Но добавлять ничего не нужно: кот уже меченый.
– Откуда? – я пячусь. Сердце колотится прямо в горле. – Сам постарался?
– Нет. Но тому, кто нарисовал, не помешала бы твоя помощь. Я… чувствую. Ей плохо.
– Ей?
– Через три улицы от нас, крайний дом. Ласточка.
Я заваливаю Ворона вопросами, но он будто воды в окна набрал и заклеил их изолентой. Как бы я ни старался вытрясти из него что-нибудь полезное – тщетно. Он умеет пугать.
Я надеваю рюкзак и выныриваю на свежий воздух.
Ей плохо.
Человеку, нарисовавшему облако, плохо.
Она заболела? Ее тоже бьет Пашка? Ей удалили фантазию?
Я бегу. Через каждый шаг спотыкаюсь о камни и ямы на обочине, чертыхаюсь, но продолжаю спешить к своему новому другу (или врагу?). Улицы как специально удлиняются, расширяются, давятся засохшими ветками и машинами.
Я все-таки падаю, но тут же поднимаю голову и подрываюсь.
Третья улица. Крайний дом. Он и правда как ласточка: чистый, светлый. Вот-вот взлетит воздушным шариком. В саду растут яблони и цветы. Здесь нет огорода.
Нет. Огорода.
Как эти люди живут?
Если не вспашешь землю – не вырастут овощи.
Если не вырастут овощи – ничего не продашь.
Если ничего не продашь – не получишь денег.
Если не получишь денег – не будет еды.
Если не будет еды – сдохнешь.
Эти правила знает каждый ребенок в поселке.
Ясно теперь, почему моему другу-врагу плохо – у нее нет еды.
Калитка качается на сквозняке, дверь распахнута настежь. Ненавижу орать на всю улицу, так что… придется пугать. Круче, когда внезапно.
Дом обволакивает меня тоненьким «помогипомогипомоги».
Я проскальзываю в сад и крадусь по траве. Что, если Ласточка – это портал в мир, где у людей растут только цветы и яблони?
Я прижимаюсь к стене, заглядываю в окно и убеждаю себя, что мое дыхание – просто шелест листьев, а я сам – дерево. Мамочки-пожалуйста-я-всего-лишь-дерево-не-трогайте-меня.
Девочка лет восьми забилась в угол и раскачивается из стороны в сторону. По щекам текут слезы, платьице в грязи, кудряшки растрепаны.
Она как взорвавшаяся хлопушка. Наверное, недавно расчесывалась, любовалась отражением в зеркале. А потом – бах! – и на полу валяется конфетти.
Из соседней комнаты доносятся возгласы: кто-то кого-то торопит. Кто-то кого-то ругает, причем так зло, точно убить собирается. А девочка все плачет и плачет. Я боюсь, что скоро она затопит Ласточку и наш поселок.
В висках – песня «Аквариума». Она постоянно со мной. Впору снимать немое кино.
Если бы у меня на ладони имелась кнопка повтора, я бы продырявил ее.
В кухню вваливается здоровенный мужик с маской клоуна. Хотя клоун из него так себе.
– Заткнись! – рявкает он.
Но девочка всхлипывает громче прежнего.
– Где родители хранят деньги? – Мужик трясет ее за острые плечики. – Да не реви ты!
Я обвожу взглядом сад и не нахожу ничего, что могло бы нас спасти. А нет. Нахожу. У хозблока валяется ржавая лопата – близко, метра четыре, не больше.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
Я дерево, дерево, дерево…
Прыжок, второй. Лопата моя. Я пинаю ее носком кроссовка и подхватываю, с размаху бью по окну.
Осколки летят на «клоуна».
Дом трещит от боли.
– Что ж ты не защищалась, Ласточка? Терпи, – почти беззвучно лепечу я и прошмыгиваю в нишу за яблоней.
Самозванцы не заметят. Они пришли развлекать не меня.
Помоги, Ласточка, давай. Выпроводи гадов!
Я глажу ее по водосточной трубе. Губы прижимаются к ледяной побелке. Я еще не сталкивался с такими скромными домами. Обычно каменные существа борются и хлопают дверями, если от этого зависит их жизнь.
Умоляю, Ласточка, не медли. Сколько тебе? Дай угадаю: нет и года? Наплюй на возраст и помоги хозяйке. У тебя это в крови.
На веранде появляются трое громил в дурацких масках.
