Ример почувствовал взгляд на своей спине. Он повернулся. Илюме стояла на лестнице в Чертог, толпа ждала, когда откроются двери. Её взгляд прорезал толпу и отыскал его глаза. Он мог поклясться, что она пытается заморозить его изнутри до смерти, потому что он был в одежде телохранителя, и это мог увидеть любой идиот.
Илюме оторвала взгляд от Римера, развернулась и удалилась в Чертог Всевидящего через отдельную позолоченную боковую дверь, предназначенную для неё и её свиты. И для него самого. Все остальные должны были ждать снаружи. Ример сделал глубокий вдох. Ожидание закончилось. Он должен поговорить с Илюме. Пройти через это. Он пересёк площадь перед Чертогом Всевидящего. Толпа расступилась, пропуская его вперёд. Взгляды скользили по его одежде с настолько плохо скрываемым недоверием, что он с тем же успехом мог идти голым. Он слышал шёпот.
Ример вздохнул. Смерть Ванфаринна ослабила Совет. Равнхов точит когти. Мир раскачивается у нас под ногами, но об этом ли они перешёптываются? Нет. Они шепчутся о нём. О наследнике кресла, который стал воином.
Ример вошёл в Чертог Всевидящего. Он не поддался соблазну воспользоваться дверьми, предназначенными для всех, а прошёл через дверь, предназначенную для него. Подливать масла в огонь перед разговором с Илюме не стоило. Он закрыл дверь за собой. Гомон толпы утих. Внутри было темнее и прохладнее. Масляные лампы мигали под потолком. Из Чертога доносились голоса Илюме и Рамойи. Рамойя казалась взволнованной. Ример пошёл по коридору со сводчатыми потолками к залу.
Рамойя протягивала Илюме свиток. На плече приёмной матери беспокойно переминался с ноги на ногу ворон. Ример подумал, что свиток – это даты Ритуала, только что зачитанные на площади, но потом услышал слова Илюме и понял, что письмо было на другую тему.
– Я сообщила им, что я против. Вот мой голос.
– Но он уже…
– Этого не будет. Возьми себя в руки, Рамойя!
Мой голос…
Речь о пустующем кресле. Члены Совета спешат заполнить оставшееся после Ванфаринна место. А если они очень спешат, то могут обсудить даже кандидатуру его сына, Урда. Неудивительно, что Рамойя взволнована. Ример не доверил бы Урду нести ответственность даже за яйцо, но, к счастью, решать предстоит не ему.
Ример вышел из тени и позволил им увидеть себя. Разговор мгновенно прекратился. Рамойя устремила взгляд в пол.
– Я подожду снаружи, – сказала она и быстро проскользнула мимо Римера, не посмотрев на него. Её украшения побрякивали. Вскоре этот звук затих в конце коридора, оставив после себя звенящую тишину. Ример остался наедине с бабушкой.
Илюме задрала подбородок и посмотрела на него сверху вниз. Это само по себе было достижением, поскольку он был на голову выше неё. Но не рост делал Илюме великой.
Позади неё каменный ворон раскинул свои огромные крылья. Крылья Всевидящего. Они охватывали кафедру и создавали священное пространство, откуда авгур мог обращаться к пастве. Каждое пёрышко на крыльях казалось настоящим благодаря рукам Хлосниана, как будто он наносил мазки на чёрный камень. Клюв ворона был полуоткрыт, словно застыл в крике. В отполированных глазах отражалась Илюме. Вытянутое и искажённое изображение, на котором её руки были длиннее тела. Она открыла рот.
– Ты бы жрал с крысами, если бы тебе выпал такой шанс.
Конечно, она видела его на площади с Хиркой и Колгримом. Он вёл себя так, будто был одним из них. Он забыл, кто он. Это обвинение преследует его всю жизнь. Ример собрался защищаться, но его прервал авгур, который вбежал в зал, скрестив на серой мантии руки в знаке ворона. Его пальцы дрожали.
– Илюме-матерь, народ ждёт службы. Что мне сказать, чтобы…
– Вон!
Илюме не требовалось смотреть на него. Её голос отшвырнул служителя туда, откуда он явился. Больше всего Римеру хотелось последовать за ним, но и внук, и Илюме долго ждали этого момента. Начала она.
– У тебя даже не хватило мужества повидаться со мной, когда ты приехал.
– Когда я приехал, ты была в Равнхове.
