– Я вижу, – сказала Тику. – Мы не подвластны им.
Эррензи медленно повернулся, оглядывая жертву с ног до головы. Тику закусила губу, сдерживая жажду. Я смогу. Буду терпеть. Но как можно долго сопротивляться огню, разгорающемуся внутри тела? Сколько можно терпеть, глядя, как хозяин обходит жертву по кругу? Движения его стали непредсказуемыми и плавными, улыбка обнажила клыки, а глаза сияли, хотя в них не отражался свет звезд. А жрица так и стояла, не опустив руки, глядя в пустоту. Тику видела, как бьется жилка у нее на шее, как сияет пульс на обнаженном запястье.
Эррензи остановился за плечом у жертвы и впился ей в шею. Богиня судорожно выдохнула, но не шелохнулась. Запах крови вспыхнул в воздухе, ярче храмовых огней, громче победной музыки. Тику не могла больше ждать.
Она метнулась вперед и вонзила клыки в протянутую руку. Жертва дернулась и замерла, но Тику уже не думала о ней. Осталась лишь кровь, сияющая и горячая, новая сила, льющаяся в тело. Ее собственная кровь пылала, сжигая жажду, сердце стало раскаленным, словно солнце. Не в силах больше пить, Тику выпрямилась, глотая ночной воздух.
Эррензи отпустил жертву, и та упала, глухо ударилась о камни. Мертвая женщина, без крови, без силы. Тику хотела наклонится и заглянуть в лицо той, должна была пройти обряд священного брака на заре. В лицо мертвой богине…
Но Эррензи перешагнул через тело и привлек Тику к себе. Мгновение он просто смотрел на нее, а потом поцеловал, крепко, и на губах у него был вкус свежей крови, вкус святотатства и силы.
Таблица 3
Город Урук горе постигло.
Жрица Инанны, Инанна-Мириту,
Не может священный обряд провести.
Убита она, и душа отлетела.
В ужасе люди столпились пред храмом.
"Демоны жрицу Инанны убили!
Пьющие кровь,
Что живут близ Урука!"
Так говорили.
Царь тогда вышел, встал пред народом.
"Их я своею рукой уничтожу! –
Так говорил он. –
Если всех их убить,
Беда обойдет ли Урук стороною?"
Гадание начали именем Ану,
И к вечеру только явился ответ.
"Тебе, царь и жрец,
Повелитель Урука, – тебе это слово!
Должно тебе провести очищенье,
Женщину-демона камнем сковав –
Так отведешь ты беду от Урука".
***
В полдень земля и воздух раскаляются так, что трудно дышать, и невозможно даже помыслить о работе. Хочется укрыться в тени жилища, разум и тело ищут прохлады. Когда солнце пылает над головой, города затихают, и не видно работающих в поле. Людей и богов одолевает сон, и они засыпают, чтобы вечером вновь приняться за дела, охоту и войну.
Демонов, пьющих кровь, не опаляло солнце. Но привычками они подобны были богам и людям, и потому тоже укрылись в полумраке старого дома. Заснули в объятиях друг друга, на полу, на шерстяных одеялах.
Тику проснулась на закате, одна. Воздух был неподвижным и тяжелым, ни дуновения ветерка. В доме уже сгустилась темнота, но она не была помехой для пьющих кровь. Тику окинула взглядом комнату. Одеяла и циновки на полу, расписные кувшины под окном, масляный светильник на низком столике. Ее собственная одежда и украшения, в беспорядке сброшенные у стены.
Ей хотелось позвать Эррензи, мысленно или вслух, но она знала – не стоит этого делать. Хозяин не так далеко, она чувствовала его, словно огонек, бьющийся на ветру. Возле реки, или у западного канала… Он скоро вернется. Хозяин никогда не оставлял Тику надолго.
Она улыбнулась и отбросила покрывало. Не спеша оделась и собрала украшения. Надела их, одно за другим: ожерелье, серьги, браслеты и кольца. Нигде не найти прохлады, даже металл был теплым. Золото, серебро, медь и небесное железо…
Отыскав костяной гребень, Тику села у входа. Глядя, как отражается в каналах закат, она расчесывала волосы и улыбалась, ни о чем не думая. Гребень скользил медленно, – волосы ее были волнистыми и густыми, она не стригла их уже много лет.