Вперед, Ласточка. Самое время хлопнуть дверями. В прямом смысле.
Клоун-блондин прилип к стеклу – изучает участок.
– Они вернулись.
Его товарищи держат руки в карманах, и мне даже представить страшно, что они там прячут.
– Валим.
Но «свалить» они не успевают. Раз – и захлопывается замок на пути к их спасению. Два – задвигается щеколда в кухню.
Молодец, Ласточка!
– Бей окна! – вопит светловолосый упырь.
Но он не в курсе, что окна тоже умеют бить. Самому высокому достается по лбу рамой. Рядом с блондином лопается стекло, осколок впивается ему в ногу. Тот, что общался с «хлопушкой», получает в грудь ожившим шкафом.
Ха-ха! Знай наших!
Я заглядываю в кухню. Девочка до сих пор качается и всхлипывает.
– Иди сюда, – зову ее я.
Но она не обращает на меня внимания. Хлопушка, блин. Взорвалась и оглушила сама себя. Расстроилась из-за испорченной прически.
Я перемахиваю через подоконник и приземляюсь у холодильника. Хватаю девчонку за локоть. Она с ужасом таращится куда-то между нами и роняет тихое «отпусти».
– Мы спрячемся. – Я расправляю плечи и включаю режим командира. – За мной.
Мы прошмыгиваем в разбитое окно и несемся прочь. За нашими спинами раздается ругань клоунов. Им больше некого развлекать. Не сомневаюсь, они заметили нас и решили, что это мы их покалечили. Обычные люди думают именно так.
Как хорошо быть домом. Тебя никто не наказывает. Твори, что в голову взбредет, круши столы, потолки, рыдай, трещи половицами – всем плевать. Ты ведь дом. Тебя не поставят в угол. В тебе самом полно углов.
Мимо нас проносятся стройные ряды баклажанов, картошки и помидоров. Соседи вскапывают огороды и с подозрением косятся на нас. Странно, что никто не слышал звона стекла. Или слышал, но не обратил внимания. Готов поклясться, так и есть. Еще одно правило: не обращай внимания.
Мы мчимся ко мне. Мой Воробей наверняка нас защитит.
– Я устала, – хнычет девчонка.
– Тогда возвращайся домой и пригласи их на чай!
Клоуны не преследуют нас, но темпа мы не сбавляем – на всякий пожарный. Я-то наученный. Расслабишься – проиграешь. Споткнешься – проиграешь. Разревешься – проиграешь.
– Еще чуть-чуть, – обещаю я.
Воробей выныривает из-за очередного поворота. Наконец-то! Мы влетаем ко мне и, даже не стянув обувь, поднимаемся в мою комнату. Для пущего эффекта я подпираю дверь столом. Предков нет – днем они частенько торгуют. Я ощущаю себя супергероем, спасающим планету, и звоню в милицию. С трудом вспоминаю адрес.
Растяпа!
Дяденька обещает, что к нам скоро приедут.
Девчонка топчется в углу и ковыряет мизинцем обои. У меня никогда не было гостей. Особенно – таких. Как поступают радушные хозяева? Угощают чаем? Приглашают присесть? Болтают о погоде?
– Чувствуй себя как дома, – выдавливаю я, звеня мелочью в кармане. – Как тебя зовут?
Гостья отшатывается от обоев и вздергивает подбородок.
– Тора.
– Тора?
– Люблю сокращать, – объясняет она. – Полное – Виктория.
– А я Захар. Сколько тебе лет?
– Девять.
– Когда день рождения?
– Был в августе. Пятого.
Супергерой во мне окончательно вытесняет маменькиного-сынка-сумасшедшего-Кирпича. Я старше этой девчонки на целых два месяца. Малявка. Ну ничего, я ведь взрослый. Я о ней позабочусь.
– А у меня в июне.
Но ей нет дела до моего возраста. Она хмурится и думает о чем-то так усердно, что ее голова едва не лопается.
– Как у тебя вышло…
– Что?
– Это.
Слезы на ее щеках высохли. Хмурая и дрожащая, в белом кружевном платьице, девчонка подходит Воробью больше, чем я сам. Сейчас бы сфотографировать ее…
Тора и люстра.
Тора и мой стол.
Тора и ковер.
Мне впервые настолько неуютно в собственном доме. Точно Воробей хочет выплюнуть меня вместе с цветочным горшком на Пашкину башку.
– Кто-то кричал. Я шел на звук.
– Врешь.
