…что-то внезапно возникшее: то ли зарождающаяся всепоглощающая мгла, то ли маяк, засиявший где-то в той стороне, куда только что опустилось солнце.
– Прибавь жизни, – прошептал он себе. – Боже, прибавь жизни!
Он заставил себя отлепиться от столба. Пробираться сквозь толпу с выставленной вперед рукой было весьма нелегко, но люди, мимо которых он протискивался, совершенно не видели его, и, когда он добрался до остановки городского автобуса на улице, ему пришлось боком втискиваться на забитую пассажирами площадку.
И почти всю ночь сверчки молчали в темных дворах, и в коридорах пустых офисных зданий, и в придорожных травах, словно их перепугали одни и те же негромкие шаги.
Глава 2
…Когда она вернулась и выглянула из-за дерева, Лакея-Леща уже не было, а Лягушонок сидел возле двери на земле, бессмысленно уставившись в небо.
Кути брел в сторону дома по тихой полутемной Лома-Виста-драйв. Он двигался гораздо медленнее, чем всего несколько минут назад по Сансет-бульвару, и теперь, когда ему удалось отдышаться, он заметил, что хромает и что бок у него болит, как никогда в жизни. Вероятно, тот удар в живот повредил ему ребро.
Похоже, завтра должны были вывозить мусор – вдоль обочин повсюду стояли зеленые мусорные баки на колесиках. Дома соседей, которые он всегда пренебрежительно считал похожими на японские рестораны в стиле 1950-х годов, прятались за деревьями, но он знал, что за выставленными на газонах табличками «Вооруженная самооборона» в это время вряд ли горит хоть одна лампа. Он был уверен, что до рассвета уже недалеко.
Он прислонился к одному из мусорных баков и постарался отвлечься от отчаянного сердцебиения и холодного комка в животе, из-за которого его руки непрерывно потели и дрожали. Он был готов поклясться, что в дом ворвались грабители, похитившие его, потому что он стал свидетелем и мог бы указать на них при опознании; они ударились в панику, схватили его и смылись, успев лишь расколотить Данте. Кути удалось сбежать… после драки, в которой ему подбили левый глаз, так что он не открывается, и, наверное, ребро сломали.
Он попытался заставить себя самого поверить в эту историю с грабителями, которую, вероятно, придется рассказывать какому-нибудь полицейскому, – старательно рисовал в воображении выдуманных грабителей, сочинял их разговоры, описывал их автомобиль, – но очень скоро с ужасом понял, что все это выглядит совершенно по-детски, наподобие того исполненного с год назад «концерта», звучавшего тогда для него не хуже и не менее драматично, чем Чайковский, но позднее оказавшегося просто набором бессвязных звуков.
Ребенок просто не может увидеть разницы. Это все равно что быть дальтоником или предпочитать комиксы Фразетты старым шершавым картинам с изображениями стогов сена и французов в весельных лодках.
Взрослые, конечно, могли бы сказать, что Лампи и Дэрил нехорошие парни. Ну и черт с ними, со взрослыми. Кут, дружище, можешь пожить у меня в гараже – это совсем рядом; ничего особенного, но там есть кровать и холодильник. И ты сможешь подработать у меня на разборке автомашин.
И говорил вроде бы совершенно искренне.
А потом – бах! – удар отшвырнул его за мусорный бак, и грубые руки вывернули его карманы, сорвали со спины рюкзак, и аккуратно сложенная одежда разлетелась по грязному асфальту, а еще через мгновение Кути остался один в темном переулке и, стараясь всхлипывать как можно тише, запихивал свои вещи обратно в порванный рюкзак.
Стеклянный брусок улетел под бак, и Кути пришлось, буквально уткнувшись лицом в мостовую, залезть в узкую щель, чтобы вытащить его.
По крайней мере, он сможет вернуть его. И родители обязаны будут впустить его обратно. Он не задумывался о том, какое наказание может ему грозить, важно было только то, что он вскоре сможет очутиться в своей собственной комнате, в своей собственной кровати. Прошлой ночью он видел во сне, будто поступил в колледж и стал «Б. Н.»[4], и эти буквы в том сне значили что-то большее, чем просто «болван». Тот сон подтолкнул его (дурацкую!) решимость наконец-то воплотить свое (дурацкое!) намерение побега в реальное (дурацкое!) действие.
