Ермолай и сердце Злобушки
Злоба - такое имя древичи иногда давали девочке, чтобы отгонять от нее всякое зло, чтобы выросла доброй.
В тот год оногуры пожгли дальние заставы. Зимой строить плохо. А по осени - урожай собран, до холодов месяц - самое время. Ермолай - хороший плотник, его всегда звали.
От рождения у Ермолая другое имя было. А Ермолаем назвал грек-проповедник, которого норги убили.
Грек носил длинную серую хламиду, в ней же и мылся. Особо никому не мешал, только говорил много. Сказки всякие про небожителей. Детишки за ним гуськом бегали, а у него для каждого гостинец припасен: кому яблочко, а кому орешек. Ласковый, добрый.
Но разве с норгами поспоришь? Обозвали колдуном, что черной магией промышляет, да и ударили топором.
Ермолай не то чтобы испугался, но сердце на миг застыло. Сам никогда никого не убивал. Раз, правда, было. Зайца охотники поймали, а Ермолаю, мальчонке еще, велели за ноги задние взять, да с размаху головой о дерево шмякнуть. Ермолай сделал, но до сих пор жалеет. Замутило, внутри все съежилось.
- Слаб, слаб ты, брат, - смеялись тогда охотники, - не бывать тебе настоящим мужиком.
Но разве, чтобы мужчиной стать, обязательно убивать требуется? Рыбу-то Ермолай без жалости ловил и без содрогания головой о камень бил. Может, и того достаточно?
Слева поле чернеет, справа бор в золото принаряжается, а в траве голова проповедника лежит, мертвые глаза в тучу вперила.
Тут дождь начался. Ермолай подумал, небеса плачут. Вспомнил, что рассказывал грек о небожителях, с прищуром взглянул вверх.
Серая мгла ползет с запада, извергает море на пашни, курные лачуги и высокий частокол бурга. Мальчишки наперегонки бегут прочь по вязкой осенней грязи, норги разошлись давно. Только деревенский староста остался, да с ним товарищи Ермолая - Чернек и Щука. Грека хоронить.
О проповеднике вскоре позабыли. А имя Ермолай оставил. Пусть будет. Свое же припрятал про запас.
Древичи - народ маленький, не воинственный. Потому, когда норги пришли, никто особо не возражал. Кнез не грабил, не насильничал, а еще пообещал от урожая забирать лишь малую часть, взамен защищая от грабителей. Надо сказать, оногуры изредка уводили скот и похищали молодых девок. Потому, когда норги построили заставы, древичи с радостью помогали. Раньше была у них дружина, но воевода на охоте погиб, сына после себя не оставил, а дружинники кто на север подался - деревни по берегу грабить, кто на восток - караваны охранять. Так что древичи стали все пахари, охотники и ремесленники.
Ермолай вот с утра доски стругает, пазухи долотом в бревнах выдалбливает, а вечерком сидит на завалинке, ножиком по деревяшке чиркает. Ни высок, ни низок, ни широк, ни тонок, руками крепок, волосами светел, а глазами лазорев. Вкруг детишки стоят, смотрят, раскрыв рты, как в руках плотника из липы птичка рождается. Не простая - свистулька. Навьев отпугивать, вещие сны приманивать.
В закатном небе тучка дождем грозит, а на душе Ермолая радостно - и от запаха стружек, и от детских улыбок. Своих детишек пока нет, соседскую ребятню развлекает, на любушку, Злобушку, украдкой поглядывает. Та в доме напротив прибирает, за водой к колодцу бегает. Стройная, гибкая, коса девичья до пояса, глаза карие, лукавые. В конопляном платье - загляденье. Бабье лето паутинками рукав вышило, желтым листиком подол украсило. А придут холода, с румянцем на щечках еще краше станет.
Ермолай так решил: по первому снегу сыграет свадьбу. В деревне-то обычай по весне молодых сочетать, но если никто не возразит, то и тянуть нечего. Вот поможет заставы чинить и сосватает.
С улыбкой чиркает ножиком по деревяшке, вдаль глядит, да ничего не видит - сердце червяк гложет. А ну как родственники Злобушки воспротивятся? Ермолай-то простой плотник, и отец обычный коваль был, а дед так и вовсе ничем кроме охоты не промышлял. А Злобушка - дочь купца.
