— В таких делах, — резко спросил ее Турмонд, — вы действуете самостоятельно?
— Да, — прошептала она.
Глазок тут же вспыхнул красным.
— Категорическая ложь, — хихикнул Шей. — Она на кого-то работает. Кто руководит вами? — требовательно спросил он.
— Никто.
Снова красный свет.
— Это член кабинета министров? — потребовал Турмонд.
Даже в полубессознательном состоянии она удивлялась его вечному подозрению в предательстве в высших кругах.
— Нет, — прошептала она.
— Но кто-то во дворце?
— Во дворце?
— Да, здесь, во дворце канцлера?
Глазок постоянно мигал зеленым. Она застонала от облегчения. Мегасетевой Разум был расквартирован в императорском дворце, а не во дворце канцлера.
— Значит, императорский дворец? — предложил Шей.
Она не ответила, но знала, что глазок горит красным.
Трое мужчин обменялись взглядами.
— Императрица? — спросил Турмонд.
Загорелся зеленый свет. Министр полиции пожал плечами.
Она смутно сознавала, что должна упасть в обморок, но не могла.
И оно пришло. Хейз-Гонт вновь продемонстрировал ослепительную вспышку интуиции, которая привела его к руководству своей волчьей стаей. Он спросил:
— Вы получаете приказы от Мегасетевого Разума?
— Нет.
Это было бесполезно. Даже не глядя на глазок, она знала, что он наверняка выдал ее.
Как ни странно, она почувствовала только облегчение. Они вытащили это из нее без боли. Она не могла винить себя.
— Тогда Барбеллион? — с сомнением спросил Турмонд, называя имя полковника Императорской Гвардии.
Она замерла. Прошло три минуты. Вериграф больше не работал. Глазок, должно быть, не загорелся красным на названии «Мегасетевой Разум».
— Мы немного перебрали время, — вмешался Хейз-Гонт, нахмурившись. — Ее кровь уже не обладает нужными свойствами, и ее реакция на последние вопросы была бессмысленной. Нам придется подождать шесть или семь дней, чтобы еще раз попытаться узнать правду.
— Мы не можем ждать, — возразил Турмонд. — Вы же знаете, что мы не можем ждать.
Шей подошел и отключил вериграф. Кейрис почувствовала укол еще одной иглы, и ее голова снова была ужасно ясной к тому времени, когда она поняла, что ответил Хейз-Гонт.
— Она ваша, Шей.
11 Возвращение Кейрис
— Дорогая, дорогая Кейрис, — улыбнулся Шей. — Наше рандеву здесь было так же неизбежно, как и сама смерть.
Женщина глубоко вздохнула, и с того места, где она лежала, привязанная к операционному столу, широко раскрытыми глазами оглядела комнату. Там не было ничего, кроме сверкающей белизны, кастрюль со странными инструментами, и Шея, закутанного в белый хирургический халат.
Психолог снова заговорил, его слова перемежались хихиканьем.
— Вы понимаете природу боли? — спросил он, наклоняясь над ней, насколько позволяла его полнота. — А вы знаете, что боль — самое прекрасное из чувств? Это мало кто знает. В грубых животных повадках большинства людей боль используется исключительно как знак физического повреждения.
— Более тонкие обертоны полностью утрачены. Лишь немногие из просвещенных людей, такие, как индуистские факиры, кающиеся грешники и флагелланты ценят высшие удовольствия, которые могут быть получены от нашей печально игнорируемой проприоцептивной системы.
— Посмотрите! Он ловко оттянул рукав, обнажив мясистое сырое пятно на внутренней стороне руки. — Я снял эпидермис и позволил обжигающим каплям этанола падать туда в течение пятнадцати минут, пока я сидел в своей ложе в опере, очарованный исполнением «Инферно» Императорским Балетом. Во всей аудитории я один полностью оценил это исполнение. Он помолчал и вздохнул. — Ну что ж, тогда начнем. Вы можете говорить в любое время, когда пожелаете. Надеюсь, не так скоро.
Он подкатил контейнер с какими-то проводами и круглой шкалой, и отмотал от него два провода с иглами на концах. Одну иглу он воткнул ей в ладонь правой руки, а затем примотал ее к ладони скотчем. Другую иглу он точно так же прикрепил к ее правому бицепсу.