Хорошо бы больше не видеть снов.
Он оттолкнулся от бака и заковылял дальше по улице от одного беззвучного островка взбудораженного фонарного света к следующему. «Лягу в постель и отложу все до завтра, – беспомощно думал он. – Они могут подумать, что я переночевал в «Кортнис-хаус»[5] и… Нет. Разбитый бюст Данте незамеченным не останется. В общем, ладно – главное, пробраться в постель, а разбираться будем завтра».
Тротуар перед подъездной дорожкой к его дому был пуст – там не было мусорного бака. Это наводило на не самые приятные размышления. Наверное, мама с папой так разволновались из-за его отсутствия, что забыли выставить мусор. А может быть, они только что уехали на машине искать его, и он сможет…
Нет. Хромая по белой бетонной дорожке, ведущей к дому, он увидел в свете, падавшем из окон кухни, «Мерседес». И листья персика, растущего справа от дома, были озарены желтым светом, а это значило, что в его спальне тоже включена лампа.
«Черт, – подумал он с отчаянным вызовом. – Черт, черт, черт, и плевать, кто об этом знает. По крайней мере, полицейских машин нет. Пока нет».
Он тихонечко обошел по траве гараж, занимавший северную часть дома. Из открытой двери прачечной на газон падал свет. Кути бочком подкрался туда и заглянул внутрь.
Лоснящиеся белые кубики стиральной и сушильной машины и пестрые коробки «Виска» и «Клорокса-2» на полке над ними выглядели до боли знакомо, и Кути даже пришлось сморгнуть навернувшиеся на глаза слезы. Он нырнул в дверь и на цыпочках прокрался в кухню.
Оттуда он увидел гостиную – и двух элегантно одетых людей, стоявших перед камином, в которых он не сразу узнал мать и отца.
Отец был одет в… черный смокинг, из-под которого виднелась белая рубашка с жабо, а мать – в пышное белое платье с облачками кружев на манжетах и с глубоким декольте. Они просто стояли неподвижно и смотрели в разные стороны.
Кути застыл в остолбенении, в первый миг забыв даже о том, что был готов расплакаться. Неужели они вырядились в эти безумные официальные одежды, чтобы приветствовать его, когда он вернется? Волосы отца были уложены, по-видимому, феном и… и были совершенно черными, без малейшей проседи.
Кути набрал полную грудь воздуха и шагнул на зеленовато-коричневый ковер.
– Мама… – чуть слышно позвал он.
В платье мать выглядела намного стройнее, и он, не веря своим глазам, увидел, что у нее подкрашены ресницы. Ее равнодушный взгляд переместился на потолок.
– Мама, – повторил Кути немного громче. Ему почему-то совершенно не хотелось говорить в полный голос.
Отец повернулся в сторону кухни – и, не задержав взгляда, продолжал поворачиваться, пока не уперся глазами в кресло, стоявшее около выхода в коридор.
– Простите меня, – проскулил Кути, напуганный этим диковинным наказанием. – Скажите что-нибудь… он сам упал и разбился, и я убежал… я забрал с собой стеклянную штуку, которая была внутри…
Мать подняла руки в обтягивающих белых рукавах, и Кути, громко шмыгнув носом, шагнул было вперед… но она лишь поворачивалась на месте, раскинув руки в стороны, как будто очень медленно танцевала. Кути резко остановился, и ему стало до ужаса страшно.
– Прекратите! – взвизгнул он. – Не надо!
– Что за херь? – хриплым голосом откликнулся кто-то в прихожей.
Кути услышал, как упало что-то тяжелое, потом шаркающие шаги – а потом в дверях появился и осклабился, уставившись на него безумным взглядом, похожий на бродягу крупный мужчина в рваной нейлоновой ветровке. Казавшиеся крохотными глаза, смотревшие с обрамленного неопрятными бакенбардами круглого лица из-под козырька засаленной бейсболки, заморгали в явном изумлении при виде плавно двигавшихся фигур родителей Кути, но тут же вновь сфокусировались на мальчике.
