Я крепко сжимаю ее руку, рывком выдергиваю из оцепенения и вскоре перехожу на бег.
Девочка перестает сопротивляться и покорно бежит рядом. Я слышу, как она задыхается и испуганно всхлипывает.
Здания вокруг становятся все более убогими и обветшалыми. Многие из них заколочены досками или разрисованы граффити. Пробегая мимо сгоревших автомобилей и искореженных магазинных тележек, мы вынуждены смотреть под ноги, чтобы не вляпаться в кучки собачьего дерьма и не наступить на осколки битого стекла, которыми усеян тротуар.
Я слышала о таких улицах: их называют «Нейтральной полосой». Это еще не трущобы, но достаточно близко к ним, и ни один уважающий себя Чистый не сунет сюда носа даже на минуту. В конце концов, мы замечаем человека. Он развалился в дверном проеме с бутылкой в руке.
— Дайте немного мелочи! — кричит он, когда мы торопливо проходим мимо.
Вскоре людей становится больше. Как и тот первый побирушка, они устроились в дверных проемах. От них разит мочой и нечистотами. Некоторые пытаются приблизиться к нам и даже протягивают руки, чтобы ухватить хоть что-нибудь.
У всех них один и тот же пустой, безумный взгляд.
— Кто они? — спрашиваю я Джека, пока мы бежим. — Чистые или Отбросы?
— Ни те, ни другие. Они как бы в подвешенном состоянии, бедолаги. — Джек немного замедляет шаг и теперь трусит рядом со мной. — Возможно, они когда-то были Чистыми, которые по какой-то причине сбились с пути истинного. Может, кто-то из них совершил преступление и теперь, как и мы, скрывается от полиции. Но, скорее всего, это те, кого сломила жизнь… психически душевнобольные люди или жертвы трагедии, от которой они так и не смогли оправиться.
— Разве они не могут получить помощь?
Мне всегда казалось, что все Чистые живут среди молочных рек на кисельных берегах. Я думала, они живут в раю.
— Если они обратятся за медицинской или финансовой помощью, попросят для себя крышу над головой, от них просто отмахнутся, — отвечает Джек. — Чистые не хотят, чтобы люди, подобные этим, оскверняли их совершенный сияющий мир. У них отнимут статус и тотчас же причислят к Отбросам. А как только ты становишься Отбросом, то пути назад больше нет. Вот почему они здесь — прячутся ото всех. Это лучше, чем жизнь в трущобах.
— И это так?
Джек смотрит на меня и пожимает плечами:
— Судя по всему, невелика разница.
Когда-то он сам был Чистым. У него была работа. У него был дом.
Я вновь думаю о том, чем они пожертвовали ради нас, Джек и Бен: полицейский и сын министра. Они отказались от привычной жизни — легкой, привилегированной — ради того, чтобы поддержать нас, встать рядом с нами.
Кто Джек сейчас? А Бен? Они тоже находятся в подвешенном состоянии. Кто они? Такие же Отбросы, как и мы, или же, как эти отчаявшиеся существа, что пытаются вцепиться в нас, когда мы проходим мимо?
Нет. Они не те и не другие. Они сорвали ярлыки, что наклеили на них при рождении. Они герои, мои герои. Они как мы, и теперь неотделимы от нас.
Боль и тоска по Бену наполнили мою душу. Надеюсь, все в порядке. Что с ним сделают? Вдруг я больше его не увижу? Я не могу потерять его. Только не сейчас.
Стараюсь выбросить из головы эту мысль. Я не должна так думать, иначе свалюсь без сил. Я должна сосредоточиться на своих движениях, на нашем спасении. Ради Греты.
Вскоре перед нами появляется ветхий деревянный забор, который отделяет трущобы от остального города.
— Мы не сможем пройти через главный контрольно-пропускной пункт. Придется найти какую-нибудь дыру. Если идти вдоль забора, то рано или поздно мы отыщем лаз, — говорит Джек.
Ясно, на что рассчитывает. Забор — ветхий набор покосившихся гнилых досок, готовый вот-вот рухнуть.
— Я думала, он будет крепче и выше, этот забор. В цирке все ограждения под напряжением. А этот… Любой Отброс, если захочет, легко перемахнет на другую сторону или выбьет ногой дыру.
