Сняв перчатку, он дотронулся до скулы и с досадой посмотрел на окрашенные красным подушечки пальцев.
«Мои люди поймут, что это ты по моей герцогской морде проехался! Позор! Но это было в последний раз! Довольно с меня такой дружбы и такого друга, – растер он кровь пальцами и вздохнул. – Надо лед, что ли, найти…»
Но пока он приложил к щеке рукоять Анарима, и так, с кинжалом у лица, выехал к Пустоши. На заснеженном лугу Рагнер увидел свежие людские следы – и, повернув голову вправо, не поверил своим глазам, заметив среди острых валунов светло-серый плащ Лилии Тиодо. Молодая женщина зачем-то бродила там, в кругу за камнями и в полном одиночестве, а гнедая кобыла Арла Флекхосога стояла за Пустошью, у дороги в город, привязанная к дереву.
– Что вы здесь делаете? – подъезжая к валунам и убирая кинжал в ножны, удивленно спросил Лилию на меридианском Рагнер. – И снова одна? В такой глуши? Одна ехали через лес?!
– Мой обидчик понес наказание, разве нет? – спокойно ответила темноглазая красавица, рассматривая его разбитую щеку. – Я же не могу всю жизнь прятать себя в четырех стенах.
– Но одной вам точно не стоит ездить по лесу.
– Я собиралась пойти туда, где всё случилось… Посмотреть в лицо своему ужасу и, конечно, я должна была быть там одна. Но, – тяжело выдохнула Лилия. – Я не смогла… Сошла здесь пока. Меня всегда манило это место, да до сегодняшнего дня я к нему ни разу не подходила близко…
– А мне здесь не нравится, – окинул он взором с высоты тринадцать острых глыб, что встали неровным, редким кругом возле неглубокого оврага, в каком притаилась Саагра или Лешийка – извилистая, как пятиглавая змея, тихая речка. Внутри круга из камней и была та самая Пустошь – глинистый пустырь, на каком не росли травы – пустырь всего в десять шагов по длине вдоль оврага и в девять шагов по ширине.
– И мне это место не нравится, – огляделась Лилия. – Но здесь есть что-то… загадочное. Эти огромные камни зачем-то притащили сюда, на край оврага, но зачем? Не знаете?
– Не знаю. Когда мои предки завоевали эти места, почти тысячу лет назад, то эти камни уже здесь были – и уже тогда никто ничего о них не знал.
– А с вами что случилось? И почему вы тоже один? Без двенадцати стражей Дьявола?
– Стражи ищут бандита и убийцу моего брата. Это сейчас важнее. А я поехал к Вьёну. Зря сделал. Получил от него из-за вас… – усмехнулся Рагнер, спешился и прошел за валуны. – Госпожа Тиодо, – приблизившись к ней, поглядел он в бархатные глаза, ставшие при сером свете дня карими и теплыми. – Крест, что вы вышивали… У меня такой же есть на спине. Вы знали про это?
– Такой же крест? – искренне удивилась Лилия. – Извините, герцог Раннор, но это какое-то весьма странное совпадение. Откуда я могла знать? Такой крест являлся мне во сне. Лет… кажется, с двух, еще с младенчества. Когда я до него дотрагивалась, то просыпалась. Мне всегда было любопытно: дотронуться, не проснуться и узнать, что дальше… вот я и вышила такой крест.
– Зачем вы сказали Вьёну, что любите меня?
– Я сказала всё, как есть, начистоту. А он должен смириться с тем, что я никогда не смогу отдать ему свое сердце, ведь отдала его другому.
– И вы меня правда любите? Даже после того, как унизили себя в Суде, а я отпустил вашего насильника с десятью золотыми ронами в кошельке? Всё еще любите меня?
– Я хотела бы вас ненавидеть, но я понимаю вас: вы пожертвовали справедливостью ради любви, – нежно говорила она, а Рагнер начинал вновь дуреть – проникаться наваждением от ее красивого голоса, гордого лица, вишневых губ и темных глаз. – Помните, я говорила, что любовь это самое жестокое из чувств. Так вот, любовь требует на свой алтарь жертвы. То маленькие жертвы, то большие… И если мы хотим ее сохранить и удержать, то можем пасть низко… Я тогда не в Суде была, а лежала на вашем алтаре. И я оставила на нем честь и достоинство… Хочется надеяться, что это того стоило: что мои страдания и унижения надолго продлят ваше лучезарное счастье и сладкую любовь. Меня это утешает. Я радуюсь, что вы счастливы и что безразличны к моему горю. Пусть… Я упиваюсь своим позором, своим мученичеством, но не питаю гнева и не поддаюсь обидам…
– Позор с вас той же ночью смыло море, – не выдержал мук совести Рагнер. – В бурю, что неистовствовала. Я не нарушил клятвы, данной вам и Вьёну. Выродок теперь рыба – я покарал его своим судом.
