— Я хочу, чтобы ты помотал им нервы. Обвинил в отсутствии ответственности, оперативности и тому подобное.
Иван Иванович выпучил глаза.
— Прости, но я никак не могу взять в толк: зачем это?
Сахара Каракумовна загадочно улыбнулась.
— Мне надо ткнуть палкой в их осиное гнездо. И ещё одна просьба. Через пять минут после того, как все сотрудники скорой помощи придут к тебе, позвони в диспетчерскую и несколько минут поговори о чём-нибудь с диспетчером.
— А это зачем?
— Я должна быть уверена, что диспетчер будет сидеть возле телефона, а не шляться где попало.
Оставив попытки хоть что-нибудь понять, главный устало махнул рукой.
— Будь по-твоему!
Он нажал на кнопку селектора.
— Скорая? Честноков говорит. Немедленно всех сотрудников, которые на смене, ко мне. Немедленно! Водители? — Иван Иванович вопросительно посмотрел на Сахару Каракумовну. Та энергично закивала.
— Да! И водители тоже пусть придут. Они ведь полноправные члены нашего коллектива. Их это тоже касается. Что именно касается? Придёте — узнаете!
Сахара Каракумовна одарила главного обворожительной улыбкой и выплыла из кабинета.
Сотрудники скорой помощи шумной толпой ввалились в приёмную главного врача.
Сахара Каракумовна встретила их недоумённым вопросом:
— Вы по какому вопросу такой делегацией?
— Нас Иван Иванович вызывал, — ответило сразу несколько голосов.
Сахара Каракумовна приоткрыла дверь в кабинет и громко проговорила:
— Иван Иванович. Тут сотрудники со скорой пришли. Говорят, будто вы их вызывали.
— Вызывал, — донеслось из кабинета. — Пускай заходят.
Секретарша с надменным видом распахнула дверь.
— Ладно уж. Заходите, раз вызывали.
Сотрудники скорой, откашливаясь и держа руки по швам, вошли в кабинет.
Сахара Каракумовна тут же поспешно встала и вышла из приёмной. Через пару минут она уже была в помещении станции скорой помощи. Она остановилась возле фельдшерской и замерла, прислушиваясь. В диспетчерской зазвонил телефон.
— Да, Иван Иванович. Это я — Наташа Кроль, — зазвучал тоненький голосок.
— Всё идёт по плану, — прошептала секретарша.
Она тихонько отворила дверь фельдшерской и проскользнула внутрь. В комнате Сахара Каракумовна пробыла недолго, не более минуты, и вышла, держа в руках какой-то продолговатый предмет, завёрнутый в газету.
Кроль всё ещё говорила с главным врачом:
— Нет, Иван Иванович. Я же совершенно точно помню. Тогда была не моя смена…
Не дожидаясь окончания разговора, Сахара Каракумовна поспешно покинула скорую помощь.
Зажав свёрток под мышкой, Сахара Каракумовна стремительно шла по коридору и, улыбаясь каким-то своим мыслям, бормотала:
— «Симпатичная такая». Тоже мне, симпатичная. Спереди, как доска, а сзади, как спереди. Наплачешься ты у меня!
Медработники, встреченные Сахарой Каракумовной в коридоре, при виде её улыбки холодели и прижимались к стене.
Войдя в приёмную, она бросила свёрток в ящик стола и направилась к зеркалу. Сахара Каракумовна внимательно всмотрелась в своё изображение и поулыбалась ему непривычно доброй и приветливой улыбкой. Она подумала немного и пустила локон от виска на щёку. Пусть он как бы невзначай напоминает Ванюше о тех сладких минутах, когда…
Затем она придала лицу холодное официальное выражение и ступила к столу.
Когда злые и красные сотрудники скорой помощи выходили из кабинета главного врача, секретарша уже сидела на своём рабочем месте. Она косилась в какую-то лежащую перед ней бумагу и увлечённо стучала на машинке. Сахара Каракумовна была настолько занята работой, что даже не заметила посетителей.
Лишь только закрылась дверь за последним из них, Сахара Каракумовна вскочила, вынула из стола тот самый продолговатый загадочный свёрток, взятый в фельдшерской, и ещё какой-то небольшой предмет и вошла в кабинет Честнокова.
— Ну и дал я им! — воскликнул Честноков и в азарте ударил по подлокотникам кресла обеими руками сразу.
Ноздри его раздувались.
