Нервы напряглись до предела. С минуты на минуту могут вызвать пред грозные очи вышесидящего руководства. И не оправдаешься. Известное дело: ты — начальник, я — дурак.
Во врачебную вошла фельдшер Людочка Игрищева. Она улыбалась. Улыбка была ей очень к лицу.
И вообще, и в частностях, Людочка была девушкой эффектной. Носик она имела маленький, глаза — большие, бёдра — широкие, ноги — стройные. Сидя за телефонами, она никогда не придвигалась вплотную к столу. Игрищева сидела от него на некотором расстоянии, чуть боком. При этом она, как бы невзначай, подбирала юбку, чтобы благодарный зритель мог увидеть часть, обычно не просматриваемую,
Ей было далеко за двадцать. «Чуть больше двадцати», — как говорила она сама. Ещё совсем недавно замуж она не торопилась, так как была абсолютно уверена, что это от неё никуда не уйдёт. Дело в том, что осчастливить она хотела только «принца». И на такую партию рассчитывала она не ради очарования алых парусов. Должен был состояться, по её мнению, взаимовыгодный обмен: она ему — себя, он ей — королевство. Расчёт был неплох. Однако не учитывала бедная красавица: «принцев» нынче крайне мало, И женятся они, как правило, на «принцессах».
Следует, однако, кое в чём согласиться с Игрищевой: внешние данные тоже капитал. Но современные «принцы» твёрдо усвоили, что капитал красоты неизбежно уменьшается, вплоть до полного «банкротства», в то время, как капитал финансовый может и должен возрастать в руках рачительного «принца».
Время шло, а «принц» всё не появлялся. Людочка с болью в сердце решила выйти замуж за простолюдина. Но и тут её постигла неудача. Мужчины оказались возмутительно слепы. И фельдшер пришла к выводу, что нужно самой ковать своё счастье.
Итак, Людочка Игрищева ослепила Дмитрия Марковича киноулыбкой и сказала:
— Поступил вызов. Даже два. Первый — к главврачу. Он просил вас зайти. А второй — на Ленина семь. Там женщине плохо с сердцем.
— Немедленно выезжаем! — Дмитрий Маркович рывком поднялся на ноги. — Фельдшера предупредили?
— Я бы вам посоветовала сначала к Ивану Ивановичу пойти, — обронила Людмила, продолжая улыбаться и глядя прямо в глаза доктору взглядом, полным какого-то особого значения.
— Человеку плохо, а вы… — с укоризной заметил доктор.
— Если вы сейчас не пойдёте к главному, то будет плохо и вам. Зачем чтобы сразу двоим было плохо? Пусть уж лучше одному.
Дима, немного подумав, признал, что в рассуждениях Игрищевой есть смысл. И он решил сначала заскочить к главному. Он ведь будет там совсем недолго. Ну, минуту, другую. Не больше.
Лишь только эти мысли возникли у него, как снова заныло-зазудело то место, куда упирался заводной ключик. Неудержимо захотелось почесаться. Но как? Рукой не достать. О косяк двери почесаться в присутствии девушки? Уж лучше сразу помереть!
Тихо постанывая, он торопливо направился в кабинет главного в надежде, что может быть в переходе не окажется людей, и ему удастся почесаться об угол. Однако, коридор, как всегда, был забит медиками и пациентами.
Вот и приёмная. Сахара Каракумовна не удостоила провинившегося даже взглядом и продолжала печатать. Казалось, что по паркету, стуча коготками, бежит собачонка.
Дмитрий неприкаянно стоял у двери.
Минут через десять Сахара Каракумовна изволила заметить Дмитрия Марковича и подняла на него взор, полный тропической ночи.
— Что же вы? Входите, — и добавила, скривившись: — Гуманист.
Слово «гуманист» прозвучало как нецензурное ругательство.
Дмитрий Маркович вошёл, отчаянно труся.
Главный встретил его дуэльным взглядом. Не поздоровавшись и не предложив сесть, он возвестил с высоты своего трона:
— Однако, вы позволяете себе… Мне позвонил заведующий аптекой товарищ Перистальтюк. Сообщил мне…
Сердце у Дмитрия Марковича онемело. Захотелось сесть. Сквозь гул в ушах он услышал, как взметнулся вдруг в приёмной главного немузыкальный дуэт.
Дверь в кабинет отворилась и вошёл давешний странный старик.
