Значит, эти несчастные существа были представителями того славного человечества, в сравнении с которым современных людей можно считать младенцами, едва начинающими говорить… Но для того, чтобы бесследно исчезла вся вековая мудрость этих могущественных народов, было достаточно самой малости — едва заметного содрогания земной коры!
Как горестно, что рукопись, о которой упоминалось в записках, погибла вместе с железным ящиком! Нет даже надежды, что их можно разыскать, ведь, закладывая фундамент, рабочие перекопали всю землю…
Алюминиевый футляр устоял перед разрушительной работой времени, а железный ящик, видимо, просто обратился в пыль.
Всего этого было достаточно, чтобы поколебать оптимизм Софра. Если рукопись и не содержала никаких технических подробностей, то она изобиловала общими замечаниями, неопровержимо указывающими на то, что погибшее человечество стояло гораздо ближе к познанию истины, чем современное поколение.
Софру было известно все, о чем говорилось в этой рукописи, однако здесь упоминались и такие научные открытия, которые он не мог даже вообразить. Он нашел разгадку тайны этого имени — Хидем, вокруг которого велось столько бесплодных споров.
Хидем — это искаженное Эдем, а то, в свою очередь, происходит от Адама. А может быть, и имя Адам тоже лишь вариант еще более древнего имени?
Хидем, Эдем, Адам — вечный символ первого человека и объяснение его появления на Земле.
Значит, Софр ошибался, отрицая его существование — теперь оно подтвердилось рукописью. Были правы народы, рассказывавшие легенду о первых людях, похожих на них самих.
Впрочем, ни эта легенда, ни остальные притчи не были плодом воображения обитателей Маарт-Итен-Шу. Они лишь повторяли то, что уже когда-то было сказано. Возможно, современники автора записок тоже не были первопроходцами, а вновь проделали путь, проложенный другим человечеством, населявшим Землю еще до них? Ведь упоминался же в рукописи какой-то народ, названный атлантами…
Во время раскопок, произведенных Софром, под слоем морского ила, вероятно, и были обнаружены едва сохранившиеся следы этих атлантов. Насколько близко подошла к познанию истины эта древняя нация к тому моменту, когда вторжение океана смело ее с лица Земли? Но каков бы ни был этот народ, после катастрофы не осталось никаких следов его завоеваний, и человечество должно было с самого начала совершать восхождение к знаниям.
То же может случиться с нынешними обитателями Андарт-Итен-Шу… А может быть, подобное произойдет и после них, в тот самый день…
Но наступит ли тот день, когда неутолимая человеческая любознательность будет, наконец, удовлетворена и человек, окончив свое долгое и трудное завоевание, сможет отдохнуть на покоренных высотах?
Так размышлял зартог Софр, склонившись над бесценной рукописью… Под впечатлением этого рассказа, извлеченного из загробного мира, он представил ужасную драму, постоянно происходящую во вселенной, и сердце его было переполнено состраданием.
Испытывая тягостные терзания из-за неисчислимых бедствий, которые выпали на долю живших до него, сгибаясь под тяжестью этих тщетных усилий, слившихся в бесконечности времени, зартог Софр-Аи-Ср медленно и мучительно, но вместе с тем глубоко убеждался в вечном возобновлении жизни.
Клэр Уингер Харрис
ПОСЛЕДНЯЯ БОРЬБА
Научно-фантастический рассказ
I
Сумерки одного из царств природы
После не так давно прочтенного мною доклада о состоянии сельского хозяйства в древности я, Натано, получил новое задание — сделать обзор необычайных событий, ознаменовавших собою последние два тысячелетия, т. е. тот период, в начале которого владычеству человека, этого важнейшего представителя млекопитающих, угрожал преждевременный конец.
Еще с тех пор, как началась жизнь на земле, жизнь, по-видимому, вынырнувшая в виде органической слизи из морских глубин, первенство принадлежало только двум большим группам: пресмыкающимся и млекопитающим.