– Рагнер… – прошептала Лилия, – …я не зря так тебя люблю…
Она нежно дотронулась до его горящей, побитой щеки, обжигая ее сильнее своим прикосновением. Налетел ветерок, бросив мелкий снег Рагнеру в лицо, будто пытаясь образумить его. На короткие мгновения сизая туча скрыла и без того невидимое солнце – серое небо потемнело, день стал сумерками, а глаза Лилии превратились в бездонные, гибельные, черные… Глубокий колодец, в какой Рагнер хотел пасть, опять позвал его. Одной рукой он обнял хрупкую талию, притягивая к себе белокурую красавицу, а другую руку завел за затылок Лилии и жадно поцеловал ее сладкие вишневые губы.
Стоя, прижав ее спину к большому валуну, Рагнер навалился на Лилию и целовал ее так, будто не мог напиться ее нектаром. Его руки забрались под ее просторное платье – одна нашла ее мягкую ягодицу, другая – маленькую, упругую грудь, дразнящую тем, что она не давалась в руку.
– Да? – тяжело дыша, спросил он Лилию, собираясь расстегнуть поясной ремень.
– Да, я хочу, – чуть слышно прошептала она, целуя его в шею. – Если ты остановишься, то я буду умолять тебя на коленях…
Золоченый Анарим полетел в снег вместе с цепью, кошельком и беретом. При свете дня, никого не таясь, охваченный звериным желанием и позабыв про стыд, Рагнер страстно, жестко и даже жестоко подминал своей мощью чужое хрупкое тело, вжимая его в каменную твердь и содрогаясь от удовольствия каждого момента. Лилия сладко и тихо стонала ему на ухо, обнимая его за плечи и тормоша его волосы. Закрыв глаза, Рагнер чувствовал себя то в жаркой, то в ледяной черноте, сводящей с ума его плоть и дарующей наслаждение с новым движением ей навстречу. Грозовые разряды, убыстряясь, прокатывались по двум соединенным телам. Мужчина и женщина учащенно дышали в окружающем их безмолвии, не видя ничего, не замечая ничего – только свое удовольствие, переносившее их в таинственный, поблескивающий, черный, словно черный бриллиант, мир, созданный темными божествами для них двоих. В те минуты Рагнер желал пропасть в этом мире навек.
И вдруг мир стал ослепительно белым. Очнувшись, Рагнер успел отстраниться, даже скорее отшатнуться, и оставить свое семя на камне, у его подножия. Тяжело дыша, он упал спиной на валун, встав рядом с Лилией, взлохмаченной и тоже тяжело дышавшей паром в морозный воздух.
– Не знаю, что сказать, – застегивая пояс и оправляя одежду, сказал Рагнер. – Я как с ума сошел…
– И я рада этому, – улыбаясь, ответила Лилия и тоже начала приводить себя в порядок. – Не надо ничего говорить. Я сама так хотела. Спасибо… Иначе я помнила бы только того зверя…
Отойдя на шаг, Рагнер заметил на валуне каплю крови, попавшую туда с его щеки. Он не стал ее стирать – вместо этого умыл снегом лицо, после чего поднял и отряхнул свой берет, надел его на голову и стал застегивать ремень с кинжалом и кошельком. Он молчал. Дикая похоть, что минуту назад им владела, теперь бесследно исчезла и, прогорев, оставила после себя золу. Зато разрастался стыд: и перед Маргаритой, и перед Вьёном, который оказался прав насчет него, и перед самим собой за слабость. Но почему-то не перед Лилией. Он не знал, что ей сказать, а сказать что-то надо было.
– Я, похоже, запутался… – пробормотал он. – Никогда не думал, что такое со мной случится… Я редко влюбляюсь. И никогда до этого не любил сразу двух женщин. Я не знаю, что мне сейчас с тобой делать…
– Спасибо за то, что тоже любишь, – с надеждой в голосе произнесла Лилия. – И я не знаю… Но мне было важно услышать, что ты тоже любишь.