— Я… Простите великодушно… — по торопливости его речи Дмитрий понял, что посетитель взволнован. — Я позволил себе… Но время…
— Вот, — он протянул коробочку с лекарством. — Наконец… Теперь я могу уйти.
И вдруг черты его лица стали расплываться, приобрели полупрозрачность промасленной бумаги. Сквозь кожу рук проступили разветвления вен и артерий, затем кости. Старик мягко рухнул на полосатый линолеум прямо у стола главного. Ещё несколько секунд, и перед изумлённым Дмитрием лежали только костюм-тройка да пара тупоносых изношенных ботинок. Удивительный старик исчез.
Дмитрий безуспешно пытался что-то прошептать побелевшими губами. Честноков, невозмутимо наблюдавший за происходящим, нажал на кнопку селектора и скучным голосом сказал:
— Сахара Каракумовна. Заберите у меня тут тряпьё. Ходят всякие, мусорят всяким.
Черноокая красавица явилась на зов незамедлительно. Она брезгливо, двумя пальчиками подняла одежду и понесла прочь из кабинета. Чёрная штанина волочилась за ней.
Честноков молча, не мигая, смотрел на Дмитрия Марковича со своего возвышения. В специфической кабинетной атмосфере накапливалось грозовое административное электричество.
Честноков забарабанил пальцами по столу. Раздался звук, какой издаёт музыкант, играющий в народном оркестре на ложках. Дмитрий вздрогнул и без приглашения сел.
Главный раздвинул ротовую щель и проскрипел:
— Молодец!
Дмитрий перестал что-либо понимать.
— Очень умно.
И снова, негодяй, сделал долгую паузу, чтобы повергнуть подчинённого в полное смятение.
— Я знал, что вы порядочный человек. Эбис за вас поручился. В смысле, что он слишком вас уважает. Сегодня вы меня выручили, — он наклонился и доверительным тоном произнёс: — Вы не представляете, как надоел нам этот человек. Или кто он там был. Очень он нас утомлял, наглец этот. Хам какой-то! Каждую неделю приходил за лекарством.
Он широко растянул рот. Дмитрий не сразу понял, что это улыбка.
— А вы хитрец! Хитрец-мудрец! — главный шутливо погрозил терапевту пальцем. — Знали, как от него избавиться навсегда.
— Я… Но откуда я?.. — попробовал отнекаться
Дмитрий Маркович, но Честноков, не дал ему говорить.
— Знаю! Это вы сделали ради меня. Не забуду! Спасибо, — и без всякого перерыва выпалил: — Свободны!
Ошеломлённый Дмитрий продолжал сидеть.
— Ну, ну! Идите же! — в голосе главного зазвучало нетерпение, и он несколько раз махнул рукой в сторону двери.
Доктор не помнил, как добрался до скорой.
Так и не разобравшись в сумбуре мыслей, он вскочил в зелёный УАЗик, и проклятый заводной ключик больно врезался в спину.
После работы за Дмитрием зашёл Эбис.
— Неужели непонятно? — искренне удивился он, выслушав рассказ о посещении главного. — В твоём возрасте эти раскладки пора уже хавать. Честноков, сукин сын, сделал тут сразу две раскрутки. Первая: он с тобой поговорил доверительно. Можно сказать, душу открыл. Теперь, в случае чего, тебе труднее будет выступить против него. «Как же так? — будешь ты думать. — Человек со мной как с другом, а я против него бочку собираюсь катить?». Этот шустрячок — стихийный психолог, он сразу определил, что ты человек порядочный. Кстати, от этого недостатка давно пора избавиться. Порядочным можно быть только с порядочными людьми. Да и то не со всеми. Второе: он всё преподнёс так, будто ты оказал ему огромную услугу, избавив от надоедливого господина. В этом случае он использовал закон психологии: человек, как правило, хорошо относится к тому, кому он сделал добро или хотя бы какую-нибудь услугу. Честноков хочет привязать тебя к себе, сделать своим человеком. Усёк?
— Да вроде бы, — хмуро ответствовал Дмитрий. — Выходит, ваш главный вроде как мастер психологического каратэ.
— Вроде да. Только не «ваш», а «наш». Теперь в отношении аптеки… У нас действует «безотказный метод» обслуживания населения. Но это не значит, что больному могут выдать в аптеке любое лекарство. Только то, что есть в ассортименте. Врача обязуют не выписывать то, чего в ассортименте нет. Это как с чёрной икрой. Многие бы хотели купить её в магазине. Но все знают, что там её нет. Вот и не спрашивают. А раз не спрашивают, то им и не отказывают. А раз не отказывают, то это есть безотказный метод снабжения населения чёрной икрой.