Казалось, его ответ вызвал у неё ещё большее раздражение. Встреча в Равнхове точно прошла не слишком хорошо, правда, другого он и не ожидал.
– Я ездила в Равнхов, чтобы удержать государства вместе. Ради Совета и ради тебя.
Ример хотел фыркнуть, но сдержался. Илюме повернулась к нему спиной.
– Когда после Ритуала ты выбрал меч, я подумала, что это ребяческий протест, чтобы не подчиняться мне. Я ничего не сказала, поскольку доверяла твоей рассудительности. Ты – Ан-Эльдерин! Ты найдёшь свой путь, как только перебесишься и перестанешь якшаться с дикарями.
Она говорила своим обычным жёстким голосом, не терпящим возражений, твёрдым, как пол, на котором она стояла. Её волосы были заплетены в безупречные серебряные косички, лежавшие на спине. Только их цвет выдавал, что скоро ей исполнится сто лет. Даже в этом у неё было преимущество перед народом, с которым она не желала соприкасаться. Илюме проживёт дольше их всех, и прожитые ею годы оставят на ней меньше следов, чем на них. Так было с сильными слиятелями. Так могло бы быть и с ним, но Ример добровольно отказался от надежды дожить до старости.
Она вновь повернулась к нему…
– Твоё презрение ко мне не имеет границ. Ты готов отречься от Совета, отречься от Всевидящего и предать народ, чтобы что-то доказать мне?
Такой ярости в её взгляде Ример раньше не видел. У неё имелись причины злиться, но он не станет глотать ложь.
– Я не отрекаюсь от Всевидящего! Я отрекаюсь от Совета, но только для того, чтобы лучше служить Ему. Лучше, чем в качестве спящего в Эйсвальдре великана.
– Как ты смеешь! – она подошла на шаг ближе, но он не сдвинулся с места. – Ты смеешь говорить так, будто что-то знаешь! Щенок! Жалкий щенок, который пытается помериться со мной силами!
Её слова гулким эхом заметались между каменными стенами, и Ример обратил внимание на пустоту в зале Всевидящего.
– Дело не в тебе, – сказал он. – Дело совсем не в тебе.
Ример ощутил в своих словах правду, дарующую свободу. Он уважал Илюме. Она была главой семьи. Но он не испытывал особой симпатии к самым могущественным мужчинам и женщинам страны, единственной заслугой которых было то, что они родились с правильным именем. Он сам был рождён в самой правильной для величия семье, но своей главной заслугой считал то, что отвернулся от неё.
Они смотрели друг на друга.
Ример уже сделал выбор и понимал, что именно это причиняло Илюме огромную боль. Она ничего не могла поделать. Он принёс Присягу, и его руки в крови. Она бессильна. Это было в новинку для неё, и она плохо справлялась.
– Ты должен был стать самым молодым, – сказала она. – Самым молодым во все времена.
Её голос немного ослаб.
– Ты должен был стать самым молодым и самым сильным за тысячу лет.
– Значит, будет кто-то другой.
– Кто-то другой?! Нет у нас других! Мы что, должны позволить другим семьям съесть нас заживо? Ты хочешь бросить в костёр всю свою историю? Свои корни? Да ослепит Всевидящий мою дочь, чтобы она не увидела тебя из вечности!
Её слова ядом разливались по груди Римера. Он уколол её в ответ:
– Ну тогда позвольте народу, которому, по-вашему, вы служите, самому выбирать своих вождей!
Ример видел приближение удара, но не сдвинулся с места. Он позволил ей ударить. Ладонь Илюме оставила саднящую боль на его щеке. Её глаза, смотревшие на него, горели, но он ощущал только покой. Необъяснимый глубокий покой.
– И-Илюме-матерь… – подал авгур голос из тени. Он не решался выйти на свет, падавший в окна. – Они… они ждут. Службу…
Илюме ответила ему, не отводя взгляда от Римера:
– Открывай двери.
Авгур исчез, его не пришлось просить дважды. Двери распахнулись, и Ример с раздражением испытал чувство облегчения. Имлинги входили в зал и рассаживались на скамьи позади них. Илюме опустилась на стул, расположенный ближе всего к кафедре, под дарующими защиту крыльями. Ример сел рядом с ней.