– Мальчик, пойди сюда, – сказал незнакомец и быстро шагнул в гостиную. Он потянулся к Кути правой рукой – потому что левой, всей левой руки, не было, а вместо нее болтался подогнутый и заколотый булавкой пустой рукав.
Кути метнулся налево, в освещенный зелеными лампами атриум, поскользнулся и чуть не упал на неожиданно скользком мраморном полу и, хотя увидел две фигуры в креслах около решетчатой стены, не замедлил шаг; он видел эти фигуры совершенно явственно, но всем телом с разгону ударился в дверь черного хода – она распахнулась, и он помчался по темной траве с такой скоростью, будто падал с высоты.
Наткнувшись руками и ногами на штакетник изгороди, он стремительно взлетел по ней, цепляясь в темноте за лозы плюща, перевалился на другую сторону, не успев понять, что падает, и со всех ног пустился бежать по безлюдной тихой улочке.
Его движением наверняка управлял автопилот, потому что он не упал, хотя перед глазами у него стояло лишь одно зрелище: две фигуры в креслах в атриуме, примотанные скотчем за шеи, запястья и щиколотки – располневшая мать и полуседой отец, с разинутыми беззубыми ртами, с окровавленными дырами вместо глаз, со скрюченными пальцами, судорожно вцепившимися в подлокотники, и, без сомнения, мертвые.
Глава 3
– …Взгляни-ка на дорогу! Кого ты там видишь?
– Никого, – сказала Алиса.
– Мне бы такое зрение! – заметил Король с завистью. – Увидеть Никого! Да еще на таком расстоянии! А я против солнца и настоящих-то людей с трудом различаю!
Пит Салливан открыл глаза, когда сквозь сомкнутые веки полоснула вспышка молнии, но уже несколько секунд он смотрел в затянутое москитной сеткой окно на клочок неба, а грома так и не было. Он сел на узкой койке своего дома на колесах и задумался о том, что вроде бы такие беззвучные вспышки могут быть предвестником инсульта; эта ночь у него выдалась очень насыщенной, а он еще после работы сыграл в баре кошмарную партию в пул, дергаясь и неуклюже тыча в шары кием.
Мысль о возможном инсульте не встревожила его, и он сообразил, что не верит всерьез в такую возможность. Он опустил ноги на покрытый ковром дощатый пол и встал – еще несколько лет назад он заменил штатную крышу своего вэна верхом от автодома, подняв потолок на два с половиной фута, и мог ходить по своему жилищу, не ушибая темя, – и, опершись на маленькую раковину умывальника, посмотрел через открытое окно в аризонскую ночь.
В эту ночь долину Тонто опоясывала гряда мощных кучевых облаков, и, пока он смотрел, одна из облачных башен на мгновение осветилась изнутри; через мгновение на востоке, над южными пиками хребта Могольон блеснула яркая разветвленная молния.
Салливан подождал еще немного и снова не услышал грома.
Ветерок, пробивавшийся сквозь сетку, нес запах осеннего вечера, напомнившего ему о детских годах, проведенных в Калифорнии; пахнуло прохладой от смоченных дождем скал, и сразу же застоявшийся в фургоне дух несвежей одежды и пропанового холодильника показался ему гнетущим – он натянул джинсы, носки, сунул ноги в черные ботинки с металлическими мысками и, сдвинув, открыл дверь.
Выйдя на покрытую гравием стоянку, находившуюся позади бара «О’Хара», он отчетливо расслышал шум за открытой дверью черного хода – музыкальный автомат наигрывал песню Гарта Брука, щелкали бильярдные шары и невнятно гудели пьяные разговоры.
Он сделал несколько шагов по площадке, вглядываясь в затянутое облаками небо в тщетной попытке разглядеть звезды, и вдруг с ним заговорил универсал «Хонда».
– Предупреждаю, – заявил автомобиль. На его капоте лежали отблески света, падавшего из заднего выхода бара. – Вы подошли слишком близко к машине – отойдите. – Салливан отступил на шаг. – Благодарю вас, – сказала машина.
Ее голос вряд ли можно было бы назвать вежливым.
Салливан поплелся обратно в свой фургон за сигаретами и зажигалкой. Когда он вновь вылез на хрустевший под ногами гравий, «Хонда» вела себя смирно, пока он не щелкнул зажигалкой; автомобиль тут же снова предупредил, что он подошел слишком близко.