Джек кивает:
— Ты права, и они время от времени это делают. Но с какой стати Отбросу покидать трущобы, если только не для поиска работы?
— Чтобы сбежать!
— Куда сбежать? Куда им податься? Чем они стали бы заниматься за пределами трущоб?
Я задумалась над его словами. Джек прав: Отбросу некуда бежать, его везде подстерегает опасность. У нас нет ни денег, ни документов. По крайней мере, этим забором они защищены от Чистых.
Мы бежим вдоль забора в поисках лаза. Вскоре снова раздается вой сирен, с каждой секундой набирая силу.
Джек начинает пинать доски. Я присоединяюсь к нему. Грета последовала нашему примеру: в меру своих детских силенок бьет по доскам маленькой ножкой. Забор такой старый и гнилой, что в два счета поддается нашим усилиям. Доска разломилась пополам, и в образовавшейся дыре показались трущобы.
— Вперед! — крикнул Джек. — Быстро!
Я скользнула внутрь, собрав несколько заноз, которые нещадно засели у меня под кожей. Грета сначала передает мне Боджо, а затем пробирается на другую сторону сама. Последним пролезает Джек и осторожно возвращает на место сломанную доску.
Мы стоим, прижавшись спиной к забору, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Между тем сирены сначала слышны совсем рядом, а затем постепенно удаляются.
Я с любопытством осторожно оглядываюсь по сторонам.
Справа и слева от нас высятся огромные холмы, я бы даже сказала, горы. Исходящее от них сладковато-приторное гнилостное зловоние тотчас подтверждает мою догадку — это мусорные кучи. Грета брезгливо морщит нос. У меня к горлу подкатывает тошнота. Над каждым из этих огромных курганов повисли темные тени: пушистые подвижные облачка. Я понимаю, что это мухи. Одна из них села на мою щеку, и я с отвращением смахнула ее. Вороны и сороки, правительницы гниющего мусора, оставили свои дела, чтобы бросить на нас незаинтересованный взгляд, а затем вернуться к поискам пищи. Повсюду снуют жирные крысы с лоснящимися боками. Из-за угла показалась какая-то фигура побольше и, сгорбившись, пробирается через завалы мусора. Это чумазый мальчонка, добывающий себе пропитание. Он смотрит на нас пустыми, равнодушными глазами. Еще дальше, на других мусорных терриконах, я вижу других детей, которые тоже бродят здесь в поисках еды.
Перед нами, насколько хватает глаз, тянутся тысячи крошечных, ветхих лачуг. По крайней мере, мне кажется, что это жилье, но сказать наверняка трудно. Постройки держатся на честном слове и буквально валятся друг на друга. Гофрированное железо, дерево, картон — убогий мегаполис нищеты и разложения.
Трудно поверить своим глазам. Вот они, великие лондонские трущобы.
Когда впервые были приняты законы, разделяющие людей и их права в зависимости от расы и происхождения, Чистые не желали, чтобы Отбросы жили рядом с ними, загрязняя их прекрасный город. Поэтому их вышвырнули из собственных домов. Беда в том, что Чистые по-прежнему нуждались в них: нужно было поддерживать в порядке канализацию, убирать мусор, строить дороги — делать ту работу, которую Чистые считали недостойной. Поэтому они оккупировали территорию городского зеленого пояса и переселили Отбросов туда.
Так же сделали во всех городах, но лондонские трущобы по ряду причин получили самую печальную известность. Им уже более четверти века, и похоже, что после того, как бедняков выкинули из города, превратив в отверженных, на них не потратили ни пенни.
Я почти ничего не помню о жизни в трущобах. Когда меня забрали оттуда, мне было всего пять лет. Интересно, был ли мой дом похож на это место? Вероятно, он далеко отсюда, я точно не знаю. Не думаю, что мама когда-либо называла мне адрес того места, где мы жили, а если и называла, он давно забылся. Я всегда говорила себе, что однажды вернусь, но даже будь у меня возможность начать поиски, я понятия не имею с чего начать.
Наконец мои глаза привыкли к этому зрелищу. Мне кажется, внутри некоторых лачуг что-то движется. Потом до моего слуха доносятся чьи-то пронзительные голоса, и мимо нас со смехом, пиная жестяную банку, пробегает стайка чумазых ребятишек.
