки никогда не интересовалась мальчиками и сердилась, что Пит тратил деньги и время на глупости вроде танцев. А девушки, с которыми Пит начинал встречаться, вскоре бросали его, так что все усилия, которые он прикладывал для того, чтобы завязать роман, сводились к выбрасыванию на ветер немалых денег.
В конце концов он все же узнал, почему девушки отказывались заводить с ним отношения.
Они со Сьюки поддерживали друг друга во время последнего года обучения в Сити-колледже, работая в пиццериях, зоомагазинах и на площадках для мини-гольфа, но даже после того, как они закончили образование, стали работать у Лоретты Деларавы и получать очень неплохое жалованье, они продолжали жить в одной комнате. Сьюки все так же не интересовалась противоположным полом, а Пит все так же безуспешно пытался наладить с противоположным полом более тесные отношения.
А летом восемьдесят шестого Пит влюбился.
Джуди Нординг работала монтажером и занималась постпродакшеном у Деларавы с конца семидесятых, и у Пита вошло в привычку болтаться около монтажной, когда она там работала. До него каким-то образом дошло, что разумнее будет налаживать общение, когда Сьюки будет в отъезде на каких-то индивидуальных заданиях.
Джуди была на два года младше Пита, но рядом с нею он чувствовал себя наивным, ограниченным и неинтересным — она знала все не только о киномонтаже и сведении фонограмм, но и досконально разбиралась в постановке света, цветокорректирующих гелях, мобильных электрогенераторах и проблемах с электропитанием, возникающих во время съемок. И она была высокой и стройной, и когда он вошел в ее кабинет, она небрежно отодвинула стул и перекинула длинную ногу в синих джинсах через монтажный стол, так что ее лодыжка оказалась между перемоточными головками, а плотная джинсовая ткань, обтягивавшая икру, сияла в ярком свете, падавшем из светового колодца. Длинные белокурые волосы она обычно заплетала в косу.