Она почувствовала приближение людей, но не удивилась. Люди всегда приходят, чтобы умилостивить демонов. А теперь они будут бояться нас еще больше.
Эррензи тоже возвращался, Тику чувствовала его приближение, но он был еще далеко, не виден – лишь мыслью можно дотянуться.
Что ж, я сама встречу этих людей. Тику отбросила гребень, поднялась и ступила за порог.
Они поднялись на холм, двое, высокие, одетые, как воины. В кожаных доспехах, с луками, с колчанами, полными стрел. У обоих были распущены волосы, и закатное солнце пылало в глазах. Но на одном было золотое ожерелье и пояс с бахромой, спадающей до колен, и на поясе висела печать.
Царь, подумала Тику. Предчувствие кольнуло, но еще сильнее было удивление. Царь Урука пришел к нам?
Царь шагнул вперед и поднял руку.
– Именем Ану, тебя породившего! – сказал он, и Тику не сумела ответить ни слова.
Мир расплылся и звуки отдалились. Несколько бесконечных мгновений она еще слышала слова заклинания, но и они уже распадались, разлетались осколками. Кровь застывала в жилах, и тело замерзало, теряло чувства. Тику хотела закричать, хотела позвать, – но даже мысли ее уже не слушались.
А потом свет рассеялся мириадами искр. Еще миг – и они угасли, наступила темнота.
Таблица 4
Сестру мою в камень они заковали,
И отправились в путь –
Пьющих кровь убивать.
Поклялись, что очистят всю землю
От демонов этих,
Вселяющих страх.
Я же пробрался в заклятый дом,
С сестрою проститься.
Но войти не посмел я туда.
Демон там был,
Чьи волосы цветом, как кровь.
Тику он звал и пытался сломать
Печать бога Ану.
Но чары крепки, одолеть их не смог он,
И прочь он ушел.
Видел меня или нет –
Я не знаю,
Но горе его человеческим было.
Демонов нет среди нас с этих пор.
Говорят, кто-то жив и избегнул расправы,
Прочь убежав.
А сестра моя, Тику,
Все спит под камнями.
Это заклятье не пробуй разбить,
Обряд очищенья свершен над Уруком,
Я же жертву за душу сестры принесу.
Близка моя смерть,
Потому оставляю здесь эти слова.
Да хранит тебя Ану!
***
Тику смотрит на голубое небо, на окна, сверкающие в лучах солнца, и думает: Прошу, найди меня.
Она берет лист бумаги и складывает самолетик, как ее научили. На крыльях его буквами чужого языка она пишет: "Эррензи". Прижимает самолетик к груди, на мгновенье замирает, ни о чем не думая. Потом размахивается и бросает самолетик в окно.
Ветер подхватывает его и несет прочь, над улицами, над крышами домов. И вот он уже скрылся из виду, а Тику все стоит и смотрит ему вслед.
ЧАСТЬ 2. ЛАБАРТУ
ЭКИММУ
Потому что душа всего живого – в крови его, и я назначил ее вам для жертвенника, чтобы очищать души ваши, ибо кровь эта душу очищает.
Книга Левит, глава 17, стих 11.
В те дни не было царя над Израилем, и каждый делал то, что ему казалось справедливым.
Книга Судей, глава 17, стих 6.
Сначала она увидела небо. Ослепительно-яркое, голубое небо в просветах между ветвями и пятна солнечного света. Сначала ничего не было, кроме полуденного света и колыхания зелени в вышине, а потом звенящая тишина расступилась, и появились голоса птиц, шелест ветра и журчание воды. На языке был незнакомый вкус – раскаленный, зовущий и темный, а тело сковывала слабость. Попыталась пошевелиться, но смогла лишь повернуть голову и увидела рядом человека.
Только это был не человек.
Воспоминания вернулись прежде, чем она успела зажмуриться, и вместе с ними вернулся и ужас. Она хотела закричать, но голос не послушался, хотела подняться, но тело было слишком слабо. Пальцы бессильно скребли землю, пытаясь найти опору, губы горели от вкуса крови, и невозможно было отвести глаз от того, кто сидел на камне рядом с ней.