Он затянулся и выпустил облачко дыма; ветерок неспешно понес его прочь.
– Слишком близко – к чему? – спросил он.
– Отойдите, – потребовала машина.
– Так, к чему же, а, тачка? – спросил Салливан. – К тебе? Или рядом есть кто-то еще? Может быть, нам обоим стоило бы отойти подальше?
– Предупреждаю, – повторила машина, перекрывая его негромкий голос. – Вы подошли слишком близко к машине. Отойдите.
– А что будет, если я не отойду?
– Тогда, Пит, она завоет, как пожарная сирена, – раздался голос за спиной Салливана. – Зачем ты дразнишь машину?
Это был Морри, бармен, и Салливан подумал, что здесь, на свежем воздухе, он улавливает запах пива, пролитого на его передник.
– Знаешь, Морри, она первая начала!
– Она начала, говоришь? Это же машина. Тебя к телефону просят.
Салливан представил себе, как поднимает трубку телефона в баре и слышит бездушный механический голос, сообщающий, что он стоит слишком близко к автомобилю. – С электростанции?
– Не представились. Возможно, какой-то местный папаша кипятком писает, узнав, с кем связалась его дочка.
Морри повернулся и зашагал по хрустящему гравию к освещенной двери, а Салливан натянул футболку и направился следом. Никто из жителей этого маленького городка в пустыне звонить ему не мог – Салливан был одним из, вероятно, очень немногих «бродячих» электриков, которые не напивались каждый вечер и не тратили еженедельную зарплату в восемьсот долларов на то, чтобы клеить местных девиц.
Кроме того, в этот сезон он пробыл здесь всего неделю. В минувшую пятницу он гнул кабелепроводы и натягивал провода на атомной электростанции в Пало-Верде, в сотне миль к западу отсюда, а за неделю, которую он успел проработать на станции имени Рузвельта близ этого городка, дел у него было столько, что сил оставалось лишь на то, чтобы вернуться на эту стоянку, выпить пару стаканчиков «коки», сгонять пару партий в пул и завалиться спать.
Как только он вошел в дверь бара вслед за Морри, шум голосов стал чуть ли не оглушительным, а сияние ламп под потолком и подсвеченных неоном пивных этикеток заставило Салливана на мгновение зажмуриться. Он подошел к стойке; Морри уже был на своем месте и подставлял пластиковый стаканчик под кран «коки». Телефон стоял на стойке, трубка лежала рядом с ним.
Салливан взял ее.
– Слушаю.
– Пит? Видит Бог, твои привычки нерушимы – ты каждый год в одно и то же время работаешь в одних и тех же местах. – Судя по голосу, она сердилась.
Это была его сестра-двойняшка, и его рука, державшая трубку, непроизвольно напряглась.
– Сьюки, что…
– Заткнись и слушай. Я нахожусь в отеле в Делавэре, и мне только что звонили от портье. Сказали, что кто-то стукнул мою машину на стоянке, и нужно, чтобы я спустилась и сообщила данные своей страховки. Я…
– Сьюки, я не…
– Заткнись! Пит, я проснулась по времени бара! Я вскочила, как подорванная, за секунду до того как раздался звонок, а потом ощутила в руке пластмассу трубки, не успев еще к ней прикоснуться! Я отчетливо почувствовала, что у меня сужаются зрачки, перед тем как включила лампу! Головой ручаюсь, что никто в мою машину не врезался! Она отыскала меня и найдет тебя – она посадит здесь, в вестибюле, людей, чтобы поджидать меня, и там, где ты находишься, у нее тоже кто-нибудь найдется, ты и сам это знаешь. И ты ведь знаешь, зачем мы ей нужны, если, конечно, не позабыл все на свете. Да будет тебе известно, что я сейчас гляжу прямо в глаза Коммандеру Холдему – ты должен понять. Немедленно уезжай оттуда и отправляйся – этот звонок идет через проклятущий пульт проклятущего портье, я знаю, что меня подслушивают, – отправляйся туда, где мы прятали… ну, кое-что прятали, врубился? В гараже. Она тебе понадобится, если она… снова пожелает заполучить нас. Все равно для чего.