– Пойдем быстрее отсюда, – махнул он головой в сторону дороги. – Я в город еду. Провожу тебя…
Лесной дорогой до города, Рагнер задумчиво молчал, а Лилия ни разу его не потревожила. И за эту чуткость он был ей очень благодарен. Приближаясь к городским воротам, он поймал себя на мысли, что хочет пригласить Лилию в Вардоц, в свои покои, где есть спальня… Отругав себя, он изгнал заманчивый соблазн, что можно еще разок, Маргарита же ничего не узнает.
– Здесь мы расстанемся, – внезапно заговорила Лилия. – Лучше мне одной заехать в город… Рагнер, раз ты не знаешь, – смело говорила она и столь же смело смотрела на него, – то я скажу. Пока мы ехали, я поняла, что на многое готова ради счастья, ради любой любви с тобой, хоть тайной, но у меня есть черта, какую я не смогу переступить… Я должна стать дамой твоего сердца, как и она, баронесса Нолаонт. Иначе, я не смогу…
– Ааа… – простонал Рагнер. – Рыцарь из меня – дрянь, уж прости. Затем тебе такой рыцарь, самый презренный в Меридее?
– Потому что ты не такой. Не презренный и не дрянь. И я не презренна, и не дрянь… Ты почти каждый день в Вардоце, а я каждый день бываю в храме – мне просто больше нечем заняться, читаю там «Книгу Гордости»… дошла до тридцать восьмого цикла лет… Потом буду читать «Книгу Позора», – усмехнулась она. – Буду ждать весть от тебя, а если не дождусь, то досаждать тебе не стану.
И, не прощаясь, она поехала на гнедой лошади вперед, к городским воротам. Рагнер смотрел: оглянется ли Лилия – она не оглянулась. Он свернул влево, к деревянному мосту через Йёртру на холм.
– Нет, Рагнер, нет! – приказывал он себе по дороге. – Даже не думай, хоть сейчас не будь слабаком. Плохо всё это кончится: в двух дамах запутаться – хуже, чем меж двумя демонами оказаться – они тебе душу на мелкие тряпки изорвут… и сердцем обе закусят. Нет!
Глава XX
Сатурналий
К концу одиннадцатого века стать рыцарем, воином Бога, являлось непростой задачей для мужчины, но посильной. Даже простолюдин мог стать неблагородным рыцарем, если имел законное рождение, происходил из воинов и не являлся в прошлом послушником. Достойные воины с преступным или незаконным рождением могли стать воинами веры, рыцарями Святой Земли Мери́диан, какие давали обет безбрачия. От воина Бога нынче требовалось лишь доказать Доблесть, совершив подвиг, и дать клятву, следуя Добродетели Веры. Ранее требовалось еще доказать третью рыцарскую Добродетель – Честь, какую олицетворял конь, незаменимый спутник рыцаря.
Но четкого критерия и определения Чести не существовало. Рыцарь просто вел себя столь достойно, что заслуживал почет даже от врагов. Гордыня не являлась рыцарским Пороком, но достойный воин Гордыни не имел: он мог кратковременно собою погордиться и далее, пребывая в скромности, забывал о былых подвигах, ведь его ждали новые. Отсутствие Гордыни также заслуживало почета, значит, являлось Честью.
Честь еще понималась как «черта» или планка, разделяющая добро и зло, славное и позорное, допустимое и недопустимое, – чем выше была такая планка, тем больше имелось у человека почета, то есть Чести. Мужчины, как считали священники, черту между добром и злом четко проводили с началом возраста Страждания – в двадцать два года и половину. У женщин она возникала сама и намного раньше – с появлением лунной крови. Причем, если у мужчин черта Чести горела Огнем, как стена, то у женщин состояла из Воды и измерялась не высотой, но шириной, – их «речка» то иссыхала, то полнела – поэтому женщины были более гибкими, часто уступали мужчинам, а те прощали им мелкую ложь.
Женщину с ее отрочества просто воспитывали в нравственной строгости и полезном труде: даже герцогиню или принцессу учили ткачеству, вышиванию или другому благородному рукоделию. Зато знатной женщине требовался духовник после ее венчания, который помогал ей полюбить супруга, выбранного родителями, прощать его измены и самой не поддаваться соблазнам – не потерять честь и не запятнать честь рода. Мужские измены честь рода не пятнали, хотя супружеская верность всегда почиталась. Связь на стороне вызывала у общества осуждение (как бесстыдство), и даже мимолетная интрижка могла лишить мужчину доброй репутации, карьеры, клиентов, покровителей… А чтобы у мужчины, особенно у благородного аристократа и рыцаря, высоко поднялась планка Чести, после возраста Посвящения, восемнадцати лет, следующие четыре года он тесно общался с духовником и брал уроки Боговедения.