Он ненавидел службы. Всевидящий был для него всем. Всем, что у него имелось. Но службы – это сущий кошмар. Так было всегда. Неподвижно сидеть лицом ко всем остальным, как на выставке. Можно предположить, что с годами терпеть такое становится легче, но теперь Римеру необязательно привыкать к службам. Его предназначение совершенно иное, его способ служения Всевидящему был иным.
Авгур начал службу. В то же мгновение Илюме принялась шептать ему на ухо:
– Ты, как сын народа, опустишься к нему.
Ример призвал всё своё мужество и стал слушать.
– Глиммеросен приглашает на ужин сегодня вечером. Мне не подобает идти, и они это прекрасно знают. Эти имлинги не только наглые, но и страдают манией величия. Но их семейство может быть полезным. Они могут стать нашими устами на севере, когда мы уедем из Эльверуа. Отклонить их приглашение стратегически неверно, поэтому ты поедешь один.
Ример невольно взглянул на первую скамью, где сидели все обитатели Глиммеросена. Кайса кивнула и улыбнулась ему. Она ткнула локтем в бок свою дочь Силью, которая смущённо вздрогнула, и только потом поняла, что на неё смотрит Ример. Она заигрывающе улыбнулась, и у него по спине побежали мурашки.
Он стал шептать на ухо Илюме:
– Думаю, Всевидящий поймёт меня, если я не поеду.
– Ты сделаешь это не потому, что тебе велит Всевидящий, – хрипло шептала она. – Ты сделаешь это, потому что велю я.
Заклинатель камней
Хирка остановилась на вершине холма позади пивной, чтобы восстановить дыхание. Щёки горели, и она без особого успеха попыталась уверить себя в том, что это из-за бега. Он вернулся два дня назад. Два дня подряд она ведёт себя как полная идиотка. Он вытащил её из драки, будто она была неуправляемой собакой. А народ… Кто-то смеялся. Ей было всё равно.
Но собралась толпа, и все пялились на неё, как на загнанного зверя. Вся площадь, заполненная народом. Отец бы с ума сошёл, если бы увидел такое. И время потеряно. Служба уже началась, дома она никого не застанет. Придётся ждать, чтобы раздать содержимое корзины.
Хлосниан. Хлосниан дома. Он никогда не ходит в Чертог Всевидящего.
И он что-то сделал на площади перед залом. Расколол камень в руке Колгрима и спас её голову.
Хирка спустилась с холма, перешла мост через Стридренну и направилась к жилищу Хлосниана на северном склоне долины. Его дом представлял собой каменное строение, готовое развалиться в любую минуту. Когда-то здесь располагался постоялый двор. В доме было много комнат, но Хлосниан жил один. Если бы не он, дом бы уже давно разрушился. Казалось, он до сих пор стоит только потому, что так хочет Хлосниан.
Хирка прошла по узкой тропинке среди высокой травы и оказалась у дверей. На углу дома висело ржавое крепление для вывески, но самой вывески с названием постоялого двора уже давно не было. Ворон взлетел с крепления и скрылся за домом. Хирка вздрогнула. Он сидел так тихо, что она приняла его за часть конструкции. Но ворон – это всегда добрый знак.
Во всяком случае, для всех остальных, кроме меня.
Дверь была приоткрыта, и она протиснулась внутрь. Хирка не стала открывать дверь шире, а то вдруг дом решит сдаться и заживо погребёт её под обломками? Внутри было темно, но она хорошо видела. Ей всегда нравилась темнота. Она видела всё, а вот увидеть её не мог никто.
Окна были заколочены досками, потому что свинцовое стекло давно продали хозяевам Глиммеросена. Стойка. Два стола. Стульев нет.
– Хлосниан?
Ответа не последовало.
Хирка услышала скрежет и пошла на звук в соседнее помещение. Лучи солнца падали на пол через большие полукруглые проёмы в каменной стене. Мастерская Хлосниана. Он находился посреди комнаты – в помещении и одновременно на улице – и шлифовал каменную фигурку. Хлосниан сидел спиной к Хирке, поглощённый своим занятием.
Помещение когда-то служило конюшней. Оно было разделено на стойла, и в нём уютно пахло лошадьми. На вбитом в стену гвозде висели изношенные перчатки без пальцев. Хирка знала, что Хлосниан пользуется ими зимой.