Первые пользовались неограниченным владычеством в течение тысячелетий, но в конце концов должны были уступить меньшим по величине, но умственно превосходившим их млекопитающим.
Человек, этот высший образец жизнеспособности и умения покорять и подчинять своему контролю неодушевленную материю, сделался властелином мира и, по-видимому, некому теперь оспаривать его права. Но он настолько был ослеплен гордым сознанием своего непрерывного владычества над ниже его стоявшими группами млекопитающих и над почти вымершими рептилиями, что проглядел медленный, но верный рост одного из жизненных ответвлений совершенно другого порядка; правда, это был мир мелких существ, но по сравнению с ним они не были меньше, чем он сам был когда-то по сравнению с чудовищными рептилиями, бродившими по болотам мезозойской эры.
Эти новоявленные враги человека, редко, впрочем, нападавшие на него непосредственно, создавали ему угрозу уничтожением главных его средств пропитания, так что к концу двадцатого столетия в различные правительственные учреждения всего мира были внесены неслыханные до этого времени и смелые проекты полного истребления насекомых. Бедствие раскинулось так широко, тучи насекомых с такой быстротой множились и пожирали всякую растительность, что в ближайшее время можно было ожидать исчезновения последних продовольственных посевов. Человечество вдруг поняло, что ему угрожает та же участь, которая постигла почти вымерших пресмыкающихся. Сумеет ли род человеческий побороть засилье насекомых? Настал момент, когда человеку стало до очевидности ясно, что если не будут немедленно приняты самые решительные меры, верховная роль на земле перейдет к третьему обширному классу царства животных.
Я воспроизведу здесь отрывок лекции, прочтенной тогда одним американским великим ученым. Эта радиобеседа, разнесенная по всему миру, изменила ход судьбы человечества, но к лучшему или к худшему, пусть читатель сам решит по прочтении настоящего рассказа.
«Только в сравнительно недавнее время человеку удалось победить природных врагов — наводнения, бурю, суровость климата, дальность расстояния, — и вот мы теперь стоим лицом к лицу перед опасностью, угрожающей всему человечеству. Неужели мы шаг за шагом завоевали истину и законы, которым подчинена материя, только для того, чтобы покориться первой реальной опасности, грозящей нам истреблением? Конечно, какой бы то ни было ценой, вы примете участие в решении нашей общей проблемы, и я думаю, друзья, что способ решения уже найден мною.
Я знаю, многим из вас — хотя бы моему другу, профессору Фэру, — моя идея покажется крайностью, но в то же время я убежден, что пока вы не отрешитесь от некоторых устаревших и бесполезных привычек, вам нечего надеяться на преодоление создавшегося положения.
Уже в течение последних десятилетий вы убедились, насколько бесцельно обременяли мы себя разным ненужным имуществом, которое было лишено всякого признака полезности, но которое, по разным сентиментальным соображениям, вы продолжали беречь в ущерб производительности ваших жизненных сил, так как вы посвящали им часть вашего времени и внимания вместо того, чтобы целиком отдаться практической задаче житейского совершенствования. Вы неохотно расставались с этими вещами, но я имею в виду предложить вам отказаться без проволочек от всего, что у вас еще сохранилось, — от всего, что так или иначе стоит на пути к немедленному искоренению наших врагов — насекомых».
В этом месте мой достойный предок, профессор Фэр, по-видимому, представил лектору свои возражения, указывая, что усиление продуктивности за счет каких-либо ценностей, коренящихся в чувстве, нежелательно и не ведет к счастью, которое и есть настоящая цель человека. Ученый, со своей стороны, привел тот довод, что счастье достижимо только путем полнейшей приспособляемости к обстановке и что производительность труда при отсутствии любви, сострадания и прочих нежных чувств есть ближайший путь к человеческому блаженству.