— Мы начнем с простого действия, и перейдем к сложному, — объяснил Шей. — Вы оцените стимулы более полно, если поймете их действие. Обратите внимание на осциллограф. Он указал на круглую стеклянную панель тускло-белого цвета, разделенную по горизонтали светящейся линией.
Она невольно вскрикнула, когда острая боль пронзила ее руку, и осталась, там, ритмично пульсируя.
Шей захихикал. — Хорошее возбуждение, а? Видите катодный луч? Он показывает, что импульсы движутся вверх по этому, конкретному нервному стволу с несколькими скоростями. Внезапная вспышка боли — пик на катодной трубке, движущийся со скоростью около тридцати метров в секунду. Затем появляются несколько более медленных импульсов со скоростью до полуметра в секунду. Они составляют тупую боль, которая следует за ударом пальца ноги или ожогом пальца.
— Эти импульсы собираются во все большие и большие нервные волокна, которые в конечном итоге проходят в спинной мозг и переносятся в таламус, который сортирует различные раздражители боли, холода, тепла, прикосновения и так далее, и направляет сообщения в головной мозг для действия.
— Постцентральная извилина, лежащая сразу за трещиной Роландо, кажется, получает все болевые импульсы. Он весело взглянул на нее и поправил иглу в ее руке. — Надоел этот монотонный старый стимул? Вот еще один, другой.
Она напряглась, но боль уже не была такой острой. — Не так уж сильно, а? — сказал психолог. — Чуть выше порога чувствительности. После стимуляции волокно не может быть стимулировано снова в течение четырех десятых миллисекунды. Затем в течение пятнадцати миллисекунд оно переходит в другое состояние — гиперчувствительное, затем становится субнормальным на восемьдесят миллисекунд, а затем нормальным. Это тот сверхчувствительный период длительностью пятнадцать миллисекунд, который я нахожу таким полезным…
Кейрис пронзительно завопила.
— Великолепно! — прокричал Шей, что-то выключая на черном ящике. — И это было только на одном нерве в одной руке. Очень увлекательно добавлять одну пару электродов за другой, пока руки не будут покрыты ими, даже если объект обычно умирает. Он снова повернулся к ящику.
Где-то в комнате радиохронометр с насмешливым томлением отсчитывал секунды.
Алар в медленном изумлении уставился на бородатого изнуренного человека в зеркале.
Который час?
Какой день?
Быстрый взгляд на регистратор времени подсказал ему, что прошло шесть недель с тех пор, как он заперся в кабинете здесь, под Лунной Станцией, в безумной гонке с того момента, когда объединенная мощь Воров и Имперцев могла найти его и убить.
Неужели ему действительно удалось разгадать тайну звездной фотопластинки?
Он этого не знал.
Ему показалось, что он обнаружил тождество этого светящегося колеса в нижнем правом углу негатива. Он обнаружил некоторые очень интересные отклонения в туманностях в промежуточном пространстве и рассмотрел несколько объяснений, ни одно из которых не было полностью удовлетворительным. Интересно, знает ли Разум ответ на этот вопрос? Он подозревал, что так оно и есть.
Казалось, все, кроме него, знали ответы на все вопросы. Была почти комическая несправедливость в том, что он, обладатель чудесного уха и глаза, который в ту ночь в дьявольской камере Шея обошел границу божественности, так мало знал о себе.
А теперь эта странная и удивительная звездная фотопластинка. Она содержала нечто, что он должен выяснить, как этого хотел Разум. Но что?
Он рассеянно почесал бороду, пока его глаза осматривали кабинет. С потолочной лампы свисала маленькая трехмерная модель Галактики. Казалось, она извиняется за нелепый пейзаж внизу, который состоял из книг: гигантских, крошечных, безвкусных, скромных, на всех языках далекой Земли.
Они роились на полу, стульях и столах, на полпути вверх по четырем стенам, образуя неровный ландшафт с долинами, сделанными Аларом, когда он ходил по полу в течение последних недель. Долины были устланы жалким мусором выброшенных каракулей.
В замороженном амфитеатре книжного Маттерхорна, который выгибался над его рабочим столом, был закреплен электронный микроскоп, окруженный серой россыпью негативов.