– Нет.
Я почти уверен, что Тора тоже общается с ними, но пока она не проболтается, буду молчать. Одно дело – изображать шизика при Пашке, другое – при красивой девчонке.
– Замки сами захлопнулись. Она так не умеет. Или… не умела.
– Кто?
– Она.
– Плохо просила, – огрызаюсь я, но тут же прикусываю язык.
– А ты – хорошо? – Тора опирается ладонями на стол. – Ой…
Она закатывает рукав: кожа на локте содрана.
– Сейчас.
Я выскальзываю в коридор – приходится отодвинуть стол – и приношу из кухни аптечку, а заодно – книгу с красным крестом и золотистой надписью на обложке: «Первая помощь».
Тора приземляется на диван. Состроив умное лицо, я листаю оглавление и натыкаюсь на графу «Поверхностные раны».
– Мне ведь не череп проломили, – хихикает Тора. – Обработай и все.
– Не мешай, – отмахиваюсь я.
– Если бы я умирала, ты бы ни за что не успел.
Я достаю перекись, вату, марлю и зеленку. Супергерой превращается в доктора, оперирующего тяжелого больного.
Струйки пота текут по лбу.
Я удаляю грязь и мажу края раны зеленкой, даю ей просохнуть, а после – заматываю бинтом. И представляю, как выбегаю в коридор к родственникам, как объявляю, что операция прошла успешно. Что пациент выжил. Меня осыпают благодарностями, заваливают цветами, не обзывают Кирпичом.
– Спасибо, – фыркает Тора. – Ты забавный.
Между передними верхними зубами у нее чернеет щелочка. Девочка-хлопушка. Девочка-сладкая-вата.
– Почему это забавный?
– Никогда не видела, чтобы оказывали первую помощь с учебником под мышкой.
– А я никогда не видел, как оказывают первую помощь. – Я прячу бинты в коробку. – Где твои пред… родители?
– Работают.
Кто-то стучится.
Мы спускаемся. Я крадусь к окну и приподнимаю занавески. На крыльце стоит дяденька в синей форме. Милиционер.
Мы выкладываем ему все в подробностях, утаив лишь, что нас защитила Ласточка. Тора клянется, что запирает замки, когда предки на работе, но клоуны прикинулись соседями. Мол, пришли по просьбе матушки и бати. Тора бы ни за что не повелась, но воры назвали имя ее любимой игрушки-кота. Она сшила его сама и окрестила Облаком.
Облаком. У меня по спине пробегает холодок.
– Скорее всего, они когда-то подслушали мой разговор с родителями. А я, дурочка, уши развесила.
Мы идем к Ласточке, и милиционер обыскивает ее, опрашивает соседей. Я описываю ему клоунов и клянусь, что, гуляя, просто проходил мимо.
Мы дозваниваемся предкам Торы, и уже через полчаса они заваливают нас вопросами: «Что случилось?», «Почему?», «Кто этот мальчик?», «Он твой друг?», «Как вы справились с ворами?», «Сильно поранилась?»
Я старательно притворяюсь, что меня не существует. Пялюсь в небо, слюни пускаю. Короче, играю в пристукнутого. После визита к доктору мне это почти удается. А по мнению матушки мне это удается отлично.
Тора мотает головой и тычет пальчиком в рану. Ишь какая, тоже умеет падать на дурочку. Ее предки с подозрением косятся на меня.
– Он гулял неподалеку от нашего дома, – все же решается Тора. – И слава богу, что гулял.
Меня награждают конфетами и жареными орехами. Я извиняюсь за выбитое окно. А мне отвечают: «Неважно».
Я впервые выдаю столько слов за день, впервые общаюсь так долго с людьми.
– Спасибо, – шепчет на прощание Тора.
Слабо тикает Ласточка.
Прости, подруга.
Наш поселок маленький, и когда я возвращаюсь домой, предки встречают меня с открытыми ртами. Я вновь повторяю легенду.
Чересчур много слов.
Я бы не отказался и правда превратиться в кирпич, в частичку дома – и слушателей не было бы. Красота!
– Молодец, сынок. – Матушка гладит меня по плечу осторожно, словно боится, что я рассыплюсь. – Но… постарайся больше не попадать в передряги, ладно?
4
Анна
[После]
Я опускаю чемодан и разочарованно интересуюсь:
– Что это?
Лишь крохотная часть Анны Рэу ликует: ребенок-маньяк – маньяк только наполовину. Темыч не солгал. Он правда устроил резню. Для игрушек.