Край плаща, наброшенный на голову, не скрывал его от солнца. В полуденных лучах его кожа казалась золотистой, но без тени румянца. Глаза у него были непроницаемые, темные. Он улыбался. Волосы падали ему на лицо, черные, как у северян. Он мог быть человеком из северных племен. Мог быть человеком из Угарита.
Но только он не был человеком.
Его плащ, – должно быть, когда-то белый, – теперь покрывала грязь долгой дороги. Неподалеку валялся пастуший посох и потертая кожаная котомка. Обычный бродяга, немногим старше, чем она сама. Не задержала бы на нем взгляда, если бы повстречала на дороге.
Она дрожала от слабости и страха.
– Как твое имя? – спросил он, не переставая улыбаться.
– Шай, – прошептала она в ответ. Голоса не было, звуки остались в горле, почти неразличимые.
Но знала – он услышал.
Она знала, как его зовут. Это было первое, что он сказал, встретив ее здесь, в роще, куда не следует ходить, если не хочешь навлечь на себя гнев чужих богов. Но эта кипарисовая роща давно заброшена, здешние алтари разрушены, а Шай гнало любопытство, и потому она пришла сюда, и…
"Я Лабарту", – вот что он сказал ей, как только увидел, и больше не сказал ни слова.
Он был быстрым как ветер, как дикий зверь. Схватил ее прежде, чем она успела проронить хоть слово, и впился зубами в шею. Боль полоснула, и Шай закричала, пытаясь вырваться. Но его руки были как тиски, и никто не услышал ее здесь, вдали от города. Она рвалась и кричала, а в теле, вместе с болью и ужасом билась одна мысль: Кипарисовая роща… не человек… А потом красное марево, обволакивающее, превращающееся в темноту. И больше – ничего.
Тогда почему же… Кровь…
– Шай, – повторил он, словно пробуя слово на вкус. – Я знаю тебя и пил твою кровь. Шай служит мне.
Он говорил легко, но этот язык был чужим для него. Странно звучащие и искаженные слова. Так не говорят даже в Угарите. Из какого дальнего города пришел он? Или так звучат голоса чужих богов?.. Или…
– Кто ты? – выдохнула Шай. Голос возвращался к ней.
– Лабарту, – отозвался он и улыбнулся, словно на свете не было ничего забавнее.
Она вновь попыталась шевельнуться, и на этот раз это удалось. Лабарту наклонился и помог ей сесть. Его руки были горячими, как камни, нагретые солнцем.
Надо было молиться. Запоздалая мысль. Она не могла вспомнить ни одной молитвы, ни одного слова. Она чувствовала, что дрожит, но уже не понимала, от холода или от страха. Но разве можно дрожать от холода в летний полдень? Но если это страх…
– Кто ты? – повторила она, удивляясь собственной смелости и упрямству.
Лабарту засмеялся и покачал головой.
– Не знаешь? – спросил он. – Я экимму.
Шай опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Экимму. Незнакомое слово. Чужое. И, может быть, лучше не знать.
– Шай теперь тоже экимму, – добавил он.
Я не буду отвечать, решила она. Не хочу.
– Шай. – Теперь в его голосе не было и тени смеха, и ей пришлось поднять глаза. – Я пил твою кровь, и ты служишь мне. Шай пила мою кровь и стала экимму.
Он поднялся, придерживая плащ, и протянул ей руку.
– Идем, – сказал он.
Шай потянулась к нему, но тут же рухнула на землю у его ног. Это был сон, страшный сон, ничего другого не могло быть, и ее била дрожь, руки сжались в кулаки, до боли, до крови, и слова вырывались сами, против воли, да, сами собой…
– Прошу, отпусти меня! Я никому не скажу про тебя, никого не приведу сюда! – Торопливые, еле слышные слова. В горле застрял вкус крови и слез. – Никому не скажу, что здесь твой алтарь, никто его не осквернит, я не приду в твою рощу, я…
Она не успела заметить, как он поднял ее. Еще мгновенья назад она лежала, глотая теплый воздух и пытаясь вжаться в землю, а теперь стояла и смотрела ему в глаза.
Он глядел на нее с любопытством и удивлением, и в этот миг она могла поклясться, что все мольбы были напрасны. Он никогда ее не отпустит.
