Впоследствии Ами Фаду поняла, что бурнусы всех мужчин, подпоясанных золочёными шнурами, скрывают шафрановую одежду чьих-то дворцовых слуг. А из людей простых, даже и самых богатых никто не смел надеть что-либо жёлтое, ни платок, ни кушак.
Попасться на глаза такому, привлечь его внимания, был главный страх Ами Фаду на базаре.
На радость шудам, соседям в устрашение визирь устраивал игрища яфаргов и турниры с казначейскими бойцами то на огромной базарной площади, то за стенами Петел Сак-Баала. Было чем похвалиться... Как он их гонял и как кормил! От души. Как гонял, так и кормил. Щедро дарил, по полной требовал. Раненые яфарги, калеки оставались на прежнем довольствии, яфарги старших лет – в телохранителях визиря, становясь главными звеньями его разведческой сети, кто понимает, настоящей элитой.
«Яфар-Баал! Как равнинная река берёт исток в горном водопаде, так яфарги – в преданности Тебе! Мы – рука твоя, мы – кинжал в твоей руке! Яфар-Баал! Не зная преграды, восток и запад мы собираем в кулаке по велению твоего слова, непобедимый Яфар-Баал!»
Конский топот отдалился и затих, Ами смотрела в наполнявшееся полуденной жарой небо, вспоминая горские сказки. О тех, чей выезд только-только миновал её дом…
Говорили, будто бы светлым днём яфарги, как рой полосатых шершней, пересекают долины, пустыни и плоскогорья, и если не успели атаковать селение, на закате оборачиваются пёстрыми змеями и уползают в трещины земли. Утром выходят, как всадники, обрушиваются и отступают с добычей. Но некоторые из них… отправляются дальше в горы... в облике змеев… змеев-душителей... громадных…
Они длинны, как ручей, ползут и не кончаются, а остановятся – и не видно их. Они бросаются издалека, подобно внезапному граду. Ударом головы дробят скалу. Обвив столетнее дерево, расщепляют его, как высохший стебель камыша.
На перевалах и у озёр они караулят девушек. Набрасываются и душат, кусают ядовитыми зубами и утаскивают за собой. Если змея настигнуть, он не отдаст жертву, но задушит её насмерть.
Ами Фаду вспоминала...
У пёстрых змеев есть змей-повелитель, раз в году он идёт за добычей, но, выйдя со всеми, охотится по-другому.
В горах змей-повелитель находит трещину, делает себе гнездо под наветренной стороной холма. Уползает внутрь, свивается кольцами, становится чёрным. Ждёт холодную ночь, ждёт пыльную бурю.
Когда мужчина горец идёт мимо, змей сверкает глазами из темноты. Шипит и свистит, прогоняет, ему не нужен мужчина. А когда видит девушку, змей-повелитель умолкает, прикрыв глаза... Кончик хвоста с трещоткой высовывает на тропу и затягивает обратно, словно это безногая ящерка пробежала. Девушка замечает вход, ищет укрытия и заходит внутрь. Переступает змеиные кольца, как гряды камней и наносы песка, ложится отдохнуть. Тогда змей начинает сжимать кольца. Полосы на чешуе становятся ярче, шуршит песок, скрипят камни. Жёлтые глаза распахиваются, зрачки стоят, как языки чёрного пламени, за ними сияет смерть...
Живо до замирания, до ужаса Ами в детстве представляла себе этот момент: одинокая девушка во мраке, в железных петлях. Жёлтые и чёрные полосы движутся, слышно, как скользит чешуя. Петли накрывают, обвивают её до груди, до шеи... Раздвоенный язык трогает лицо. Распахнутая пасть, как вход в пещеру, полную горячих углей. По двум острым зубам стекают, отрываясь, прозрачные капли яда. Жар и холод прокатываются по телу. Змеиные глаза точат глухой свет...
3.
Как же Ами смеялась, обнаружив, наконец, способ заработать на что-то сверх лепёшки, хоть на пучок ароматных трав для супа, когда её, – её испугались!
Женщина сидела в дверях перед разложенными на продажу ковриками. Взгляд Ами задержался на ярком зелёном пионе в красной листве.
«Надо как выдумать, всё наоборот!»