Затем его блуждающий глаз уловил блеск тюбика депилятора, выглядывающего из-под страниц «Космической Механики» Мьюра. Мгновение спустя он снова стоял перед зеркалом, постепенно удаляя бороду и с любопытством разглядывая ее, как это всегда делают мужчины, когда они удаляют волосы после долгого отсутствия в цивилизации.
Но когда вся щетина исчезла, он был потрясен болезненной бледностью своего лица. Он попытался вспомнить, когда в последний раз спал или ел. Он не мог точно определить ни то, ни другое событие. Он смутно припоминал, как жадно ел голыми пальцами замороженные кубики овощного супа.
Он подошел к иллюминатору и посмотрел в темноту, на гребень диких лунных гор, отливавших серебром в лучах заходящего солнца. Полумесяц Земли висел в гигантском великолепии прямо над гребнем. Он хотел бы быть там сейчас, задавать вопросы Разуму, Хейвену и Кейрис. Сколько времени пройдет, прежде чем Земля снова станет для него безопасной? Скорее всего, никогда, с Воровскими, и с Имперскими поисками. Просто чудо, что его самозванство здесь, в обсерватории, не было обнаружено.
Он задумался. — «Я здесь с какой-то целью? Есть ли у меня судьба? Для добра? Для зла? Разделю ли я участь этой несчастной Земли? Или я могу изменить этих несчастных созданий? Нелепая мысль! Как однажды заметил Джон Хейвен, кому-то придется вернуться во времена первоначального человека и проделать невероятно сложную генную инженерию над своими генами и хромосомами. Неандертальцы и другие люди до и после них должны были превратиться из неразумных убийц в людей, готовых признать братство людей. Тойнби Двадцать-два. И забыть это».
Он мрачно покачал головой. Всё, что ему было нужно, это быстрая прогулка по редким улочкам лунного поселения Селены, где жили сотрудники обсерватории и их семьи. Он направился в свою душевую.
Алар бродил по улицам около часа, когда увидел Кейрис.
Она стояла одна на ступеньках географического музея и серьезно смотрела на него. Легкая накидка была наброшена ей на плечи, и она, казалось, держала ее пальцами правой руки или, возможно, едва заметной металлической застежкой.
Лампы на музейных портиках отбрасывали неземной голубой свет на ее бескровное лицо. Ее полупрозрачные щеки были напряжены и покрыты морщинами, а тело казалось очень худым. Теперь в ее волосах виднелась седая прядь, незаметно завязанная узлом сбоку на шее.
Для Алара она была просто прелестна. Долгое время он мог только смотреть, упиваясь капризной, неземной красотой композиции света и синей тени. Его мучительное разочарование было забыто.
— Кейрис! — прошептал он. — Кейрис!
Он быстро пересек улицу, и она чопорно спустилась по ступенькам навстречу ему.
Но когда он протянул к ней обе руки, она лишь опустила голову и, казалось, еще плотнее закуталась в накидку. Почему-то он не ожидал столь прохладной встречи. Они, молча, шли по улице.
Помолчав, он спросил: — Хейз-Гонт доставил вам хлопоты?
— Немного. Они задали несколько вопросов. Я им ничего не сказала. Ее голос был странно хриплым.
— Ваши волосы... Вы были больны?
— Последние шесть недель я провела в больнице, — уклончиво ответила она.
— Мне очень жаль. Через мгновение он спросил: — Почему вы здесь?
— Меня привез ваш друг. Доктор Хейвен. Сейчас он ждет вас в вашем кабинете.
Сердце Алара подпрыгнуло. — Общество восстановило меня в правах? — быстро спросил он.
— Насколько мне известно, нет.
Он вздохнул. — Тогда, очень хорошо. Но как вы встретились с Джоном?
Кейрис изучала тускло освещенные уличные плиты. — Он купил меня на невольничьем рынке, — тихо ответила она.
Алар ощутил очертания чего-то зловещего. Что могло разозлить Хейз-Гонта до такой степени, что он продал ее? И почему Общество купило ее? Он не мог говорить с ней об этом. Возможно, Хейвен знает.