— Что нам теперь делать? — дрожащими губами спрашивает Грета.
Джек качает головой:
— Выбор невелик. Нужно пойти и попросить кого-нибудь о помощи.
Бен
Полицейские на передних сиденьях молчат. Мы медленно ползем в плотном транспортном потоке большого города. Кстати, мы двигаемся не на юг, к моему старому дому — не сбавляя скорости, мы проезжаем мимо сверкающего монумента Правительственного центра. Все понятно: к матери на работу меня тоже не отправят.
Я вижу огромное лицо Хоши: она сердито смотрит на меня с плаката. Ее фото изрядно подретушировали — всю красоту и благородство, которые составляют истинную ее суть, стерли одним нажатием кнопки. На плакате у нее не глаза, а узкие щелочки, а их взгляд подобен осколку холодного, твердого кремня. Губы свирепо поджаты. Это не она. Девушка на фотографии совсем мне не знакома.
Я отворачиваюсь. Куда же мы едем? Сначала мне кажется, что мы двигаемся в сторону тюрьмы, где меня без суда и следствия упекут за решетку, но нет, мы оставляем ее за поворотом.
Транспортный поток постепенно становится менее оживленным, и мы выезжаем из города на шоссе. Сначала дорога идет в гору, затем бежит вниз. И становится ясно, куда мы направляемся.
Над макушками деревьев вздымается огромный сводчатый купол. С его высоты гипнотическим каскадом стекают вниз полосы красного и белого цвета. Мы подъезжаем ближе. Я смотрю на купол и на другие здания, что возвышаются вокруг. Здесь полно куполов — оранжевых и зеленых, розовых и фиолетовых, похожих на закрученные завитки сливочного крема.
В жилах стынет кровь.
Мы, разумеется, знали, что происходит. Мы были в бегах, но ведь не на Луне. Как только арена сгорела, правительство приняло решение отстроить ее заново, устроив на ее месте большой постоянный цирк. Думаю, это был их способ заявить о своей победе, этакий щелчок по носу тем, кто выступал против цирка. На окраине Лондона выделили огромный участок, где началась стройка. Новый цирк, больше, лучше и смелее прежнего, как было написано на рекламных щитах, с волшебными трюками-сюрпризами.
Когда мы приближаемся к цирку, я замечаю силуэт гигантской спиральной горки, а вдалеке маячит огромное колесо обозрения. Цирку уже недостаточно обычных аттракционов и палаток со всякой всячиной — теперь здесь целая ярмарка, вернее, тематический парк: огромный и просторный.
Я думаю о том, через что мы прошли вместе с Хоши и Гретой.
Мы взорвали арену. Мы сбежали из цирка. И что?
Они убили Амину, которую Хоши любила больше всех на свете, — повесили над ареной и выставили части ее тела на аукцион за бешеные деньги. Они убили Прию — ту, что рассказала мне правду об этом мире — и превратили ее в зомби, в мишень на потеху кровожадным головорезам с дробовиками в руках.
Ради чего они погибли, Амина и Прия?
Выходит, их смерть была напрасной. Мы так ничего и не добились.
Цирк восстал из пепла, стряхнул с себя пыль и вознесся ввысь, став еще больше, лучше, сильнее, чем прежде. Его артисты будут и дальше умирать на потеху праздной публике. Ничего не изменится, лишь у руля этой адской машины встанет кто-то другой.
Очень хочется надеяться, что он не будет таким мерзавцем, как Сильвио Сабатини. Вспомнив о нем, я вздрагиваю. По крайней мере, мы уничтожили его. Эту победу у нас никто не отнимет.
— Зачем вы привезли меня сюда? — спрашиваю я, пока машина двигается вперед.
Полицейские игнорируют мой вопрос.
Мы проезжаем мимо дорожного указателя. На нем значится: «Цирк. Двести метров».
— Остановите машину! — срываюсь я на крик.
Мы сворачиваем налево, едем мимо огромной головы клоуна. Губы на его пластмассовом лице растянуты в дурацкой ухмылке, а широко раскрытые глаза двигаются из стороны в сторону. Мы двигаемся по длинной дороге мимо огромных пустых парковок, пока не останавливаемся у стены, покрытой разноцветными трехмерными изображениями львов, слонов, акробатов и новых клоунов.
