Владимир ЗАЯЦ - Гипсовая судорога - Заяц Владимир Аполлинарневич

Владимир ЗАЯЦ

ГИПСОВАЯ СУДОРОГА

1

Внешне главный врач белопольской ЦРБ принадлежал к тому типу руководителей, который у нас на Украине не так уж редок.

Был он полон…

Вы заметили, что полных, массивных руководителей гораздо больше, чем худых, миниатюрных? Создаётся впечатление, что «представительность» является решающим качеством при назначении на руководящую должность, а вовсе не какой-то там интеллект или моральные качества.

Может быть при виде крупного мужчины всплывают неожиданно смутные детские воспоминания об отце — добром и справедливом, друге и защитнике? Увы, детские воспоминания в этом случае оказывают нам крайне плохую услугу!

Итак, был он полон…

Нос его напоминал средней величины молодую розовую картофелину со множеством глазков. Губы представляли собой как бы два вареника, а тугие щёки — подрумянившиеся колобки.

Все эти детали в совокупности производили на несведущего человека то впечатление, что обладатель их человек простодушный и даже простоватый. Некоторая медлительность, свойственная людям полным, подталкивала к ещё одному ошибочному выводу: толстяк-то этот — тугодум! Как бы не так! Из глубины маленьких глаз зорко выглядывает плутоватый стратег житейских битв. Он ловко использует свою внешность, умело усыпляет бдительность собеседника. И я не завидую поддавшемуся на обман незадачливому физиономисту.

Главный вертел в руках телефонограмму и, пошлёпывая губами, бормотал:

— Им там, в облздраве, легко приказывать. Всё у них срочно! Где я им на завтра врача найду? Женщины детьми прикроются, а мужчины отбрешутся. Кого послать? Кого?!

И тут лицо главного просияло, уподобившись полной луне. Он вспомнил о молодом враче Дмитрии Марковиче. Это была самая подходящая кандидатура, ибо Дмитрий Маркович заслужил репутацию человека, исповедующего идею «непротивления злу насилием». Главный врач был невольным свидетелем того, как во время спора Дмитрий Маркович в полемическом запале выдал своё жизненное кредо. «Доброта! — выкрикивал он, жарко сверкая глазами. — Да! Именно доброта воспрепятствует гибели человечества! Доброта и только доброта послужит путеводной нитью в тумане непонимания и ненависти! Говорите, что многие люди не очень добры? Значит, надобно убедить их, что доброта — единственный путь к спасению. Пусть самосовершенствуются!..».

Такая философия вполне устраивала хитроумного главного. С людьми, исповедующими подобную философию, намного меньше хлопот.

Тут же повеселевший главный вызвал Дмитрия Марковича и нарочито суровым тоном проинформировал его о необходимости явиться в областную санитарную станцию на семинар по дифтерии.

Молодой человек безропотно повиновался.

Первым автобусом прибыл наш медик в областной город Кивамень. В пути он пробыл три с половиной часа.

Последний час пути Дима проспал, прислонившись к вибрирующему и подло бьющему в висок стеклу. После транспортного полусна он чувствовал себя прескверно. Судорожно зевая, Дмитрий Маркович побрёл к троллейбусу.

Был час, когда горожане спешили на работу. Делали они это целеустремлённо и озабоченно. У пивного ларька и газетного киоска роились летучие очереди.

Улица грохотала, как будто она была заводским цехом без крыши. Воздух пах бензином и свежескошенной травой с газонов. Мельтешение лиц и машин вызывало с непривычки растерянность.

Диме казалось, что все вокруг замечают его уездную неуклюжесть. Он напустил на лицо выражение лёгкой скуки и брезгливо оттопырил нижнюю губу — так по его мнению должен был выглядеть истинно городской житель.

С первой попытки забраться в троллейбус не удалось. Не удалось и со второй. Горожане профессионально проводили силовые приёмы, оттесняя Дмитрия от двери. Он беспомощно провожал взглядом троллейбус, который откинув штанги, словно бегущий олень рога, мчался в урчащее металлом каменное нутро города.

Третья попытка оказалась успешной. Доктор забрался в троллейбус. Точнее, не забрался, а внесла его на заднюю площадку человеческая волна.