— Ну, зачем, зачем ты такие слова говоришь, милый мой? «Я им дал!». Не надо так, — с материнской укоризной промолвила Сахара Каракумовна. — Ты же, можно сказать, культурный человек. Ты просто выполнил свой гражданский и административный долг.
Но Честноков никак не мог успокоиться.
— Ты представляешь, каковы наглецы?1 Никак не хотели сразу признать свою вину. Я им за это… Но как я был зол! Сильно они меня разозлили!!! Они осмелились в своё оправдание сказать, что с одной машиной остались по моей вине. Видите ли, я приказал отвезти на машине скорой помощи рамы для моей дачи. Какая наглая ложь! Никакие не рамы это были, а просто бруски!
— Они все были неправы, а ты — прав. Все они идиоты, завистники и подлецы. А ты — добрый, умный и хороший. Только никто этого не ценит и даже не подозревает этого.
Честноков посмотрел на Сахару с умилением.
— Никто не понимает меня так, как ты. Ты хороший психолог. Видишь меня насквозь!
— А теперь смотри!
Сахара Каракумовна развернула газетный свёрток и положила на стол зелёный складной зонтик. Зонтик был стар. Одной спицы не хватало. Рядом со складным зонтом лёг чёрный потёртый кошелёк.
Честноков в недоумении переводил взгляд с одного предмета на другой.
— Что это? Зачем это?
— Это я взяла в фельдшерской на скорой помощи, пока ты говорил с Кроль по телефону.
— Взяла? Взяла без разрешения? В смысле — украла?
— Фу! Зачем так говорить? — надула губки Сахара. — Ты снова употребляешь слишком резкие слова. Я просто эти предметы взяла. Можно сказать, на время одолжила.
— Но ведь у тебя уже есть три складных зонтика. Два, которые я подарил. И один… Один… — тут старое подозрение зашевелилось в душе главного врача.
Сахара Каракумовна, которая читала в душе шефа, как в раскрытой книге, поспешила отвести подозрение:
— И третий, который я купила себе сама. Ты совершенно прав. Да и в кошельке-то — посмотри… — двумя пальчиками она вынула мятую трёшку. — Не нужны мне эти вещи. А если не нужны, то какое же это воровство? Мне нужно, чтобы работники скорой помощи стали подозревать друг друга в воровстве, чтобы возникла атмосфера вражды и всеобщей подозрительности. Почему молния сверкает, знаешь?
Честноков набычился и молвил с видом знатока:
— От того, что гром гремит.
Сахара Каракумовна поспешно опустила ресницы, чтобы погасить смешливый взгляд.
— Ты, как всегда, абсолютно прав. Чтобы молния сверкнула, надо в воздухе иметь много электричества. Чтобы воздух им был буквально пропитан. Очень скоро на скорой, — она умолкла, склонив головку, и с удовольствием прислушалась к невольно сказанному каламбуру, — сверкнёт молния. Атмосферу я им наэлектризую до отказа.
Она помолчала и печально проговорила:
— Бедная Наташа Кроль. Мне её так жалко.
— У тебя очень нежная душа, — Честноков с умилением смотрел на очаровательную подругу. — Только никто этого не ценит. И даже не подозревает.
— Спасибо, зомбичек, — шепнула Сахара Каракумовна. — Ты очень хороший психолог.
Честноков от удовольствия заёрзал на кресле.
— Думаю, через пару дней преступное поведение Натальи Кроль выплывет наружу. От коллектива ничего нельзя скрыть, — по-деловому закончила разговор Сахара Каракумовна.
Честноков зашёлся в беззвучном смехе.
— Мы тут же проведём собрание. Бюрократических проволочек не будет.
23
Домик глядел в слякотный огород крошечным заплаканным окошком.
Дмитрий глядел в окошко.
Деревья почти полностью потеряли свой яркий праздничный наряд. Они уже не были похожи на диковинные цветы, но превращались в подобие мерзких морских тварей, подставляющих осклизлые щупальца под струйки родной стихии.
Погода тоскливая… На сердце тоскливо… Такое чувство в душе, будто потерял что-то жизненно важное, без чего дальнейшее существование невозможно. Рано или поздно все теряют то, чем обладают. Какая же разница между тем, кто никогда не имел, и тем, кто потерял? Тот, кто потерял, страдает. Кто не имел — нет. Но он-то, Дмитрий, и не имел. Откуда же боль? Значит, страдания может причинять и несбывшаяся надежда, как бы эфемерна она ни была.
Забыть бы всё… Забыться… К чему человеку память, которая превращается в орудие пытки?