Скульптуры и камни были сложены в углу. Большие и маленькие шедевры свалены как простые чурбаны. Некоторые из них были разломаны, над другими работа только началась. Некоторые фигуры пытались выбраться из камня, но застыли. Всё, что видела Хирка, было покрыто слоем белой пыли.
Большинство скульптур изображали деревья. Хирка стояла прямо рядом с белым деревом, достававшим ей до груди. Ветки и листья на нём выглядели настолько живыми, что девушке казалось, они вот-вот закачаются. Она вытянула руку, чтобы потрогать их. Осторожно.
– Ты не должна быть здесь.
Хирка отдёрнула руку. Хлосниан по-прежнему сидел спиной к ней. Каменная пыль плясала в полосках света и ложилась на его поблёкшую красную мантию – единственную вещь в помещении, которая имела цвет.
– Не люблю службы, – ответила она. Хирка не побоялась сообщить об этом Хлосниану, который сам никогда не ходил в Чертог. Она подошла ближе, и он взглянул на неё, подняв густую бровь, словно не понял ответа. Пепельные густые волосы и борода с белыми прядями лежали на его спине волнами, как последний снег на Гардфьелле.
Хлосниан вернулся к работе. Хирка хотела поблагодарить его за помощь на площади перед Чертогом Всевидящего, но не знала, что именно он сделал. И сделал ли что-нибудь. Она достала из корзины коричневую бутылку.
– Я принесла тебе масло.
Она поставила бутылку на скамейку.
– Этого много, – сказал он.
– Да. Это… подарок.
– Ах вот как. В таком случае, ты, наверное, и рецепт принесла?
Хирка почувствовала, как краснеет. Она думала об этом. Отец сказал бы, что она отдаёт задаром свой хлеб насущный, а что делать? Навсегда уехать из деревни и предоставить её жителей самим себе? Единственный в здешних местах лекарь был в свите Илюме, и он скоро уедет вместе со всеми.
– Ты можешь сам готовить его, на самом деле это очень просто. Надо взять миндаль, овёс…
– У меня нет времени готовить, – Хлосниан встретился с ней взглядом. Его лоб прочерчивали глубокие морщины. Синие глаза были ясными. Веко над одним глазом нависало чуть больше, чем над вторым. Деревенские дети говорили, что одна сторона его лица всегда спит. Хирка же считала, что это придавало его облику красоту и загадочность.
Она открыла бутылку, вылила несколько капель на ладони и провела по его руке. Она вся была покрыта белыми полосками. Шрамы. Хирка не знала, откуда они взялись, но знала, что масло помогало, когда кожу на руке Хлосниана начинало стягивать. Пока она массировала его руки, запах лошадей сменился запахом миндаля.
– У меня нет времени, но, может статься, мне придётся готовить масло самому?
Хирка сделала вид, что не слышит вопроса.
– Ты такой талантливый! – сказала она, глядя по сторонам. Она взяла в руки камень в форме спирали.
– То, что ты держишь, сделал не я. Это создано самим Потоком. Очень давно. До того, как появился род Има, чуть ли не до того, как появился мир.
– А-а… но ты всё равно талантливый.
Ответом ей стала усмешка.
– Я видел, что можно создать голыми руками. А это так, всего лишь времяпрепровождение.
Это не ложная скромность. Хирка знала, что Хлосниан создал изображение Всевидящего в Чертоге, на которое приезжали посмотреть издалека, но после того как скульптура была закончена, ноги его в Чертоге больше не было. Рамойя говорила, его тяготит бремя представлений о безупречном.
– И что же ты видел? – спросила она.
Хлосниан отложил в сторону каменную фигурку. Он смотрел в пыль невидящим взглядом.
– Древо. Древо Всевидящего. Я видел его лишь раз, когда служил заклинателем камней в Эйсвальдре, – Хирке было интересно, чем на самом деле занимаются заклинатели камней, но она не хотела перебивать Хлосниана. Он работал в самом Эйсвальдре! Город в городе. Дом Всевидящего.
И дом Римера.
То дерево было троном Всевидящего. Мировым древом, вытканным из камня, как сказал Хлосниан. Чёрным, блестящим. Его ветви тянулись так далеко, что заполняли собой весь зал. Невероятная работа. Он никогда не видел ничего более прекрасного. В тот день всё изменилось. Ему больше не хотелось создавать ничего, кроме такого древа. Но это было невозможно. То древо создали древние силы. Сам Поток, как он есть. До войны. До имлингов.