Нельзя было ни пошевелиться, ни даже вздохнуть полной грудью. Доктор стоял лицом к лицу с рослой блондинкой весьма внушительных форм. Их прижало друг к другу так тесно, что все, абсолютно все достоинства женщины Дмитрий ощущал слишком явно. Это не было неприятно, но на провинциальный вкус эскулапа как-то всё-таки не того, неловко как-то.

Но было ещё что-то, помимо обычной в такой ситуации неловкости. Но что? Дмитрий никак не мог понять, что же? Но чем дольше стоял он, прижатый к умопомрачительным формам, теснее, чем при обычных объятиях, тем ближе, как ему казалось, был к разгадке. И вдруг его осенило. И озарение это было настолько жутким, настолько невероятным, что дрожь прошла по телу доктора. Нет! Этого не может быть! Почудилось, наверное. Он вновь прислушался к своим ощущениям… Ошибки не было. Не тепло исходило от пышных форм случайной попутчицы, а холод. И холод этот проник ему в самое сердце, пронзил его ледяной иглой; тело покрылось гусиной кожей и волосы на голове встали дыбом. Он бросил панический взгляд прямо в глаза соседке и обмер. Взгляд её голубых глаз был неподвижен как у мёртвой, но вместе с тем пронизывал насквозь. Дмитрий понял, что от взгляда этого невозможно ничего утаить, что от него нет тайного ни в прошлом, ни в будущем. И это жуткое, безнадёжное знание выело, словно кислота, малейшую эмоцию у чудовищной женщины.

Дмитрий Маркович зашевелился, пытаясь отодвинуться, изо всех сил попятился назад. Тщетны были его усилия. Он был намертво замурован в монолите пассажиров.

Доктор задёргался сильнее. Отсоединиться не удавалось. Рядом стоящие пассажиры поворачивали головы, равнодушно осматривали беспокойного гражданина. Доктор почувствовал, как плеснула в лицо горячая кровь. Он вообразил, что его смущение и испуг может вызвать насмешки окружающих, и это привело его в полуневменяемое состояние.

На ближайшей остановке Дмитрий, зверея, стал пробиваться к выходу.

— От меня ещё никто не убегал, — донёсся до него лишённый интонации, будто обесцвеченный, голос.

Доктор дёрнулся, сделал последнее усилие и выскочил на улицу — багровый и растрёпанный.

До санстанции оставалось ещё одна или две остановки.

Троллейбус, взвыв мотором, быстро набрал скорость и двинулся дальше. Дима, намереваясь с облегчением вздохнуть, вдохнул и не смог выдохнуть. Сквозь пыльное заднее стекло пристально смотрела на него безжизненным холодным взглядом инфернальная блондинка.

Дима очень торопился. Он шёл, обгоняя пешеходов, то и дело поглядывая на часы. Ещё можно было успеть.

Облбольница была почти рядом. Диму от неё отделяла только улица. Как назло, загорелся красный глаз светофора.

Доктор, чертыхнувшись, бросился вперёд и не заметил, что из-за поворота вылетел самосвал. Водитель увидел недисциплинированного пешехода в самую последнюю секунду.

Медленно, страшно медленно перемещалась нога водителя с педали газа на педаль тормоза. А автомобиль между тем с ужасающей неотвратимостью приближался к замершей фигурке. Мчалась многотонная глыба металла, вызванная к неестественной механической жизни беспокойным человеческим разумом; мчалась, чтобы обратить в ничто трепещущее тело одного из племени, создавшего её; мчалась с точностью снайперской пули.

У доктора даже не было времени вскрикнуть.

Только приоткрылся рот.

Напряглась грудная клетка.

Встрепенулось сердце, будто лист от порыва ветра.

Мир вздрогнул от невыносимого визга тормозов и раскололся. Прямоугольник неба над улицей завращался быстро, как пропеллер, а затем резко ушёл в сторону. Асфальт помчался к доктору, словно посадочная полоса навстречу самолёту.