В комнату ввалился мокрый Эбис.
— Уже работает, — хмуро бросил он, стягивая пальто.
— Кто работает? — не понял Дмитрий.
— Кто, кто! Ты, как ребёнок. Я 6 новом заведующем терапевтическим отделением говорю. Неужели не ясно?
Он швырнул пальто на спинку кровати и принялся стаскивать набухшие грязные туфли.
Дмитрий помедлил, подыскивая слова.
— Но ведь ты сам… Не нужно было на Сахару Каракумовну говорить, что она Сахара Каракуртовна. Женщины, знаешь ли, очень обидчивы. Они не прощают оскорблений.
Эбис противно засмеялся. Он держал в руках туфлю и, не замечая грязных капель, падающих ему на брюки, смотрел на коллегу.
— Помолчал бы! — рявкнул Эбис в крайнем раздражении. — Тоже мне, знаток женщин! Основная причина не в том, что я Сахару обидел. Причина в другом. Сахара только заключительную точку поставила. Главное, что у меня нет Руки. Это худшая форма инвалидности, когда у человека нет Руки. Правда, можно было в определённый момент и это препятствие обойти. Мне Честноков как-то предложил роль осведомителя. Чтоб за Резником наблюдал, за Бабичем. И о тайных помыслах их докладывал выше-засидевшемуся начальству.
— И ты отказался… конечно?
Эбис искусственно засмеялся и сказал, темнея лицом:
— Я знаю, какого обо мне мнения… многие. Конечно, отказался. Сделал вид, что не понял предложения. Дурачком прикинулся. Ваньку свалял. Ладно! Они не захотели меня в качестве союзника. Они, заразы, узнают, какой я противник. Зашибу!
Он подошёл к телевизору, щёлкнул включателем.
— Будем считать лирическую часть законченной. Сейчас футбол начнётся.
Дима заскрипел доисторическим стулом, поворачиваясь вслед за товарищем.
— Скажи мне всё-таки, Эбис, что ты думаешь о том случае со мной?
Эбис осклабился.
— Это когда иные миры привиделись?
— Да.
— Моё мнение простое. Поскользнулся — упал — потерял сознание; очнулся — миры.
Эбис при этом жевал краюху хлеба, говорил невнятно.
— Я тебя серьёзно спрашиваю!
— Хочешь серьёзно? Слушай тогда. Тут серьёзность на грани шиза. Инфекционное отделение, я тебе скажу, это такая штука… Три года назад один археолог из областной группы всё лазил вокруг инфекционного отделения. Сначала в земле копался, никого не трогал. Потом к главному зачастил, в горсовете всем остосоловел. Всех за грудки брал и говорил такое, что от него даже Петел шарахался. Говорил, что в этом инфекционном отделении кладка, мягко говоря, довольно странная. Кирпичи, которые образуют верхний слой кладки, можно отнести к пятидесятым годам. Затем, чуть ниже, идёт кладка дореволюционного времени: кирпичи имеют клеймо с «ятями». Потом идёт так называемая плинфа времён Киевской Руси. Он и фундамент раскопал. Когда о фундаменте рассказывал, его и вправду можно было принять за умалишённого: глаза выпучивал, слюной брызгал. Клялся, что глыбы в основании строения ровесники древнейших мегалитических построек. А дальше, ещё глубже… нечто, что абсолютно чуждо нам, что не может быть делом рук человеческих. Такие дела…
На экране телевизора появилась заставка: вращающийся футбольный мяч. Голос диктора объявил о начале решающего соревнования, того самого, которое должно всё решить и определить и, несомненно, будет иметь огромное значение в смысле влияния на судьбы всего человечества.
Эбис оборвал свою речь и втупился в экран.
— Дальше что? Дальше!
Эбис не слышал.
— Чтоб ты сгорел! — в сердцах бросил Дмитрий, обращаясь к красному ящичку.
Телевизор, видимо, услыхал просьбу лекаря. Экран полыхнул и погас: несколько секунд ещё горела звёздочка по центру экрана. Но и она угасла. Экран покрылся трупной зеленью.
— А чтоб тебя! — заорал Эбис и, приблизившись к телевизору леопардовым скоком, принялся стучать по нему сверху и по бокам. Безрезультатно.
Тут Эбис озверел окончательно и, обращаясь к невинному ящичку, сказал буквально следующее:
— ……. …………………! Вот ты кто! — и добавил: — ………. гробик проклятый!