Полицейский за рулем машины выглядывает в окно и вводит код на наружной панели. Стена сдвигается, и я понимаю, что она не сплошная — это всего лишь пара огромных двойных ворот. Они медленно открываются, и по воздуху разливается знакомая мелодия.
Это та же самая музыка, как и раньше, бодрая, но безвкусная цирковая мелодия, которая когда-то, целую вечность тому назад, заставляла мое сердце замирать от волнения, но теперь наполняет его лишь страхом и отвращением. Я чувствую, как меня накрывает волной паники.
— Остановите машину! — снова кричу я, но полицейские будто не слышат меня. Я толкаю дверь. Заперто. — Остановите машину! Остановите машину!
Мои попытки спастись бесполезны.
Не хочу находиться здесь. Зря я позволил им схватить меня. Следовало застрелиться сразу после того, как Хоши, Грета и Джек ушли.
Мы в огромном фойе под открытым небом. Вдоль стен растянулись ряды новых блестящих билетных киосков. Над ними яркими неоновыми огнями сияет огромная вывеска:
«Добро пожаловать в цирк! Представление продолжается!»
Хошико
Мы нерешительно шагаем к жалким лачугам. Впереди Джек, за ним мы с Гретой, позади ковыляет Боджо. Вокруг стоит жуткая тишина. Наверное, потому, что большинство обитателей сейчас в городе — обслуживают Чистых, выполняя скучную, опасную, грязную работу. Впрочем, люди здесь все-таки есть, я чувствую их присутствие. Миллионы глаз тайком следят за нами.
Я стараюсь не смотреть по сторонам. Не припомню, чтобы раньше я хоть раз чувствовала себя так неловко. У нас под ногами чавкает грязь, хотя уже пару недель не было дождя.
И вот мы уже у лачуг. Джек остановился.
— Думаю, будет лучше, если вы пойдете вперед, а я немного отстану от вас.
На лице Греты отразился ужас. На моем, должно быть, тоже. СМИ могут трубить, что мы хладнокровные отступники, но это не так. Мне действительно страшно. Смогу ли я попросить о помощи первого встречного?
Как местные жители могут нам помочь, когда у них ничего нет? И почему они должны нам помогать?
— Почему? — спрашиваю я его.
Джек нахмурился:
— Я не слишком похож на них, вот почему. Мне почти сорок два года, но все зубы целы, волосы не выпали, и я все еще довольно силен, хотя мы уже год в бегах. Как только меня заметят, то сразу поймут, что я Чистый.
Мне становится совсем страшно.
Джек рассказывал мне о трущобах. Он говорил, что это единственное место, куда мы никогда не рискнем пойти, единственное место, где нам ни за что не спрятаться, во всяком случае, Бену и Джеку, потому что они Чистые. По его словам, даже вооруженные полицейские стараются не бывать в трущобах. Здесь правят Отбросы, вокруг слишком много голодных, озлобленных, отчаявшихся людей, так что от этого места нельзя ждать ничего хорошего.
Грета сжимает мою руку.
— Мы пойдем вместе, — говорит она.
Я смотрю на нее и чувствую прилив уверенности. Грета уже переборола страх и готова делать все, что нужно. Она всегда была самой храброй из нас.
— Что ты собираешься делать? — спрашиваю я Джека.
— Я пойду за вами следом. Опущу голову и попытаюсь, насколько это возможно, оставаться в тени, однако буду рядом. Если понадоблюсь, просто позови.
Мы с Гретой идем дальше. Я на всякий случай держу Джека в поле зрения. Он украдкой следует за нами. Надвинул шапку на самые глаза и старается придать лицу выражение унылой обреченности, типичное для большинства Отбросов. Но он прав: он действительно не похож на Отброса. Еще бы! Ведь он родился в другом мире.
Джек никогда не вспоминает свою прежнюю жизнь. Правда, однажды вечером, еще в первые дни наших скитаний, он рассказал мне и Бену о том, как стал таким, какой он есть — храбрым, верным и добрым.
Мы тогда прятались в лесу. Это была по-настоящему холодная ночь. Мы развели костер и, усевшись вокруг, разговаривали всю ночь. Грета и Боджо свернулись клубочком поближе к жаркому пламени и уснули.