Он был старше большинства однокурсников — учиться в институт он пришел по направлению со своего завода, на котором успел уже несколько лет после школы поработать. Учился он хорошо — не блестяще, но «хвостов» у него никогда не было — и очень активно занимался общественной работой. Практически ни одно собрание не проходило без его выступления. На трибуне он смотрелся хорошо — высокий, по-спортивному собранный, с широкими скулами и волевым подбородком, он никогда не читал свои речи по бумажке, и слова его были полны уверенности в своих силах и зажигательного молодого задора. Назвать его красавцем было трудно, но лицо его так и просилось на плакат, призывающий молодежь ехать на строительство БАМа.
С преподавателями он общался на равных — не стеснялся задавать вопросы на лекциях, аргументируя их примерами из своей рабочей практики — и не раз случалось, что те первыми подавали ему руку при встрече. С собратьями-студентами он держался ровно и приветливо, но, хотя и жил в общежитии, ни с кем особой дружбы не водил и принимал участие только в заранее запланированных мероприятиях, в течение которых как-то ненавязчиво всегда оказывался на переднем плане.
Та, которую позже назвали Мариной, впервые непосредственно столкнулась с ним во время последней производственной практики. К тому моменту темы будущих дипломов были уже распределены, и ей предстояло заняться изучением способов усовершенствования методов электротермической обработки. Вот для практического ознакомления с оными и направили ее на машиностроительный завод.
Перспектива увидеть своими глазами воплощение выученной на «отлично» теории в настоящем, живом деле привела ее в бурный восторг.
На заводе, однако, выяснилось, что наблюдатели там никому не нужны, в то время как рабочих рук очень даже не хватает. И ее приставили к настоящему станку, на котором настоящие детали подвергались электрозакалке. К концу первого дня у нее чуть не загорелся бак с маслом для охлаждения деталей. К концу второго ей объяснили, что, если она будет ждать, пока бак остынет, у всей смены «сгорят» премиальные. К концу первой недели оказалось, что цех, в который ее определили, работает по скользящему графику, и всю следующую неделю ей придется выходить в ночную смену.
Ночью в цеху народа почти не было. Она судорожно следила за тем, чтобы ни на полшага не отступить от технологического процесса, а то нажмет сейчас не ту кнопку, и все — брак, выход станка из строя, несчастный случай, а помочь-то и некому. Сонливости, которой она так боялась, не было и в помине. Ближе к полуночи к ней подошли двое парней, работающих в другом конце цеха, и сказали, что в отсутствие начальства надрываться вовсе незачем. Поведя рукой в сторону ящиков, накрытых газетой, с незамысловатой едой и пресловутой поллитровкой, они пригласили ее к столу, прямо в лоб заявив, что им очень не хватает теплого женского общества.
Она возмущенно отказалась. Хмыкнув, парни переглянулись — и до самого конца смены то и дело проходили мимо ее станка, обмениваясь громкими репликами о чванливости гнилой интеллигенции, которая настоящей жизни в глаза не видела, а туда же — строит из себя передовика производства. Она работала, не поднимая глаз и делая вид, что за шумом станка ничего не слышит.
Утром она шла к заводской проходной, чуть не плача от усталости, унижения и страха. Просто не выйти на работу она не могла — практику не засчитают. Попроситься в дневную смену — объяснять придется, почему. Зайти в этот огромный мрачный цех следующей ночью… От этой мысли мороз шел по коже.
Возле этой самой проходной она и столкнулась с ним — его тоже на этот завод на практику направили. Увидев знакомое лицо, он приветственно взмахнул рукой, затем вдруг нахмурился и быстро подошел к ней.
— У тебя что-то случилось?
— Нет-нет, просто спать хочется, — ответила она, стараясь изобразить непринужденную улыбку, — я с ночной смены возвращаюсь.
— Тебя в ночную смену поставили? — удивился он. — А что же ты не отказалась?
— Я не знала…. что можно отказаться, — выдавила она из себя.