— В этом нет ничего таинственного, — продолжала она. — Хейз-Гонт отдал меня Шею. Когда Шей решил, что я мертва, он продал меня тому, кто, по его мнению, был скупщиком склепов, но оказалось, что это хирург, посланный Ворами. Они держали меня в своей тайной больнице шесть недель, и, как вы видите, я не умерла. А когда пришел доктор Хейвен, я сказала ему, где вы находитесь. Мы проскользнули через блокаду прошлой ночью.
— Блокаду?
— Хейз-Гонт заставил немедленно приземлиться все планетарные и космические корабли сразу же после вашего ухода. Имперцы все еще прочесывают полушарие в поисках вас.
Он украдкой бросил осторожный взгляд назад. — Но как корабль Воров мог проникнуть на Лунную Станцию? Это место кишит полицейскими, вас наверняка засекли. Это было безумием, что Хейвен прилетел сюда. Единственная причина, по которой вы оба не были арестованы, когда приземлились, заключалась в том, что полиция надеялась, что вы приведете их ко мне. Ну, за нами сейчас точно следят.
— Я знаю, но это не имеет значения. Ее голос был тихим, с мягкой хрипотцой. — Разум велел мне прийти к вам. Что касается доктора Хейвена, то я не подвергаю сомнению ни одно его действие. Что касается вас, то вы будете в безопасности в течение нескольких часов.
— Предположим, охранники на посадочной площадке опознали доктора Хейвена и меня, и предположим, что я привлекла их внимание к вам, и предположим, что за нами следят. Если мы не попытаемся покинуть Селену, они ничего не предпримут, по крайней мере, пока не прибудет Турмонд и, возможно, Шей. Да и зачем им это? Они думают, что вы не сможете сбежать.
Он начал было язвительно возражать, но потом передумал. — Неужели Хейвен действительно думает, что сможет вытащить меня с Луны? — спросил он.
— Высокопоставленный правительственный чиновник, тайный Вор, поставит свою подкупленную охрану у выхода из порта в определенный час, и тогда мы все сможем сбежать. Она сжала губы, бросила на него странный косой взгляд, а потом сказала без всякого выражения: — Вы не умрете на Луне.
— Еще одно предсказание Мегасетевого Разума, да? Кстати, Кейрис, кто такой Разум? Почему вы думаете, что должны делать все, что он говорит?
— Я не знаю, кто он такой. Говорят, что когда-то он был обычным цирковым артистом, который мог ответить на любой вопрос, если ответ когда-либо появлялся в печати. Потом, лет десять назад, он попал в пожар, который обезобразил его лицо и руки. — После этого он больше не мог появляться на публике и стал клерком в банке данных Императорской Научной Библиотеки. Именно там он научился поглощать книгу на две тысячи страниц меньше, чем за минуту, и именно там Шей открыл его для себя.
— Продолжайте. Он почувствовал укол вины за то, что выспрашивал у нее подробности жизни, которую она, должно быть, давно забыла. Но он должен был знать.
— Примерно в то же время исчез Ким, и Хейз-Гонт забрал меня. Я получила записку, написанную почерком Кима, в которой он просил меня сделать все, что потребует Разум. Так что…
— Ким? Что-то просело внутри Вора.
— Кенникот Мьюр был моим мужем, — тихо сказала женщина. — Вы не знали?
Многое вдруг стало остро, мучительно ясно.
— Кейрис Мьюр, — пробормотал он. — «Ну конечно! Жена самого невероятного, самого неуловимого человека в системе. За десять лет он ни разу не появился лично ни в Обществе, которое основал, ни перед женщиной, на которой женился». — Почему вы думаете, что он жив? — резко спросил он.
— Иногда я сама себе удивляюсь, — медленно призналась она. — Просто в ту ночь, когда он оставил меня, чтобы пойти на свою роковую встречу с Хейз-Гонтом, он сказал мне, что справится и вернется за мной. Неделю спустя, когда Хейз-Гонт поселил меня в своих личных покоях, я получила записку, написанную рукой Кима, в которой он просил меня не совершать самоубийства. Так что, я этого не сделала.
— В следующем месяце я получила еще одну записку, в которой говорилось о Мегасетевом Разуме. Примерно раз в год с тех пор появляются другие записи, написанные его почерком, которые говорят мне, что он с нетерпением ждет того дня, когда мы снова сможем быть вместе.