Прошло несколько лет, прежде чем этому ученому удалось осуществить свой план спасения; его успеху способствовала не столько убедительность его речей, сколько необходимость принять какое-нибудь быстрое решение. Пищи становилось недостаточно для прокормления населения земли. Фрукты и овощи все больше и больше отодвигались в область преданий. Избыток протеина в преобладавшей рыбной и мясной пище подрывал всеобщее здоровье, и наконец люди уяснили себе, что искать овощи и плоды или их питательные эквиваленты надо не на полях, а в лабораториях, что обращаться надо не к фермеру, а к химику. Открытие синтетического способа добывания продуктов питания разрешило эту проблему. Отпала надобность в посевах и уходе за продуктами сельского хозяйства, которым суждено было сделаться пищей злейшего врага человечества.
Последний посев был произведен в 2900 году, но жатву собрать не пришлось — прожорливые насекомые набрасывались на каждый зеленый росток, едва успевший показаться из-под земли, и даже деревья, до сих пор стойко выдерживавшие нападения огромных насекомых, на этот раз стояли без признака зелени.
Растительный мир вдруг прекратил свое существование. Среди безотрадных пустырей, которые расстилались между огромными городами, человек раскладывал костры, уничтожавшие последние остатки зелени, и вскоре во всем мире не стало пищи для бича земли — насекомых.
II
Человек или насекомое?
(Отрывок из дневника Дельфэра, потомка профессора Фэра, который в предыдущей главе оппонировал смелому ученому).
С окраины города Айовы я воочию видел гибель одного из великих царств природы — растительного царства. И я не нахожу слов, чтобы выразить печаль, которая охватывает меня при одном воспоминании об этом. Я так любил растения. Земля для многих из нас вдруг утратила свою красоту. Но если красота несла с собой смерть? Смерти мы предпочли бесплодие столиц.
Хотя мы и учли заранее остервенение лишенных пищи насекомых, однако с этим злом оказалось не так-то легко справиться. На окраинах городов жизнь наша постоянно подвержена опасности со стороны прекрасно организованных отрядов страшного врага[3].
Подстрекаемые голодом, они делались настолько дерзкими, что стараются, ни с чем не считаясь, похищать на съедение даже взрослых людей, и после их удачных налетов нам приходится с ужасом подсчитывать наши потери.
Но, по крайней мере, в наши обширные лаборатории, где изготовляется синтетическая пища, и в кислородные генераторы они никогда не заберутся. Так думали мы. Опыт показал, что мы ошиблись.
Надо вам сказать, что после истребления всей растительности, доставлявшей часть кислорода, который так важен для поддержания человеческой жизни, возникла необходимость в искусственном приготовлении этого газа для того, чтобы вливать его в атмосферу.
Я летел к месту своей работы — на кислородный завод № 21; вдруг мое внимание было привлечено одним предметом на воздушной проезжей платформе вблизи продуктовой фабрики № 3439. Несмотря на ночное время, в различных этажах города-гиганта было светло, как днем. Какой-то легковой автомобиль полным ходом мчался к западу. Я был поражен. Это, очевидно, был автомобиль Эрика, моего сотрудника по кислородному заводу. Я повернул свой волоплан и, пустившись в погоню, различил знакомый мне номер жестянки. Чего ради Эрик ушел с завода, не сдав мне дежурства?
Продолжая погоню, я летел над автомобилем уже за пределами городской черты. Меня крайне озадачивала эта экскурсия в страну врагов. Вот автомобиль круто остановился у края прежней земледельческой площади. На целые мили впереди меня расстилалась необъятная равнина, почерневшая и бесплодная…
Но тотчас показался и мой друг. Какое это было ужасное зрелище! Я не верил своим глазам. Он буквально был облеплен с головы до ног двухдюймовыми муравьями, которые, почти наравне с жуками, отличались своими дерзкими нападениями на людей. Испуская дикие, несвязные крики, он бежал по камням и обгорелой земле.