— Неквалифицированных рабочих никто не имеет права ставить в ночную смену, — уверенно заявил он, и добавил, пристально вглядываясь ей в лицо: — У тебя точно ничего не случилось?
Она помотала головой, сглатывая слезы, и вдруг у нее вырвалось: — Там просто… очень страшно… ночью…
— А ну, пойдем, — решительно взяв ее под локоть, он потащил ее в сторону здания заводоуправления.
Там он спросил, где находится некто Николай Степанович, подвел ее к какой-то двери, усадил на стул в коридоре и вошел в ближайший кабинет — без стука.
Она понятия не имела, сколько просидела в этом коридоре — после бессонной ночи глаза слипались, голова туго соображала, и ей постоянно приходилось встряхиваться, чтобы не свалиться со стула. Наконец, он вышел и позвал ее в кабинет. У нее спросили фамилию и номер группы и тут же вручили направление в лабораторию технологического контроля. Там, на знакомых по институту приборах, она и проработала до конца практики.
Несколько раз он заглядывал к ней, спрашивал, как идут дела, не обижают ли студентку-практикантку, и провожал домой. Из чувства благодарности за помощь ей было неудобно отказываться, хотя она уже давно пришла в себя и даже внутренне посмеивалась — ночью, мол, и кошка саблезубым тигром покажется. Кроме того, честно призналась она себе, ей льстило внимание столь выдающейся на факультете личности.
По дороге они много разговаривали. Он вел себя безукоризненно — дружелюбно и внимательно; он не то, что каких-то вольностей, даже комплиментов себе не позволял. Он рассказал ей о своем детстве в маленьком городке, о том, что ему всегда хотелось получить высшее образование, да вот уровень подготовки на периферии не позволил — пришлось, как он выразился, заработать себе право продолжить учебу. Он и ее расспрашивал — о школьных годах, о семье, о друзьях — и выслушивал ее ответы с явным интересом. А ей летом, на каникулах так не хватало уже ставшей необходимой атмосферы дружеского понимания…
В сентябре жизнь, казалось, вернулась на круги своя. Она все также проводила почти все свободное время со своей группой — вот только времени этого становилось все меньше. Они все уже получили темы будущих дипломов, и к обычным занятиям добавилась подготовка к написанию дипломной работы. Сначала библиотека, где приходилось перелопачивать десятки источников для теоретической части, затем сбор фактического материла — куда только ни приходилось проситься для проведения нужных испытаний и исследований…
Когда они встречались на лекциях или в коридорах, он всегда приветливо здоровался с ней, шутливо интересовался, не погребли ли ее под своей тяжестью заботы выпускника, но никаких попыток к более тесному общению больше не предпринимал. Она даже расстроилась немного — как же, однако, быстро угас его интерес к незадачливой практикантке. Но уже приближался конец семестра, и она выбросила из головы мысли о ветрености особо ярких представителей противоположного пола.
После зимней сессии выяснилось, что ее — как лучшую студентку потока — выдвинули для произнесения ответной благодарственной речи во время торжественной церемонии вручения дипломов. Она пришла в ужас — выходить на трибуну и мямлить что-то под прицелом доброй сотни пар глаз? Да она и до трибуны не дойдет — споткнется и свалится где-нибудь по дороге, под дружный хохот присутствующих. Но до ответственного мероприятия было еще больше четырех месяцев, и она решила отложить свои страхи до тех пор, пока не будет написан диплом — чтобы было, за что благодарить потом.
Спустя дней десять, однако, он остановил ее в коридоре с вопросом: — Ты уже речь подготовила?
— Какую речь? — не поняла она.
— Для церемонии вручения дипломов, — напомнил ей он. — Нам вдвоем выступать придется, и нужно бы наши выступления скоординировать, чтобы мы друг друга не повторяли, а дополняли. Тебе первой слово дадут, так что я бы хотел…
— А ты откуда знаешь? — удивилась она.
— По установившимся правилам сначала нужно о процессе обучения говорить, а потом уже — об общественной жизни, — пояснил он, и, увидев, что она недоуменно захлопала глазами, спросил: — Ты хоть узнавала, на сколько минут тебе речь писать?