Вечером произошёл с Дмитрием неприятный случай. Когда он пытался снять заводной ключик, то это у него получилось не сразу. Кожа тянулась за ключом, и было очень больно.
Дмитрий стиснул зубы — и рванул. Боль усилилась так резко, что доктор вскрикнул.
15
Солнце стало припекать с самого утра. В машине слева от врача полыхал жаром и вонял бензином колпак, прикрывающий мотор.
К середине рабочего дня то ли от жары, то ли от запаха бензина Дмитрия стало подташнивать. Он с ненавистью смотрел на дорогу, которая казалась ему похожей на гигантского удава, с огромной скоростью глотающего дёргающуюся от ужаса машину.
Дмитрий щурился от лучей заходящего солнца и неспешно размышлял. Выяснилось, что работа на скорой вовсе не мёд и далеко не сахар. Прежде всего, его удивило и возмутило незнание или, скорее, нежелание больных знать, когда и зачем вызывать скорую помощь? Очень часто вызывали на температуру 37–38°. И существовала весьма значительная вероятность, что пока врач давал простуженному рекомендации в отношении чая с малиной, где-то напрасно ждали скорую больные с болями в сердце или с приступом бронхиальной астмы.
Вначале Дмитрий Маркович считал подобные вызова недоразумением, весело изумлялся и всё пытался втолковать пациентам, что нельзя вызывать скорую по таким пустякам. Для этого есть участковые терапевты и участковые педиатры. Его слушали с абсолютным непониманием, а однажды даже пообещали пожаловаться.
И пришёл Дмитрий Маркович к неутешительному выводу, что для большинства людей личный прыщ гораздо опаснее и важнее, чем инфаркт у какого-нибудь другого человека. Коллеги рассказывали о вызове в час ночи, когда вызывали скорую для того, чтобы банки поставили, а то «кашель замучил». Замордованный вызовами врач не удержался и сделал замечание. Что тут было!!! Больная вскочила, яростно запахнула халат и в благородном негодовании заорала так, что в соседних квартирах зажёгся свет:
— Вы обязаны! Вы наши слуги! А кто клятву Гиппократа давал?! А? Кто?!
В Кифозово не было вытрезвителя. И по звонку дежурного милиции, а то и просто добросердечных граждан приходилось раньше выезжать к валяющемуся под забором подобию человеческому. Подобию давали понюхать нашатыря и грузили его в салон, дабы с комфортом доставить домой. Окружающие, в том числе и те сердобольные, которые звонили на скорую, стояли в безопасном отдалении и наблюдали за погрузкой, переглядываясь и юмористически хмыкая.
На крыльцо, щуря маленькие глазки и шаркая тапочками, вышла диспетчер Надя Вислогуз. Мимика этой тридцатилетней женщины была скудна и невыразительна, а досрочно оплывшая фигура столь нестандартна, что наилучшее платье на ней казалось шедевром отъявленного бракодела.
Она некоторое время стояла молча; медленно, в упор разглядывала Дмитрия Марковича. Затем сказала тусклым, словно паутиной переплетённым голосом:
— Снова от хирурга пришли после перевязки. Требуют, чтобы мы их домой доставили.
— Вы сказали, что у нас осталась одна машина и что мы можем забрать их только по пути, когда вызов будет?
Вислогуз с минуту молчала.
— Сказала. А они из коридора в диспетчерскую влезли. Сидят и каждые пять минут машину требует. Никаких силов моих больше нет.
Она помолчала ещё и, безо всякой связи со сказанным ранее, начала вдруг разговор на одну из любимых своих тем:
— А мужики сейчас… Да… Только водку пьянствуют. Им семьи не надо. Известное дело: вначале цветы и комплименты, потом развод и алименты Есть, правда, такие, которые не пьют. И не курят,
В её унылом взоре, обращённом на доктора, как огонёк под слоем пепла, теплилась надежда.
Вислогуз на работе всем прожужжала уши, к месту, а чаще не к месту, рассказывая, что мужа не любит.