Женщина вдруг, быстрым движением сложив ковёр, протянула, даже скорей подтолкнула рулон к Ами. В дверях появилась вторая с удивлённо-недовольным видом, который сразу пропал, едва она увидела Ами. В тот жаркий день она гуляла с локонами до плеч, завязав платок на макушке.
– Фадучка...
– Ведьма-фадучка...
Шепнули женщины друг дружке.
«Ах, так? Впрямь, похоже? Ну что ж их повадки мне знакомы. Отблагодарю за подарок!»
Ами ловко выдернула нитку их бахромы коврика, намотав на палец, завязала в узелок. Положила на ладонь и сдула к дверям! Ей смущёно, но низко поклонились. Верят! Если фадучка рвёт что-то, она так проклинает. Если завязывает – призывает благо. Значит...
Ами в женском обличье было довольно так повязать платок, взять напоказ мешочек с чёрной и красной фасолью и гадать, бродить по улицам, присаживаясь на этот же коврик на перекрёстах и на рынке. Фасоль она добыла, как и коврик: молчаливым намёком. Суеверных много, кто сами попросят погадать. Ами не навязывалась, рта не открывала. Порой и гадание завершала безмолвно: улыбкой или сведёнными бровями. Второе реже. Когда она, бывало, покачает головой, краска сбежит у хозяйки из-под румян, и ей достаётся монет вдвойне, с просьбой: «Завяжи узелок, отведи несчастье!»
Но после того как слуги казначея остановились погадать, Ами стало тревожно, и она редко гуляла в образе фадучки.
Ей было пятнадцать лет.
4.
Отец, единственный грамотный в горной долине, был все сразу: менялой, купцом, переводчиком. Он сказал Ами, как дать знать, что она жива и на свободе.
Из караван-сарая жители Петел Сак-Баала с попутчиками в разные края отправляли письма. Их брали без платы, это святое, как гостеприимство.
На родном языке писать безумие. Да и его письменного, тем более чужих, Ами не знала. Отец сказал:
– Пиши на любом языке, хоть каляками детскими, но скопируй вот это, адрес. Среди строк незаметно поставь инициалы. А можешь и не ставить, мои сёстры нескоро, но получат письма, не поймут, но – поймут.
Набор бессмысленных знаков не так-то легко выдумать и нарисовать! За рядами менял Ами обнаружила кое-что интересное для себя, тихое, безлюдное, прохладное место для отдыха, превосходное место – заброшенную Библиотеку.
«Общая и ничья. Никому сюда не надо, и быть здесь не запрещено».
Открытие представляло собой нечто больше, чем комната или здание. Это были, уходящие под землю, частично обрушенные, восстановленные лишь у поверхности, тысячелетней древности библиотечные ряды, лабиринты, хранилища.
В библиотеке, копируя в письмо случайные отрывки текстов, подолгу разглядывая книги с картинками, отщипывая по кусочку лепёшки, Ами проводила день за днём, спеша домой, когда спадала жара, но вечерний свет ещё тек по улицам.
Дома, когда сгущалась вечерняя темнота, Ами Фаду слишком бедная, чтобы заиметь масляную лампу или хотя бы свечей, комкала единственное шерстяное одеяло, обняв его, и так засыпала, не покрывшись даже в холодную ночь. В сущности, она ничего не боялась. Развлечений не искала, и тягость однообразных дней скатывалась с Фаду, как дождь с упругой травинки. Но внутри она целиком состояла из недостижимого: смотреть в большое, глубокое небо, шутить и смеяться на родном языке, смеяться громко. Обнимать, причёсывать, плести косы подругам, бросаться в объятия тёток, заглядываться на мальчишек в кругу вечернего танца, любить.
Доброй приметой города были ярко наряженные вольно гуляющие дети и куры, а особенно – царственной красоты и наглости петухи. Красоты сногсшибательной! От миниатюрных до высоченных, с собаку. Оперение – все цвета радуги. Хвосты – тёмно-синие, бирюзовые, изумрудные водопады с непременным вкраплением хотя бы двух зубчатых, узких перьев – ярко-золотых. Ами удивлялась, пока не заметила на очередном шикарном петухе настоящее золотое ожерелье из тонких колец.
«Их украшают! И ведь не украл никто!»
Куры гуляли во дворах или близко к воротам. Петухи – повсюду, так, что не понятно, принадлежали они кому-то или всем сразу. Священные птицы шудов. Даже от копыт чёрных коней яфаргов не шарахались, а всадники, завидев, осторожно объезжали петухов.