Герцог Рагнер Раннор отбился от рук священников, попав в плен в Сольтеле; рыцарское достоинство ему выхлопотал в его девятнадцать с половиной лет канцлер Аттардии за несомненный подвиг – спасение своей жизни. Таким образом, без бесед с духовником, но посреди кровавой резни на Бальтине, ужаснувшей всю Меридею, к возрасту Страждания планка Чести у Рагнера Раннора закономерно установилась очень низко, если вообще не валялась на земле. Но он же всегда всех удивлял – и умудрялся сочетать несочетаемое: подвиги с позором, герцогский титул с торговым делом, Порок Гордыни, какой в нем цвел, пах и буйствовал, с Добродетелью Любви. Четвертого дня Любви, второго года, сорокового цикла лет, он устал с собой бороться и решил, что одарить своей любовью в восьмиду Любви всего одну женщину – это не по-меридиански, что он должен всех ею одарить! Но пока слишком занят верфью, торгашеством, поисками бандита, солеварением, сыроварением и винокурением, значит, пока его хватит лишь на двух дам. Словом, четвертого дня Любви он послал из Вардоца записку в храм для Лилии Тиодо, а когда она появилась в его кабинете, он встал перед ней на колени и поклялся быть ее рыцарем и верным слугой, но быть им тайно.
________________
Четвертому дню Любви предшествовало празднество Перерождения Огня. Для Рагнера Раннора это было особенное торжество, ведь праздновали победу над Бронтаей, какую одержали благодаря ему, Лодэтскому Дьяволу. А еще Вьёну Аттсогу, о вкладе в победу которого никто, кроме них двоих и Соолмы, не знал.
Празднество Перерождения Огня являлось семейным празднеством домашнего очага, тихим и сытным. В первый день ходили в храм на полуденную службу, днем дети и взрослые играли во всевозможные снежные забавы, катались в санях и даже купались в речной проруби. Рагнер, как настоящий лодэтчанин и ларгосец, тоже поплавал и даже не чихнул. Женщин (слава Богу!) в страшной Лодэнии плавать зимой во льдах не заставляли, но Олзе и Люти немножко поплавали, потому что плавать любили. Вечером обитатели замка собрались за дубовым столом, какой, помимо яств, густо усеялся огонечками маленьких светильников и свечей; ближе к ночи в Ларгосе пускали с горок пылающие огнем колеса, разжигали костры и устраивали вокруг них пляски, – любые забавы с огнем приветствовались. Лодэтский Дьявол воскрес тогда на одну ночь, одарив мир «адовым зрелищем» – потешными огнями от безвредных шутих, перепугавших неискушенных лодэтчан. Горожане наблюдали за «беснованием комет» с набережной, люди в замке – с террасы. Дамы взвизгивали, мужчины радостно орали, – шумный, шумный народ. Маргарита от страха пряталась в объятиях возлюбленного, восхищенно охала и смеялась. Он же едва улыбался. В полночь закончился пост целомудрия, и женатые пары тогда же покинули торжество, а прочие задержались еще на час. Во второй день в замке все отсыпались, и с наступлением сумерек, вновь собрались в обеденной.
Рагнер нестерпимо хотел видеть Вьёна за своим столом и Лилию Тиодо на своем ложе, – хотел ее раздеть, рассмотреть, насладиться ее прекрасным телом без спешки и любить ее не около леса, среди камней да почти на дороге, но на шелковых простынях и среди меховых покрывал. Это сладострастное желание мучило его, и еще его по-прежнему терзала совесть из-за Вьёна, а доставалось всем подряд и Маргарите, конечно, тоже. Она решила, что возлюбленный просто устал, расстроен из-за раздора с Вьёном и поэтому раздражен, вернее, рычит на всех «аки дикий зверь» – всё ему стало не то и не так, – поварихи неизысканно готовили, дозорные лентяйничали, Маргарита перечила ему, когда не надо, и не перечила, когда следовало. Маргарита же была готова его отравить, но терпела из последних сил, зная, что скоро он опять станет самим собой.