Ну, ничего, скопит любушке своей на шубку к зиме. Пусть не соболья, а лисья шубка, но, глядишь, родственники смягчатся и примут плотника. А там уж он расстарается.
Долго ли коротко ли, наступило время идти.
Обнял Ермолай Злобушку за тыном украдкой, замер надолго, Чернек со двора окликать стал, двух воронов с крыши спугнул. А Ермолай все любуется очами Злобушкиными да подмечает, как рассветное солнышко в русых прядях розовым отзывается. И грусть одолела, будто зимний ветер под рубаху скользнул.
Злобушке, кажется, тоже дурное почудилось. Остаться просила, не ходить. Ермолай и рад бы, да в кармане два медяка, на что тут свадьбу сыграешь? Не говоря уже о шубке. Смахнул с чела недоброе видение, Злобушку, набравшись смелости, поцеловал, и повела тропка к заставам.
Лес золотом одеваться начал. Паучки-странники на серебряных нитях по воздуху летят. В прозрачном небе пух облаков разметался. Запрокинешь голову - лето, оглядишься вокруг - грусть закрадывается. Скоро запоет журавлиный клин прощальную песню.
Щука сына взял, Ермолаю в помощь. А еще братьев Возгарей, Горыню и Лебедя, чтоб учились понемногу. Вредная Мара сама увязалась. Сказала, кашу будет варить да уху. Спорить не стали. Уху Мара варила знатную. Так и отправились.
Чернек всю дорогу соображал, как печку для сына кнеза класть. Дружина в курной избе на земляном полу перезимует, а кнезичу светлую горницу захотелось.
На двух заставах обрастали мозолями. Камнями крепили опаленные стены, а мост, что в реку обвалился, до весны оставили - льдом перейдут, кому сильно надо. Срубы, что совсем пожжены, по бревнышку растащили. Новые от пожарищ подальше ставили, на столбы. Землей обсыпали, дерном обкладывали. Этим Щука заведовал. Он с землей в ладу был, знал глины по именам, а пески по кличкам.
Ермолай же вымерял так, чтобы без щелей обойтись. Всегда хотелось все на славу сделать. А то на душе неспокойно, если хоть одна дощечка криво прибита.
Мара сухой длинный нос всюду сует. Не зря про нее в деревне история ходит, будто она маленькой у лесного царя в сороках служила, тайны по краям собирала.
Один вечер Ермолай не удержался, напрямую спросил, верно ли сказывают?
Мара и так неулыбчива, а тут и вовсе мрачнее тучи сделалась. Но историю про детство, хоть и нехотя, поведала без утайки.
Дело так было.
Задумал лесной король дочь замуж выдать. И как назло, что ни жених, то пакость сплошная. Один с бесами дружбу водит, другой сам наполовину бес, про третьего и вспоминать не хочется.
Как тут быть? Дочка растет, в одиночестве чахнет. Стал лесной король думать, как про жениха заранее все узнать-выведать. Сидит на высоком пне, брови зеленым мхом поросли, на плечах жабы глаза таращат, по брюху улитки ползают, а под ногами ужи снуют. Тут в гости соседская ведьма заглянула, что травы и грибы в лесу собирала. Узнала о беде и давай советовать.
- Ты, - говорит, - собери сирот по деревням вокруг. Пусть сороками обернутся. Я заговор для того знаю. Сорока-то, как известно, самая любопытная птица. Длинным клювом все тайны соберет, да на белом крыле новости принесет. Если какая вздумает дурную весть на порог приволочь, черным хвостом солнце перечеркнуть - той голову отрывай сразу.
Король кивает согласно. А ведьма добавляет:
- Каждая служба должна быть оплачена, взамен ты сирот научишь лесным тайнам.
Так король и поступил. Собрал сорок сироток, обернул их в сорок. Пустились белогрудые по всем краям тайны у женихов выведывать.
В первый день вернулись сороки ни с чем, потому как близко летали. На второй день с крыльев новости стряхнули, что у какого принца на уме. А на третий три дюжины и три опять без новостей, а одна, самая маленькая, на черном хвосте про болотный мор вести принесла.