Опомнившись, я быстро снизился, чтобы спасти несчастного, — но было поздно. Едва мой волоплан коснулся земли, как Эрик упал, увлекаемый яростно впившимися в него мириадами врагов. Что пользы, если бы я спрыгнул на землю — я только разделил бы судьбу Эрика. Поднявшись футов на десять, я выхватил резервуар с ядовитым газом и выпустил его содержимое на рой копошившихся внизу черных тварей. Я не стал возиться с своей предохранительной маской, потому что рассчитывал тотчас же взлететь выше; действительно, нельзя было терять ни мгновения. Над черным пустырем взвилась мрачная туча, закрывшая собой звезды — прямо на меня летел рой крылатых муравьев вперемешку с другими большего размера насекомыми. Надев маску, я хотел было отразить атакующих остатками газа, но, увы! — я до последнего атома израсходовал его на бескрылых муравьев! Мне осталось только обратиться в бегство, что я и сделал, зная, что мне нетрудно будет перегнать своих преследователей.
Снял я маску уже тогда, когда они скрылись из виду. Сразу я почувствовал удушье. Мне не хватило воздуха!..
Неужели я поднялся на такую большую высоту? Перегнувшись через борт кузова, я рассчитывал увидеть город далеко-далеко внизу. Но каково было мое удивление, когда я увидел, что нахожусь на высоте в каких-нибудь триста метров!
Значит, не высота, а какая-нибудь другая причина лишала меня живительного присутствия кислорода.
Снизившись метров на сто, я разглядел лежавшие на улицах безжизненные тела. Тогда мне стало все ясно: кислородный генератор не действовал! В то же мгновение я надел свою запасную кислородную маску и устремился к кислородному заводу. Только тут заметил я первые признаки жизни. Люди, вооруженные предохранительными масками, пытались вскрыть запертую дверь здания. Как служащий, я знал секрет замка и быстро открыл двери, — но нас встретили полчища муравьев, дружно кинувшиеся на нас в атаку.
Пол был покрыт как бы движущимся черным ковром, один угол которого, ближайший к двери, при нашем входе откатился к нам, и через две-три секунды мы были облеплены цепкими, кусающими насекомыми, которые сражались со сверхъестественной энергией отчаяния. Двум наиболее бойким муравьям удалось забраться под мой шлем. Укусы их острых челюстей и действие ядовитой муравьиной кислоты сделались невыносимыми. Но мог ли я сбросить маску, пока воздух вокруг меня был заражен газами, выпущенными из баллонов моими соратниками? В то время, как атаки, направленные на прочие части моего тела, постепенно ослабевали и насекомые начинали окончательно изнемогать от ядовитых паров, два врага, находившиеся под защитой моей маски, приходили в большее и большее остервенение. И тот и другой добрались до моих глаз и грозили ослепить меня. Лучше задохнуться в ядовитых газах, чем терпеть эту муку! Обезумев, я сорвал с себя шлем и хотел поймать этих черных, блестящих гадин. Но, как ни странно, я тотчас почувствовал, что могу еще дышать вблизи больших кислородных резервуаров, где оставалось некоторое количество живительного газа, достаточное хотя бы для временного поддержания жизни. А озлобленные насекомые, не защищаемые больше противогазовой маской, спрыгнули с меня, как крысы с тонущего корабля, и скрылись за кислородным баком.
Это нападение наших врагов, хотя и кончившееся их неудачей, было для нас зловещим предостережением, так как обнаружило беспримерную хитрость и сметливость. Раньше их налеты ограничивались нападениями на отдельных людей или на продуктовые лаборатории, но в этот набег они проявили такую сообразительность, которая заставляла нас ожидать нового, еще худшего бедствия. Очевидно, они разработали план задушить нас остановкой кислородной станции, зная, что сами они могут жить в атмосфере со значительно большим процентным содержанием двуокиси углерода. А дальнейшей их целью было — опустошить наши продовольственные склады.
III
Последний Люкану
(Второй отрывок из дневника Дельфэра — много лет спустя).