Ему показалось, что он на мгновение закрыл глаза. Когда же он открыл их, то увидел, что никакого самосвала больше нет. Что лежит он на тротуаре, и что, несмотря на происшедшую с ним неприятность, боли нигде нет. Вот только в левом виске было такое ощущение, как бывает в ноге, когда её отсидишь. Какое-то неприятное онемение, тесно граничащее с болью.

Стали собираться зеваки. Лица их были так спокойны, будто сбитого машиной человека они видят на экране телевизора.

Доктор смутился до крайней степени. «Ещё подумают, что я пьяный!». Он торопливо встал, и его резко шатнуло вправо. «Ну вот, теперь попробуй докажи, что не верблюд!» — чуть не плача, подумал Дима.

Он быстро и робко глянул на толпу и внезапно понял, что доказывать ничего не нужно. Некому. Глаза зрителей были пусты, а лица настолько бедны мимикой, что это делало их похожими на манекены.

Доктор, стараясь идти по прямой, заторопился к больнице, отряхивая на ходу брюки.

Вахтёрша у ворот областной больницы охотно, многословно и непонятно пояснила, как найти областную санитарную станцию. Для этого, оказывается, нужно было по диагонали пересечь территорию облбольницы. Дмитрий Маркович вежливо поблагодарил и направился в указанном направлении с надеждой расспросить кого-нибудь более сведущего и менее многословного.

Немного проплутав и опросив не меньше десятка медиков, Дмитрий добрался до массивных металлических ворот. Рядом с воротами в заборе зияла огромная дыра, о которой упоминали все опрашиваемые. Через эту дыру Дима выбрался на дорожку, ведущую к санстанции.

Старинное здание станции стояло на невысоком холме. Было оно похоже на оплывшую оборванную нищенку. Этот архитектурный уродец и в лучшие времена вызывал чувство неприятного удивления даже у людей с абсолютно неразвитым вкусом. Теперь же, десятилетия спустя, ему впору было бы прятаться где-нибудь в лощине, а не бесстыдно выситься на вершине холма.

Начался тёплый и мелкий летний дождик. Он с тихим шорохом пасся в траве на склоне, усеивал мелкими чёрными точками серый асфальт.

Доктор торопливо поднимался по лестнице, ведущей к санстанции, перепрыгивая через несколько ступенек.

2

Президиум заполняли в основном дамы. Это была та разновидность женщин-руководителей, которая обладает мужскими замашками, командирскими голосами и лазерными взглядами. Среди них затерялся один мужичонка лет сорока, одетый в обязательный пиджак, при галстуке и с аккуратной бородкой. Но борода не спасала представителя сильного пола. По манере вести себя женщины выглядели более мужественно.

Выступающие назойливо призывали к ещё большей настороженности по отношению к данному инфекционному заболеванию. Они, повторяя друг друга, говорили о мазках, о посевах, о стёртости клинической картины. Все выступающие завершали свои монологи несколько однообразно: сулили всяческие неприятности нарушившим инструкции, предписания, указания, а также рекомендации.

Аудитория угроз не боялась и отчаянно скучала. Подобные же призывы и угрозы они неоднократно слыхали от всех узких специалистов: ревматологов, фтизиатров, гастроэнтерологов, пульмонологов и ещё доброй дюжины других. Кроме того, участковые врачи должны были сдавать в статотдел фишки на приём, статталоны, отчёт по больничным листам за каждую неделю, листы записи и — святое дело — делать подробнейшие и бесполезнейшие записи в амбулаторной карточке больного. А ещё санпросветработа! Нет, положительно на больных не оставалось времени. Свежо ещё было воспоминание, как в этой же аудитории из уст отчаявшегося участкового врача вырвался вопль:

— Можно!.. Все ваши требования можно выполнить! Вот только больные мешают!

Дмитрий, отдышавшись, вертел головой, высматривая знакомых. Ба! Да это же Эбис, сокурсник. Ну и отпустил усишки — два волоса в три ряда.

Дмитрий помахал рукой. Эбис заметил приятеля и радостно заулыбался. Затем соединил обе руки «в замок» и энергично потряс ими.

— Привет, Димчик! — выкрикнул он голосом такой силы, что со щёк выступающей осыпалась пудра.

Не изменился Эбис. Нет, не изменился.