Она пошла за первого, кто предложил ей выйти замуж, справедливо полагая, что другого случая может и не быть. Стецько Вислогуз, в свою очередь, нежных чувств к жене не питал и старательно подыскивал «отдых» на стороне. «Отдых» подворачивался редко по причине рахитического телосложения Стецька, а также его туповатости. И тогда он являлся домой очень раздражённым и начинал изводить постылую жену попрёками. Надежда с ненавистью смотрела на мужа, злобно зевала и в своё оправдание говорила, что уже поздно. Она долго не спала, надеясь на мужнину ласку, но Стецько засыпал удивительно быстро. В комнате слышался агональный мужнин храп и громкое урчание его нездорового кишечника. Комнату плотно наполнял запах немытых ног.
На крыльцо торопливо вышел старый фельдшер Саливон и сразу же полез в карман за сигаретами. Когда он прикуривал, руки его дрожали.
— Вот, заразы, — сказал он яростно и, несколько раз глубоко затянувшись, звучно харкнул за перила. — Из крупнокалиберной по мозгам бьют. Совсем забодали. Довезите — и всё тут! Хоть на плечи их себе сади. Давят на психику. Вы, мол, клятву Гиппократа давали. Обязаны быть гуманными!
Дед Саливон уселся на отполированную халатами ступеньку и с глубокомысленным видом изрёк:
— Вот на своей работе они могут и безобразия всякие творить. И ничего. Вроде так и полагается. Даже премии дают. И на курорты отправляют. А для медиков — что? Только клятва Гиппократа. Пусть бы и они каждый на своей работе клятву давали. Продавцы, например, свою какую-нибудь…
— Клятву Гермеса, — подсказал Дмитрий.
— Ну, да. А на производстве пусть клянутся, что крутки будут докручивать. Тоже каким-нибудь ихним богом.
— Гефестом.
— Ну, да!
Дед Саливон ещё что-то говорил, но Дмитрий его уже не слышал.
По тротуару к ним быстро приближалась, будто скользила, стройная женщина. Её блестящее люрексовое платье вспыхивало зеленоватым огнём. Когда она подошла поближе, Дмитрия поразил её странный немигающий взгляд. Не обратив внимания на сотрудников скорой помощи, она прошла к центральному входу в поликлинику.
— Найя, — почему-то шёпотом прокомментировал появление необычной женщины дед Саливон. — Сестра нашей Сахары Каракумовны. Вышла замуж за помесь грека с кукареком, и теперь она — Спутатрикс. Снова пришла к сестре, к Сахаре Каракумовне, чтобы выбить туристическую путёвку на Малые Зондские острова. А я в Миргород уже пятый год прошу путёвку. И всё никак!
Но ошибся на этот раз старик. Не за путёвкой шла к сестре Найя Спутатрикс. Путёвка уже давно лежала в её шикарном кошельке из лакированной змеиной кожи.
Дело в том, что у Найи была дочь, которая закончила кифозовское медучилище. Сердобольной матери вовсе не хотелось, чтобы дитятко её заслали по распределению в какой-нибудь Белополь или Стрежев. Она ведь ещё такая юная, такая неприспособленная! Пусть останется пока в родительском гнезде. Тем более, что в кифозовской ЦРБ Сахарочка первый человек. Может устроить племянницу, где полегче.
«Где полегче» — это, разумеется, скорая помощь. Найя давно была наслышана от сестры, что на скорой фельдшера устают единственно от вязания.
Правда, на скорой мест нет. Полностью скорая укомплектована. Так ведь можно и разукомплектовать! Сахара нежно любит племянницу и поможет обойти это маленькое препятствие.
Найя Спутатрикс, улыбаясь собственным мыслям, поднималась по ступенькам перехода. Встречные, увидев её улыбку, цепенели от необъяснимого первобытного ужаса.
Увы… Медики скорой помощи ещё не догадывались о нависшей над ними опасности.
Широко распахнулась наружная дверь скорой, и на пороге, помахивая шикарным дипломатом, явился Эбис. Усишки его стояли почти перпендикулярно, что указывало на прекрасное настроение их носителя.
— Кто?! — воскликнул он, блистая улыбкой. — Кто только что произносил всуе имя нашей волоокой и крутобокой красавицы Сахары Каракуртовны?
Вдруг наступила страшная тишина. Все молча смотрели на безумного смельчака. Казалось, даже почерневшие стволы обезглавленных подсолнухов, похожие на обгоревшие спички, прислушиваются к крамольным речам неосторожного медика, согнувшись от страха. Стало слышно, как ветерок бродит по маленькому участочку у скорой, осторожно прикасается к усохшим стеблям травы и рассказывает ей о случившемся испуганным шёпотом.