– Ты хочешь идти? Иди. – Лабарту тряхнул головой, и капюшон соскользнул ему на плечи. В ушах у него были серьги, свивающиеся кольцами медные змеи. Кто поклоняется змеям? Шай боялась думать об этом. – Иди, – повторил Лабарту. – Я могу подождать. Но, прошу тебя… – Он словно задумался на мгновение, а потом продолжил: – …Будь осторожна, Шай.
И тут он улыбнулся вновь, и Шай не выдержала. Она рванулась и помчалась прочь, вниз по склону, из рощи, и дальше, вдоль ручья, к городу. И лишь добежав до нового моста, остановилась, чтобы перевести дыхание, и оглянулась. Никто не преследовал ее. Никого не было поблизости.
Он подняла голову, пытаясь определить, сколько же времени прошло с тех пор, как она покинула город, и вдруг поняла, что может смотреть на солнце, не моргая.
Лабарту прислонился к стволу дерева, провожая ее взглядом. Стоило лишь потянуться, и он смог бы ощутить как колотится ее сердце, как рука сжимает у горла развевающуюся накидку, смог бы вновь почувствовать вкус ее мыслей. Но к чему? Она была сильной, даже сейчас была сильной, так почему бы не дать ей передышку? А если жажда будет платой за эту ложную свободу, – так и что с того?
Лабарту отвернулся и лег на землю, закинув руки за голову, подставляя лицо солнечным лучам. Он знал, что не ошибся.
Как он мог ошибиться, если его разбудила молитва, торопливые, сбивчивые слова, звенящие в полуденном зное? Не было времени на раздумья – он знал, нельзя медлить, она должна быть с ним.
Шай. Красивое имя.
Угарит был хорошим городом, и он мог бы остаться там. Люди там не слишком рассудительны, но и не безумны, торговля процветает и неурожайные годы случаются так редко, что о них и не вспоминают. И не часто, но и не слишком редко к стенам Угарита подступает война. Хорошее место. Но оно уже было занято. Ему пришлось уйти.
Но и эта земля была плодородной, и в крови здесь не было недостатка. Нужно лишь найти свой путь, стать своим в этой стране, и тогда жить здесь, позабыв тревоги.
Я подожду, пока наступит ночь, Шай, подумал он и улыбнулся.
Она дрожала, закутавшись в шерстяное одеяло. Хотелось пить, но она не решалась встать. Ведь даже полкувшина молока не помогли – соленый привкус так и остался на языке, и по-прежнему в горле першило, словно она наглоталась пыльного ветра.
И летняя ночь казалась холодной.
Быть может, я больна? Шай крепче обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Нет, проклята…
Весь день она старалась не вспоминать. Домашние заботы отвлекали, но этого было мало. Она пыталась молиться. Но мысленно повторить привычные строки не получалось – слова спотыкались друг о друга, и их заслоняла солнечная тишина кипарисовой рощи, а потом возникал его голос, снова и снова. Можно было молиться вслух, но Шай боялась расспросов – раньше она никогда не молилась за работой.
И повсюду ей чудилась кровь. Румянец на щеках сестры, едва заметные жилки на запястьях и шее матери, свежий порез на руке отца… Кровь мерещилась ей в разбавленном вине и в красной чечевице. Она не могла есть. Вся пища казалась нечистой.
Но это я нечистая. Шай зажмурилась, боясь расплакаться. Нечистая, нечистая, и если кто-нибудь узнает об этом…
– Шай! – Шепот сестры, еле слышный, но настойчивый. Они спали рядом, в дальнем конце дома. – Шай, я знаю, ты не спишь.
– Что тебе? – Шай приподнялась на локте, чтобы взглянуть на сестру и замерла.
Ночь словно расступилась. По-прежнему было темно, но теперь темнота ничего не скрывала – Шай видела узор на покрывале, одежду, брошенную на крышку сундука, корзину неподалеку… Она видела сестру. Ее глаза блестели в темноте, а под кожей вспыхивали и гасли искры – словно отблеск огненного потока.
Кровь.
Во рту внезапно пересохло, и где-то внутри зазвенела боль.
– Что тебе, Дана? – прошептала Шай и не узнала собственного голоса.
– Ты из-за него не спишь? – Сестра перевернулась на бок, откинув покрывало. – Из-за Хадара?