Она молча покачала головой. Он вздохнул и предложил ей встретиться через два дня в деканате, где можно будет ознакомиться с порядком проведения подобных мероприятий.
Просмотрев протоколы предыдущих выпусков, она впала в панику. Все студенческие выступления показались ей напыщенными и неискренними — не будет она ничего такого писать, особенно сейчас, когда голова совсем другим занята. Вот когда пройдет защита, и весь этот марафон окажется позади, настроение, надо надеяться, совсем другим будет — тогда и слова от души найдутся.
Он категорически с ней не согласился.
— Это не твое личное «Большое за все спасибо» будет, — решительно проговорил он. — Ты будешь выступать от имени всего потока, и речь твоя должна быть, как следует, продумана.
И, взяв дело в свои руки, он тут же набросал список вопросов, которые им следует затронуть в своем совместном выступлении, обвел кружочками пункты, о которых должна была говорить она, и составил примерный план их изложения.
— Через неделю встретимся — посмотрим, что у тебя получилось, — закончил он тоном, не допускающим возражений.
Ей, впрочем, и в голову не пришло возражать против ответственного поручения.
Она написала эту речь. По абзацу в день. Выдавливая из себя слова — и тут же вычеркивая их и мучаясь в поисках более теплых и душевных.
Просмотрев плод ее титанических усилий, он коротко произнес: «М-да» и взялся за ручку, покрывая аккуратно переписанный текст птичками, звездочками и стрелочками.
— Вот эти две фразы нужно поменять местами… Вот здесь нужно сделать более плавный переход к следующему абзацу… Вот с этими словами нужно обратиться лично к декану… А здесь неплохо бы вставить какое-нибудь яркое воспоминание… — объяснял по ходу он.
— Может, ты сам напишешь? — взмолилась она. — У тебя лучше получается. Заодно и посмотришь, чтобы моя речь твоей соответствовала…
— Нет уж! — отрезал он. — Насколько мне известно, ты общественной работой толком-то и не занималась — пора бы и поучиться. Если сделаешь так, как я сказал, все у тебя отлично выйдет. А чужую речь по бумажке читать…
— Да я выучу! — воскликнула она.
— Три дня тебе хватит? — Разговор был закончен.
Она выпросила у него неделю. И по прошествии этой недели вновь переписанный текст не вызвал у него практически никаких возражений. Буркнув что-то по поводу «ребяческой восторженности», он скрепил три листа ее речи скрепкой и, попросив ее написать сверху свою фамилию, небрежно бросил: — Оставляй, я сам твой текст в деканат занесу, вместе со своим.
— Зачем? — насторожилась она.
— Лучше, чтобы их там посмотрели, — ответил он, словно это само собой разумелось. — Сюрпризы ни им, ни нам не нужны. Да ты не волнуйся — я уверен, что одобрят, не в первый раз пишу. — Помолчав, он добавил: — У меня к тебе еще один вопрос есть.
— Да? — замерла она в недобром предчувствии.
— Выходи за меня замуж, — негромко проговорил он.
Ей показалось, что она ослышалась.
— Что?
— Я предлагаю тебе выйти за меня замуж, — повторил он, все так же тихо, но отчетливо выговаривая слова.
— Почему? — вырвалось у нее прежде, чем она успела подумать.
— Ты мне очень нравишься, — с готовностью отозвался он, — и мне кажется, что и я тебе не противен.
— Да ты же меня совсем не знаешь! — воскликнула она.
— Ну почему же не знаю, — загадочно усмехнулся он. — Я к тебе уже давно приглядываюсь.
Она нахмурилась. Это что еще за рыцарские романы во второй половине двадцатого века?
— Допустим, — медленно произнесла она, поджимая губы, — но мне как-то не случилось к тебе… приглядываться.
— Да ну? — весело удивился он. — А мне показалось, что мы с тобой летом отлично общий язык нашли.
— Да мы же и говорили всего пару раз, — растерялась она.