Что делать? Как и обещал, лесной король горемычной голову и оторвал. Да только забыла ведьма предупредить, что после смерти сороки обратно сиротками обернутся.
Сидит король на высоком пне, а у ног сиротка убиенная. А правитель лесной вовсе не кровожадный был. Ужаснулся содеянному, стал горевать, в чаще такой ураган поднялся, что ветром деревья с корнем из земли вырывало да в другом месте обратно в землю втыкало.
Все в горе. Король плачет, дочь его рыдает, жабы на плечах слизь пускают, улитки замерли, пошевелиться боятся, ужи расползлись, а про сорок и говорить нечего - страшатся так, что каждое перышко трепещет. Только ведьма довольна, ей для особого отвара как раз чужая скорбь понадобилась. Лесной король злится на старуху, да только что он ведьме сделает? Такой уж колдовской промысел. Не наказывать же волка за то, что зайца съел?
На девятый день ураган утих, сороки снова в небо взлетели, на крыло легли. Теперь уж король им обещал головы не отрывать, но сиротки все равно боялись, потому каждая старалась плохих вестей не находить. Да толку от такого мало. Если сорока не станет везде нос совать, ничего она не найдет.
Мара одна это поняла и решила, чем быстрее жениха разыщут, тем скорее по деревням вернутся.
Как известно, дело у того спорится, кто его делает. И вышло, что именно Маре удалось хорошего жениха для королевской дочки приискать. Один из болотных лесовиков древнего рода сына доброго вырастил. Через месяц свадьбу сыграли. И так сорокина служба закончилась.
Король всех сирот отпустил. В награду же первую дюжину наделил ягодным даром, вторую - грибным, третью - травяным, а еще трех - научил по воде и листьям гадать. А Мару наградил богато: и ягоды знать, и грибы различать, и травами лечить, а ко всему еще и кухарки лесные научили хорошо стряпать.
Да только с тех пор что ни день, а мимо Мары сорока с грустным криком пролетает. От того Мара хмурая, что всякий раз, как травы собирает или уху варит, о сиротке убиенной вспоминает. И вины ее в том вроде нет, а и покой души пропал.
Строить бы еще дня три, да Горыня зубилом лодыжку повредил. Сам на земле сидит, нога на пеньке, а к местному знахарю идти наотрез отказывается - тот, видите ли, другим богам жертву приносит. И так, и эдак к Горыне подступались, ни в какую. Уж весь пенек кровью залил - требует, чтобы отвели в Казарцы к тетке Свите. Пришлось раньше договоренного возвращаться.
Рану Мара глиной замазала и берёсту приложила. Хотела было кровь заговорить, да Горыня так зыркнул, что сразу отступилась.
Пошли. Лебедь с одной стороны поддерживает, Чернек с другой, холодный ветер в спину подталкивает - кое-как дохромал Горыня.
Пока шли, Ермолай вспоминал, что интересного повидать успел.
Сын кнеза хвалился булатным клинком, на спор разрубал толстенные бревна под дружный рев дружины.
Еще хитрый торговец из Хаурана показывал летающего змея. Змей раздувал крыло вокруг головы, скаля длинные зубы, но так и не взлетел. У хауранца был раб-мурин - с виду страшный, как лесовик, а на деле робкий. Мурин тот ловко глотал огонь, но такое Ермолай в прошлом году уже видел.
На малый блот древичей пустили, но велели в сторонке тихо стоять. Блот норги устроили после возведения высоченной деревянной башни. Ермолай снизу прикидывал - в шесть человек башня, если на плечи друг другу заберутся.
Вся дружина собралась вокруг огромного костра. Поодаль развели костры поменьше. Так много, что Ермолай даже испугался, не сожгут ли заставу заново. К вечеру на вертелах дымились, истекая жиром в уголья, кабаньи туши. Перс-торговец, которому норги караваны охраняли, выкатил четыре маленькие бочки крепкого вина, а местные выставили гигантскую дубовую кадку меда. Каждый мог подойти, зачерпнуть ковшом и испить, сколько хотел.
К главному костру пригнали двух рабов - парня из оногуров и юную вильчанку.