Реанимационные мероприятия доктора не принесли никакого результата. Коченеющий телевизор не отзывался.
Эбис поспешно натянул пальто, влез в осклизлые туфли и рванулся к двери…
— Побегу… э… к одной знакомой, — объявил он на бегу. — Такой матч пропустить нельзя!
Дмитрий, оставшись один, снова придвинул стул к окошку.
Смеркалось. Серый цвет завладевал землёй. В комнате быстро темнело.
Дима почему-то вспомнил о Наташе Кроль. Завтра, во вторник, как всегда, состоится пятиминутка. Значит, рассматривать «дело» Наташи будут завтра. По слухам, она несколько раз говорила с родственниками, живущими в Одесской области, по телефону скорой помощи. Чтобы не платить за переговоры, она, вызывая междугородку, называла фамилии Игрище-вой и Вислогуз.
Дима не верил, что тихая и безответная Наташа Кроль способна на такую подлость. Не вяжутся тут концы с концами. Если будут голосовать за какое-нибудь строгое наказание для неё, он, разумеется, будет против. Надо непременно защитить милую девушку. В крайнем случае, он воздержится. Хотя идти против администрации… Гм… Затруднительное положение! Администрация почему-то давно клюёт Кроль. Не в чести Кроль у администрации. Если я буду за Кроль, то… Гм… Ладно, раньше времени об этом лучше не думать.
Неожиданно Дима услыхал за спиной какой-то шорох.
Дима замер, прислушался.
Послышался сдавленный смешок.
Всё внутри у доктора сжалось. Что это? Вернее, кто это? Ведь никто не входил. Дима был в этом абсолютно уверен. Снова чертовщина какая-то начинается. Поворачиваться было страшно. Невыносимо страшно. Но сидеть вот так, зная, что некто находится за твоей спиной, было ещё страшнее.
Дима медленно, будто больной радикулитом, повернулся.
Тело его как бы отмерло. Остались лишь глаза, лихорадочно просеивающие тьму комнаты. Вдруг с. улицы донёсся дикий визг, бряцанье цепью и хрип чёрного кобеля Полпота, Тьма разом ворвалась в мозг лекаря сквозь расширившиеся зрачки, смешала мысли, вздыбила волосы. Это длилось несколько секунд. Потом заструилась мысль: «Что это я? Ну, почудилось. С кем не бывает?!». Но не подвластные уму чувства были в полной узловатости. Глаза его вновь стали сканировать пространство.
Фу! Ничего… И никого… В самом деле — почудилось.
Тьма в углу, возле грубы, колыхнулась. Так колышется струйка дыма от лёгкого движения ветерка. Дима пристально вглядывался в шевеление. Право же, ничего особенного. Нечего себя пугать! Хотя… Тьма здесь чуть более плотновата. Это от того, наверное, что грубка полностью заслоняет угол от света.
И вдруг оттуда, из центра этой сгустившейся темноты, донёсся совершенно отчётливый издевательский смешок.
Этого Дмитрий уже не мог выдержать. Он вскочил и, не отрывая взгляд от угла, закричал шёпотом:
— Кто здесь?
— Кто? — пророкотала темнота. — Тот, кого ты увидеть хотел. Тот, в чьей помощи ты нуждаешься.
Ноги Дмитрия подкосились, и он плюхнулся на стул в полуобморочном состоянии.
Доктор увидел, как тьма вдруг вздыбилась волной под самый потолок, как она подёргалась и стала оседать. Потом в ней стало выкристаллизовываться какое-то лицо. В темноте разобрать черты его было невозможно, но Дмитрию показалось, что где-то, совсем недавно, он видел это лицо и довольно близко. Что с владельцем этого лица он сталкивался в обстановке совершенно неофициальной.
Чувство реальности закачалось и рухнуло в тартарары. Вместе с ним покинул онемевший мозг и страх.
— Кто же ты? — шепнули уста Дмитрия.
И в ответ донеслось глухо:
— Я — тьма, которая когда-то породила свет.
Дмитрий молчал. Неясное воспоминание мучило его всё больше. Где же, где он видел лицо, похожее на это? И только что произнесённые таким знакомым незнакомцем слова казались когда-то слышанными. Когда? Где? Ведь раньше, вроде бы, с нечистой силой и Мефистофелями всякими не встречался. Но почему не встречался? Есть опера или балет «Мефистофель». Или «Фауст»? Неважно… Важно то, что это Мефистофель. Безумие! Но что остаётся предположить ещё?