— Вот я и предлагаю — если ты не против, конечно — проводить тебя сегодня домой, — с готовностью подхватил он.
От неожиданности она согласилась.
С тех пор они встречались практически каждый день. Даже когда она оставалась дома, чтобы писать диплом, он подъезжал вечером, и они гуляли где-нибудь час-полтора. Говорил, в основном, он — запомнил, видимо, ее слова о том, что они друг друга совсем не знают. О прошлом своем, о родном городке, о семье он рассказывал мало — упомянул только, что у него есть еще двое младших братьев, и что родителям некогда было особое внимание ему уделять. Куда чаще делился он с ней своими планами на будущее. И звучали они впечатляюще.
Он уже точно знал, где будет работать — получив направление на учебу от завода, он должен был туда вернуться и отработать положенные три года. Но останавливаться на этом он не собирался. Так же, как и не собирался он бросать общественную работу — она дает возможность обзавестись полезными связями и открывает хорошие перспективы, как он выразился. В его словах звучала такая целеустремленность, что она даже позавидовала. Вот надо же — а она всегда сегодняшним днем живет: куда распределят, туда и пойдет работать, а там — как получится.
Не менее четко он представлял себе свое будущее на личном фронте.
— Я хочу, чтобы у меня была крепкая, надежная семья, — говорил он. — Я в лепешку расшибусь, чтобы она ни в чем не нуждалась, и мне только нужно, чтобы я всегда мог найти в ней понимание и поддержку.
— Господи, да ты о семье, как о производственном плане рассуждаешь, — пошутила она.
— А я, между прочим, уверен, — не принял он шутливого тона, — что жену, как работу, выбирают один раз в жизни. И сейчас, по-моему, самое время как с работой, так и семьей определяться — тебе не кажется?
Вот здесь он попал в самую точку. Последние года полтора мать ей тоже без конца твердила, что учеба заканчивается — пора о замужестве подумать. Она же понятия не имела, о чем ей, собственно, думать. Она ни разу в жизни не влюблялась, никогда ни с кем не встречалась. Ей никогда не хотелось выделиться среди других девчонок, блеснуть, чтобы ею восхищались. В компании своих друзей она всегда играла роль фона, без которого не обходится ни одно яркое представление, но на который никто не обращает внимания. Но ей были так дороги неожиданно возникшие в ее жизни теплые, доверительные отношения с ними, что ей даже в голову не приходило променять их на сумасшедшую, страстную увлеченность кем-нибудь одним. Да и не могла она себе позволить забыть обо всем на свете и бросить на мать все дела по дому.
Ее друзья, кстати, тоже, похоже, удивлялись его внезапному интересу к ней. Не раз она ловила их недоуменные взгляды, когда он поджидал ее после занятий. Но сама она, сколько ни пыталась, не могла найти в их регулярных встречах ничего романтически-возвышенного — обычные дружеские разговоры, к которым она так привыкла.
Однажды, прощаясь с ней у подъезда, он вдруг сказал: — Может, хоть на чашку чая пригласишь?
— Да я не знаю, — замялась она, — мне нужно ужин приготовить, мама скоро с работы придет.
— Я бы с удовольствием с ней познакомился, — широко улыбнулся он.
Она не нашлась, что возразить. В результате он остался на ужин, да и после него засиделся, беседуя большей частью с ее матерью.
Когда она вышла, чтобы проводить его, он вновь спросил: — Так выйдешь за меня замуж?
— Да не могу я так сразу, — промямлила она, расстроившись, что привычные, спокойные разговоры опять свернули в извилистое русло личных отношений. — Тут до защиты два месяца осталось, а у меня полработы всего написано… Мне подумать нужно…
— Ну, мысли работе не мешают, — пожал он плечами. — Но насчет подумать — это ты хорошо сказала. Я хочу, чтобы ты все, как следует, взвесила, потому что никаких разводов я в своей жизни не допущу.
— Хорошо, я подумаю. — Получив отсрочку, она вздохнула с облегчением.