После этих манипуляций, не обращая ни малейшего внимания на президиум, Эбис пересел к товарищу.

— Ну как ты? Как? По-прежнему в Белополе под крылышком у родителей? — спрашивал Эбис, довольно чувствительно похлопывая Дмитрия по плечу.

— Я… Почему ж под крылышком? Я думал вначале… Я хотел стать на квартучет, но…

Эбис загоготал так громко, что впереди сидящие дружно оглянулись.

— Узнаю тебя, дружище, — заявил он, дёргая себя за единичные волоски, которые он самонадеянно считал усами. — Я хотел… Я думал…

Он снова загоготал, и Дмитрий ощутил идущий от него густой дух прогорклого сала.

Дима почему-то стал оправдываться. Он уверял, что добивался постановки на квартучет. Хотя, если бы даже его и поставили на этот самый учёт, что из того? Строительство в Белополе никудышное. Очередь почти не движется. Более того, есть случаи, когда люди, стоящие на квартучете, продвигаются в очереди не вверх, а вниз.

Эбис едва дождался конца откровений. Лицо его то и дело освещали вспышки нетерпеливых улыбок разной степени ироничности. Он пошевелил усами и заговорил со страстью убеждённости:

— Зачем?! Зачем тебе тот Белополь? Ты же там помрёшь, скиснешь, с ума сдуреешь!

Собеседник сделал слабый жест, желая возразить. Но Эбис в корне придавил попытку к сопротивлению.

— И не говори ничего! К нам! Только к нам! И квартиру получишь по-быстрому. И с облцентром рядышком. Хоть каждый день катайся!

— Нельзя же так сразу решать, — Дима за несколько лет отвык от напористой манеры товарища и был несколько оглушён. — Неэтично как-то получается. На меня там рассчитывают. Нужно время, чтобы замену подобрать.

— Тебе-то что? Видели такого?! Он администрацию жалеет! — возмутился Эбис. — Если что, она тебя не пожалеет. Добряк какой выискался! Добрый дурному брат!

Эбисовы вопли в конце концов вывели из себя даму, ведущую семинар. Она грузно встала и, жестом остановив выступающего мужичонку, вперила в Эбиса гипнотический взгляд.

Эбис неожиданно потух. Усы у него обвисли.

— Снова Кифозово! — с непередаваемой иронией воскликнула басом ведущая. — И снова те же лица! Что у вас, больше некого послать? На всех совещаниях и семинарах одни и те же, одни и те же! Вы мешаете всем нам. Не думайте, что вы украшение наших семинаров. Я бы сказала вам пару нелегальных слов, да высшее образование не позволяет! В дальнейшем по отношению к вам будем принимать самые радикальные меры! — она кивнула выступающему: — Продолжайте.

Выступающий уткнулся в свои бумажки и снова забубнил. Своё выступление, как и прочие докладчики, он завершил призывом ещё более расширить санитарно-просветительскую работу.

— Не забывайте, товарищи, — воззвал в конце речи мужичонка, — что врачи — разносчики культуры!

3

После семинара друзья направились подкрепиться в ближайшее кафе. Эбис осторожно оглядывался и, убедившись, что никого из областного начальства рядом нет, начинал шёпотом ругаться:

— У-у-у, мымра! И в самом деле может шефу настучать. А шеф за это по головушке не погладит. Он мужик серьёзный: шуток не понимает, неуважения к вышестоящим не терпит. Бьёт сильно, но точно.

— Не надо расстраиваться, — как мог, утешал его Дмитрий, которому и в самом деле было жаль так быстро увядшего оптимиста. — Она уже и забыла о тебе.

Котлеты скоро подняли настроение Эбиса, жиденький кофе завершил начатое котлетами. Усы его снова топорщились. Эбис, блаженно улыбаясь, поглаживал округлившееся за последние годы брюшко и приговаривал:

— Я всегда утверждал, что главное в человеке — внутреннее содержание!

Дима рассеянно улыбнулся шутке товарища, продолжая размышлять о заманчивом предложении. В общем оно выглядело довольно привлекательно. Следовало, правда, сделать сноску на неизлечимый эбисов оптимизм.