У мохнатого зайчика, едва ли не большего, чем хозяин, отрезаны уши. Макушка щедро смазана красным. Я вспоминаю об испачканных ладонях и облизываю алые пятна.
Смородина.
Ску-ко-та.
Ты не прошел экзамен, Темыч. Я передумала тебя красть. Ты плохой персонаж.
В дальнем углу валяются копыта жирафа и куски ватного мяса. У плюшевой лягушки отрезаны лапки. Кукла, умеющая моргать, лежит со вспоротым животом. Полое тельце набито красными тряпками.
На люстре висит хвост кота. Игрушечного, естественно.
Обои в цветочек покрыты алыми брызгами.
Мы и правда в могиле. Заживо похороненные с несчастными зверями.
– Зачем? – я поднимаю с пола бесхвостого кота и прячу пальцы в «окровавленную» шерсть.
– Играл в смерть.
Темыч не спешит ко мне. Он застыл на пороге и, клянусь, взглядом кромсает из меня снежинки.
Я погорячилась. Мальчик может пригодиться, если удивит.
Пройди испытание и получи приз.
Никто из моих персонажей не играл в смерть. Мальчишка будет эксклюзивом, болезнью книги, ее шизофренией. Но, как ни странно, истории за это и любят. Истории, но не людей. Людей – боятся.
Ему лучше со мной.
– Ты интересный ребенок, Темыч. – Я обнимаю покалеченного кота. – За что ты его?
– Понравился?
– Да.
– Дарю. Но хвост оставь. Я… не наигрался.
Мы молчим – скорбим об игрушках. Считаем капельки крови на обоях. Странно: пять минут назад я бы предпочла считать цветочки, но теперь – мальчишка заразил меня.
– Зачем приехала?
– За прошлым, – отзываюсь я.
– Здесь его нет. Сто пудов. По крайней мере, я не встречал. – Темыч чешет нос сквозь пакет. – Поспрашивай у них. Они в курсе. Они встречали.
– Кто – они?
– Игрушки.
Как только я отворачиваюсь, чтобы осмотреться, этот дьяволенок с пакетом на голове запирает меня. Скрипят половицы. Шлепают шаги.
– Темыч?
Черт.
Он… пошел за ножом?
Нет.
Он закопал нас с игрушками. И поставил крест.
Я стискиваю кота до дрожи в пальцах.
– Открой.
– Угадай, где живет прошлое, – раздается из коридора.
– Без понятия.
– Там, где и мои игрушки.
Нигде.
Очень смешно.
– Темыч, открой. – Я пинаю коленом дверь. – Открой немедленно! Позови родителей!
И барабаню что есть мочи.
Интересно, как бы отреагировала Рита? Расхохоталась бы мне в лицо? Выплюнула бы что-то вроде «Ну ты и дура, сестренка. Зачем пошла за ненормальным?» Или… «А вы подружитесь. Вы почти близнецы».
Комната обнимает меня, душит. Давит на уши. А стопы Темыча шлепают все дальше и дальше.
– Куда? Куда ты?
Я подаюсь к окну. Пора, Анна. Хватит на сегодня приключений.
Игрушки пялятся на меня, ждут чего-то, но я унесу лишь кота. Он мой. Я постираю его и пришью новый хвост. Назову Облаком: у него на спине огромное белое пятно.
Мы подружимся.
Я прислоняюсь к окну.
Если разобью пару стекол, получу свободу.
Вскоре сцены с искалеченными игрушками посереют в памяти. Я их отретуширую, уберу кровавые брызги, замажу несчастные мордочки, сниму с головы сумасшедшего мальчика пакет, нарисую ему улыбку.
Через неделю – скомкаю эту комнату, как дурацкую фотографию, и швырну в урну. Забуду о ней навечно. И не вспомню, что стряслось десять лет назад.
Потому что я убью страх.
Я обнимаю кота и жмурюсь. Нельзя прятаться. Нельзя отгораживаться от безумия. Темыч – мое лекарство. Таблетки от амнезии. Знать бы только, какая доза смертельна.
Я представляю, как мальчик идет в кухню. Как роется в ящике со столовыми приборами. Как мечтает, чтобы я пополнила его коллекцию мертвых игрушек. Чтобы он, кот и я были не разлей вода.
Я хотела превратить его в буквы. Он хочет превратить меня в фарш. Он хороший повар.