Ещё в этом каменном городе из хорошего и живого было – множество источников. Порой из дома крепости било несколько, прямо из стены. Фонтанчики на развилках, ручьи в канавах вдоль улиц. Журчание. Рядом пучок травы, не объеденной ослами. Ами останавливалась и смотрела долго на него.
Прямо вдоль её окна сбегала струйка, невдалеке целый водопадик. За углом дома собиралось озерцо, уходившее через трубу под землю. Ами находила утешение в каждодневном омовении. Разложенный бурнус за ночь высыхал, снять его ради купания она не рисковала. Духов у неё не было, румян, ароматических масел, так что от Ами всегда пахло свежестью родниковой воды. Ей было шестнадцать лет.
Часть третья.
1.
Когда подошло её семнадцатилетие, Ами Фаду заболела. Местная лихорадка – обычное дело. Странно, что до сих пор миновала, плохо, что за Ами не кому было присмотреть. Если бы не вода у окна, где подать рукой, если бы не спадающий к утру жар, могло плохо кончиться. Лихорадка быстрая, короткая. Через трое суток Ами встала с постели слабой, но почти здоровой, невесомой как листок, прозрачной и на год взрослей.
Надо поесть. Надо идти за монетой.
Раннее утро, людное, но не торопливое. Между раскладывающихся торговцев Ами шла тихо-тихо от головокружения, с торжественностью человека заново приветствующего жизнь. Как будто несла фарфоровый светильник, с маленьким огоньком внутри и ровным светом сверху донизу.
За монетой последовала удача: разносчик лепёшек пробегал мимо, не пришлось долго идти на базар. Ами съела половину возле фонтанчика, остаток спрятала в рукав и вернулась обратно в Меновые Ряды, прошла во внутренний дворик громадного скального здания, дальше собственно Библиотека. Время отправить домой напоминание о себе.
Библиотеку Ами очень любила. Город – насквозь чужой, а это пещерное здание похоже на детские, горные убежища запахом, прохладой. Природные горизонтальные щели выветривания и здесь использовались как полки, дома – чтобы хранить еду: твёрдый и зреющий сыр, вино, фрукты и сухофрукты. Можно вообразить, что снаружи не Петел Сак-Баал, а зелёные горные долины.
Ами улыбнулась прохладному, вглубь нескончаемому главному залу. Книгам в переплётах, корешкам многотомников, свиткам, картам на тонко выделанной коже и старым друзьям. Наборы картинок на широких листах, альбомы, проложенные едва видимой тканью, лежали на прежнем месте. Ами рассматривала картинку сквозь ткань, гадая, выдумывая, что там, и лишь затем открывала. Невообразимые звери. Странно наряженные люди. Атласы оружия, посуды, механизмов, деревьев и цветов... Видно каждый лепесток, побег и корень.
2.
Пыль. Остатки деревянных лавок, изъеденные жуками. Ами садилась за центральный, каменный ряд квадратный столов. Вокруг каждого – каре кресел из железного дуба. Сидения великанов, можно забраться с ногами. За высокой спинкой Амии чувствовала себя в убежище. От двери её не видно, если кто и не зайдёт, вроде толмача за словарным подсказчиком или таблицей иностранных мер.
«Как здесь по-прежнему! Хорошо, что я не умерла!»
Своды зала расколоты до неба вдоль. Ровно по столам, по центру зала, с востока на восток проходя, светят два солнца, когда ярко, когда тускло, но постоянно.
Ветхий книжный том выскользнул из рук и обложки. Подняв его, Ами без сил опустилась на краешек кресла. Отдышалась, потяну-улась… Шорох.
Незамеченный напротив света, за тем же столом сидел человеком. В цвет кресла попадали складки дорожного мужского бурнуса. Лицо – каменный, неподвижный прямоугольник: ровная линия бровей, тёмные глаза, нос без горбинки, прорезь рта без эмоций. Мужчина приветствовал Ами полувставанием, задержав у плеча открытую ладонь. Он приветствовал так Ами, одетую парнем... Но этот жест, почтительный, обозначающий границу, относился исключительно к женщинам!
«Свет жизни моей, всё пропало! Плен, пытки, гарем или казнь!»
Сердце рухнуло в холод. Ами вскочила, оглянулась. Исподлобья метнула взгляд на незнакомца. Сделала шаг к выходу. Обратно. Взглянула опять.
Грифель скрипел. Мужчина, заглядывая в свиток, набрасывал какие-то списки на отдельных листах, вроде счетов. Узкий свиток, прижатый камнями из старых, из раздела «законники». Листы новые, атласная бумага.
Он улыбнулся Ами, не отрываясь от работы, уголком рта:
– Прошу простить. Я больше не буду.
Ами села в кресло. Кисти рук на столе белели на просвет, тонкие, узкие. Султанского клейма в помине нет, даже намёка на него.
«Да... – обречённо подумала Ами Фаду, увидев себя со стороны. – Очень похоже на парня, кого угодно проведу, конечно».
Теперь под гулкими сводами скрипели два грифеля. Рука мужчины с невиданной скоростью набрасывала строки, загипнотизировав Ами Фаду. И такие ровные! Под несколькими – крупный росчерк другим, охристо-жёлтым грифелем. Ставя его, мужчина иногда усмехался. Она сама тщательно перерисовывала клинышки из раскрытого тома, не решаясь прерваться и уйти. Что делать? Как быть? Или уже всё равно?
Чужой грифель замолк. Мужчина невозмутимо изучал результат её труда, а встретившись глазами, щёлкнул пальцами над столом и рассмеялся:
– Извини ещё раз, шуд, – обратился, как к младшему соплеменнику, – но здесь у тебя...
– Фаду! – гордо перебила его Ами, чего терять.
Румянец, украденный лихорадкой, вернулся к ней. Профиль – хоть сейчас на медаль.
– Фадучка, – кивнул он, – а зовут?
– Амистат!
– Ами, у тебя здесь ошибка в написании, впрочем... Насколько я помню султаншу из этой истории, ослику можно только позавидовать!
Розовеющая Ами не отвечала, и незнакомец предложил:
– Если хочешь, я помогу тебе. Ты служишь у кого-то в доме и копируешь сказки для детей?
Ами радостно кивнула:
– Копирую! Нет, не служу, для писем копирую, всё равно, сказки или быль. Я должна часто писать домой. А я не научилась, не умею. Да и они не прочтут без отца.
– Странно... – прищурился незнакомец и тут же возразил себе. – Ничуть.
Эта манера иногда реагировать короткими взаимоисключающими фразами оказалась его характерной чертой. Ещё одна – сильный контраст между каменными чертами лица и улыбкой.
3.
В тот день ничего Ами не написала. Сначала Жафар пересказывал выбранную ей книгу, в общих чертах, явно что-то упуская. Но и с купюрами там обнаружилось море пикантных, экзотических, возмутительных и завлекательных сюжетов, странных обычаев, непонятных прибауток и абсолютно незнакомых вещей.
Ами увлеклась, забылась, осмелела, начала переспрашивать:
– А это что за зверь?
– Верблюд? Ммм… – горбатая лошадь. На них ездили.
Рассказчик вставал и пропадал в лабиринтах каменных стеллажей. Возвращался с альбомом:
– Смотри, вот как они выглядели. У этого, видишь, два горба, у этого один. В них… вода, так скажем.
На картинке вальяжно шагали по барханам песочно-жёлтые, завораживающе реалистичные верблюды. К горизонту шли, к замку с башенками, к недостоверно смуглому, курчавому принцу в короне, но без тюрбана и почти без одежды.
– Чей это замок? Неужели бывают люди с чёрной кожей?
Легко и непринуждённо недосказанная легенда переходила в древнюю историю, затем в новую сказку, которую ждала та же судьба. Монотонный голос рассказчика редко взлетал, мигом возвращался к размеренности. Едва заметная нотка самоиронии его вела на поводу, как большого зверя, который охотно следует за ребёнком.
Уже вечер? Ами очнулась, словно вынырнула из полумрака и голоса. Весь день просидев на месте, она чувствовала себя, как после долгого путешествия. Как будто с соседками уходила в горы, за орехами, с ночёвкой... Или с тётками на ярмарку ездила... Дышалось иначе, в груди сырость и свежесть воздуха, в руках, ногах усталость, в мыслях – волнительное: «А дальше? А про что на следующей странице?»
А дальше – спать. Домой пришлось бежать бегом.